Дмитрий Щербинин - Заре навстречу
— А вот это и вы есть варвары! Да-да, вы — варвары! Если б моя воля была, я бы всех вас сразу сгноил!
И странно и страшно было глядеть на контраст между аккуратной, явно приготовленной к приходу оккупантов одеждой, и на его лицо, которое исказилось от нечеловеческой злобы.
А долговязый немец, который всё стоял у легковушки и сплёвывал на дорогу свою быстро вырабатывающуюся жёлтую от табака слюну, выкрикнул:
— Си есть свини!
— Да, да, есть свиньи! — усмехнулся человечек в аккуратном костюме.
Тогда немец дал ему команду лезть обратно в машину, и человечек беспрекословно ему подчинился.
Серёжка Тюленин медленно пошёл к своему дому. Он шёл, низко опустив голову, и тяжело дышал.
Вот он увидел, как немецкие солдаты выходят из одного домика, а карманы их оттопырены от награбленного добра. Вслед за ними выскочила женщина, начала причитать:
— Да что же вы! Пощадите! Чем же нам жить!
Она схватила шедшего сзади немецкого солдата за руки, но он оттолкнул её с такой силой, что женщина упала.
А возле самого своего дома на заборе Серёжка увидел ещё один приказ: «Запрещаю появляться населению на улицах после 6 час.». Юноша заскрежетал зубами, сорвал этот листок и разорвал его в клочья.
И вот он вошёл в свой домик. Там за столом сидели его родные, и напряжённо глядели на него. Навстречу вскочила мать, и выкрикнула:
— Сергей, да что ж ты?! Как мог без дозволенья в такой час страшный выйти!
— Я уже не маленький, мама, — ответил Сергей.
А потом ответил глуховатым голосом, едва сдерживая сильные чувства:
— Вы сидите здесь и не видите, что делают эти варвары на улице! А они заходят в квартиры, забирают все, что им понравится, заставляют женщин носить воду, и уже успели развесить гнусные приказы. Только, я думаю, что приказы никто не будет выполнять. Нужно срывать их, а этих гадов уничтожать беспощадно!
Глава 10
Воспламененные
Сильный, жаркий ветер гнал над Краснодоном тяжёлые, тёмно-сиреневые тучи, и казалось — вот-вот начнётся долгожданный дождь, но дождя всё не было. А ветер не давал прохлады, было очень жарко и душно. Ветер вздымал с улиц пыль, и она клубами носилась в воздухе, попадала в рот, скрипела на зубах…
С какой-то невыносимой, несносной медлительностью тянулось оккупационное время.
В один из первых дней этой ненавистного нового порядка, прямо при свете дня Серёжка Тюленин пробежался по своей улице, и везде, где это было возможно, сорвал вражеские листовки. При этом он не соблюдал никаких мер предосторожности, и только по какому-то высшему проведению не был никем замечен. Сорванные листовки он запихал в карманы, и некоторое время глядел на немецких солдат которые, разморённые жарой, прохаживались на некотором расстоянии от него, и лениво о чём-то переговаривались.
Юноша сжал кулаки, топнул ногой, и сплюнул, и всё это от того, что он чувствовал, что делает слишком мало для того, чтобы выгнать эту нечисть из родного города.
Вот перескочил через забор и прошёл по пустующему дворику хижины, в которой прежде жил его хороший друг Витя Третьякевич. Но и сейчас, когда город наводнили части немецкой армии, этот домик пустовал, так как он, также как и многие иные домики района Шанхай слишком был неказист, и не приглянулся для постоя никому из вражьей солдатни.
Этот дворик был сквозным, и другой своей стороной выходил к довольно-таки глубокому и крутосклонному яру.
И сейчас Серёжка Тюленин вспомнил, как он вместе с Витей сидел здесь, на вынесенным из дома стульях, и разговаривали о перспективах развития воздушного флота. И тут увидели Витину бабушку Нюсю, которая с трудом шла наверх по склону яру, и говорила: «Ой, мочи нет!». Они бросились к ней, подхватили под руки, и помогли подняться.
А теперь Серёжка остановился у склона, и некоторое время смотрел своим пламенеющим взглядом на те невзрачные хижины, которые построили вдоль этого яра. А в окончании яра виднелось здание бани, которое достроили только незадолго до войны, и которое на фоне всех этих бедных лачужек казалось настоящим дворцом.
И вот приметил Серёжка, что к зданию бани подкатила лакированная, блещущая своей вороньей чернотой под сиянием раскалённых небес легковая машина. Из этой машины вышел немецким офицер, и, размахивая руками, оживлённо начал разговаривать с другим немцем, и с каким-то мужичком — по-видимому, с предателем из местных. Но из-за дальности Серёжка не мог разглядеть их, не мог и услышать, о чём они говорят. Но всё же ему показалось, что разговор может быть весьма важным и решил его подслушать.
С чрезвычайным проворством сбежал он по склону яра, выделывая при этом такие прыжки, что, окажись на его месте какой-нибудь менее ловкий парнишка, так непременно упал бы и сломал себе какую-нибудь конечность.
Но Серёжка успешно достиг дна яра, и, пригибаясь, бросился в сторону бани. Он бежал, взметая пыль со дна собиравшегося здесь весной и давно пересохшего озерца.
Со стороны Серёжка весьма напоминал партизана, готового вступить в бой. А на самом деле он очень жалел, что у него нет оружия, чтобы расстрелять тех стоявших возле бани немцев и предателя.
Но вот он добежал до окончания яра, и начал карабкаться по склону, над которым возвышалась баня.
Между прочим, обратил внимание и на большой пень, который остался от росшего здесь когда-то тополя; безжизненные корни этого дерева выпирали из сухой земли, а под ними была небольшая пещерка. Эту пещерку Серёжка запомнил, как запоминал он и многие иные детали — подумал, что в дальнейшем она ему может пригодиться.
Вот он достиг верхней кромки яра, там повалился в траву, и пополз вперёд. Остановился он только тогда, когда до подходившей к зданию бани грунтовой дороги можно было уже рукой подать.
Оказывается, немецкий офицер отсчитывал мужичка из местных предателей. Офицер кричал очень эмоционально, размахивал руками, а стоявший рядом с ним переводчик излагал всё это ничего не выражающим, усталым голосом — по-видимому, его достала жара и духота.
Немецкий офицер был очень недоволен тем, что побывавшая здесь незадолго до него комиссия обнаружила, что в одном из помещений бани протекает крыша.
Мужичок пытался оправдываться:
— Что же вы так сердитесь, господин начальник? Ведь сейчас дождичка нет.
Офицер поглядел на небо, по которому плыли тёмно-сиреневые тучи, и заорал, что дождь вот-вот может начаться, а потом переводчик добавил:
— …а первые солдаты доблестной немецкой армии должны вселиться в здании бани уже сегодня.
Тогда мужичок смущённо пробормотал:
— То есть как это — сегодня? Ведь договор был только через три дня…
Это замечание привело немецкого офицера в такую ярость, что он начал багроветь; а со стороны казалось, что он не только багровеет, но ещё и раздувается. Так что Серёжка даже подумал: «Ну давай — лопни, что ли