Кальман Миксат - Осада Бестрице
Нет, видно, старый Гашпар так ничего и не подозревал до самого последнего дня, когда наконец и у него открылись глаза. В этот последний день "его полугодия" люди Петера — старая гувернантка, мадемуазель Шкультети, маленький арапчонок (первый и последний эфиоп в Жолне) и камердинер-англичанин с бакенбардами и длинными, ниспадавшими на плечи волосами — появились в доме Гашпара, чтобы отвезти Аполку к другому дядюшке. На улице перед домом Тарноци девочку ожидала упряжка маленьких лошадок, понуривших головы, со старым кучером на козлах, который все время весело пощелкивал кнутом. Все было по-старому, только державшийся с необычайным достоинством суровый камердинер, в туфлях с пряжками и чулках до колен, был незнаком Аполке; таких камердинеров, прислуживающих маркизам, жители Жолны видывали только во французских водевилях, которые иногда ставил местный любительский драматический кружок.
Когда люди Трновского появились на террасе дома Гашпара Тарноци, Аполка побледнела, ноги у нее подкосились, и она вынуждена была опуститься на стул.
— За барышней явились? Ну что ж, пришла пора, надо расставаться, — спокойно сказал дядюшка Гашпар, бросив полный ненависти взгляд на слуг своего брата. — Иди Аполка, деточка, в свои покои, надень самое затрапезное свое платье и отправляйся с богом. Смотри береги себя, не зачахни за полгода в логове этого разбойника.
Аполка уронила голову на стол и зарыдала, но не тронулась с места.
— Ну, чего ты сидишь? Иди! И почему ты плачешь? Ведь через полгода снова вернешься ко мне.
— Разрешите мне остаться здесь, у вас, — тихим, глухим голосом прошептала девушка.
— Э, нет, — строго возразил дядюшка. — Без глупостей. Собирайся и иди. А когда вернешься, тебя будут ждать уже длинные платья. Слышишь, Аполка, длинные платья!
Последние слова он умышленно сказал по-словацки, чтобы слуги Петера поняли их и передали своему хозяину, который, по слухам, уже заготовил на полгода вперед все необходимые для племянницы вещи: пусть он еще немного поиздержится, коли захочет опередить его, Гашпара. Мысль эта очень обрадовала его, и он даже руки потирал от удовольствия.
Аполка с трудом поднялась со стула, вытерла слезы и неверными шагами подошла к дядюшке, чтобы поцеловать ему руку. Тот в свою очередь чмокнул ее в лоб. Затем девушка протянула руку побледневшему Милославу, который молча стоял рядом с отцом.
— Ну, Милослав, не горюй, — сказала она и даже улыбнулась, хотя и очень печально. — Теперь все равно зима, и ты не сможешь найти для меня никаких растений.
— Да, конечно, — замогильным голосом пробормотал юноша. А какая уж там зима! Весна была на носу, и по стеклянным стенам и крышам коридора, перестроенного под зимний сад, уже карабкались первые солнечные лучики, словно просились впустить их в натопленное помещение, где зимовали многочисленные кактусы, фикусы и олеандры. Ощутив тепло первых весенних лучей, растения словно пробуждались от сна — казалось, они только теперь начали понимать, что целую зиму их просто обманывали. Бедные, доверчивые цветы!
Во дворе потягивалась кошка, грея на солнце свою старую спину, желто-бурая наседка как раз сегодня вывела цыплят и важно прогуливалась с ними между сухими стеблями цветов и кустарников, которые выглянули из-под таявшего снега. Все растения были еще на диво однообразны, пожелтев за зиму под белым снегом, так что никто не мог бы сейчас сказать, на каком стебле в прошлом году качался цветок тюльпана, а на каком — пион или бальзамин. Бедные цветы, как коротка ваша жизнь!
Всюду чувствовалось теплое дыхание весны, только сердце Аполки сковал лютый холод. Потому она и сказала Милославу: "Сейчас все равно зима".
Попрощавшись, девушка неверными шагами двинулась к выходу. Пропустив слуг дядюшки Петера вперед, Аполка еще раз обернулась в дверях.
— Забыла что-нибудь? — спросил равнодушным тоном Тар-ноци-старший.
— Нет, ничего, — еле слышно пролепетала девушка, ее тоненькая талия так изогнулась, что, казалось, вот-вот переломится, глаза закрылись, словно два солнца одновременно закатились за горизонт, а на месте двух светил сразу же забили два родника.
Ах, как она была хороша в этот миг! И Милослав не выдержал, он крикнул ей вдогонку:
— Погоди, Аполка, вернись!
Девушка, словно влекомая неведомой силой, машинально сделала несколько шагов назад.
— Чего ты хочешь? — спросила она тихо.
Лицо Милослава горело, глаза сверкали, а голос непривычно зазвенел.
— Я кое-что забыл, Аполка! Забыл сказать отцу, что ты не можешь уйти отсюда.
Старый Гашпар примял пепел в своей трубке.
— Что за глупости говоришь ты, мальчишка? Как это так не может уйти отсюда?
Мадемуазель Шкультети, стоявшая у дверей с теплой собольей шубкой в руках, передала драгоценную одежду камердинеру и, приблизившись к Аполке, легонько дернула ее за юбку:
— Пойдемте, барышня! Пони замерзли на холоду.
— Сейчас, сейчас!
Мплослав подошел к отцу, склонился и поцеловал ему руку.
— Папочка, — вкрадчиво сказал он прежним ребяческим голосом, каким умудрялся выпрашивать у отца все что угодно.
— Ну, ну, не подмазывайся. Говори напрямик, чего хочешь, а не то прибью!
— Я хочу, чтобы Аполка больше не уходила от нас. Старик удивленно уставился на сына.
— Чтобы не уходила? Почему же?
Милослав потупил взор, как красная девица. Ведь ему было всего двадцать три года и усы еще только начали пробиваться над верхней губой. В полной растерянности он перебирал в уме, что бы ответить, и наконец выдавил из себя любимую фразу упрямых мальчишек:
— Ну просто так.
— Это не ответ.
— Сказать?
— Конечно, скажи.
— Нет, в самом деле, сказать?
— Разумеется.
— Но ты обещай, папочка, что не рассердишься на меня.
— Хорошо, обещаю.
— Но об этом я еще ничего не говорил ей самой.
— Кому ей?
— Аполке.
— Что именно?
— Что я хочу жениться на ней.
Стоит ли рассказывать о том, как покраснела Аполка, услыхав ответ Милослава, и вылетела из комнаты, сшибая по пути все, что ей только попадалось под ноги: вазы, цветочные горшки. Пробежав по длинному коридору, она выскочила во двор, прижимая маленькую ручку к сердцу. А вдогонку ей несся хриплый, гневный голос старого Гашпара:
— А ну, где моя плетка? Подать мне плетку!
Разумеется, Милослав не стал дожидаться, пока отцу подадут плетку, и помчался вдогонку за Аполкой, которую в этот миг мадемуазель Шкультети подсаживала в экипаж. Камердинер уже расположился на козлах, и только арапчонок, на счастье Милослава, еще не вскарабкался на запятки.
Словом, юноша успел спросить взволнованным шепотом:
— Аполка, когда я могу видеть тебя? Мне нужно поговорить с тобой.
— К чему все это, Милослав? Зачем ты это сделал, нехороший мальчишка?
Аполка дрожала всем телом, хотя мадемуазель Шкультети уже накинула ей на плечи теплую соболью шубку.
— Когда, когда же? — с отчаянием в голосе торопил ее юноша.
Аполка наклонилась и шепнула ему по-венгерски, чтобы слуги, если и расслышат ее слова, не поняли, о чем речь:
— Вечером, в десять часов, дядюшка обычно уже ложится спать. Я открою окно, и, если ты придешь, мы сможем с тобой поговорить.
— Скажи, ты любишь меня? — страстно прошептал Милослав.
— Не знаю, — отвечала девушка чуть слышным, бесконечно печальным голосом.
Кучер щелкнул кнутом, и пара маленьких пони, весело цокая копытцами, зарысила через рыночную площадь к дому Петера Трновского.
Любопытные и зеваки, завидев блестящий экипаж с княжеской прислугой, говорили друг другу:
— Смотрите, смотрите, «принцесса» снова переезжает от одного сумасброда к другому.
С Главной площади они свернули на Пшеничную улицу, переехали через маленький каменный мостик, а оттуда уже было слышно, как скрипнули, открываясь, ворога усадьбы Трновского.
— Ну, вот мы и дома, — прошепелявила мадемуазель Шкультети.
Аполка оглянулась вокруг, отыскивая дядюшку Петера, но не нашла его, хотя прежде он каждый раз встречал ее во дворе, окруженный челядью. Английский камердинер помог девушке сойти с экипажа и, пропустив ее вперед, повел по комнатам. Мадемуазель Шкультети семенила позади них мелкими шажками и унылым голосом поясняла:
— Это ваши апартаменты, барышня.
— Я знаю, те же самые, что и в прошлом году.
— Да. Но нынче они еще красивее.
В самом деле, будуар был обставлен великолепно: маленькие стульчики в стиле рококо, небольшие резные столики, гардеробчики — словом, все было таким очаровательным и миниатюрным, словно в каком-то кукольном царстве.
— Вот в этих гардеробах туалеты барышни.
— Хорошо, хорошо, туалеты я еще успею посмотреть, дорогая мадемуазель Шкультети. Но где же дядюшка?
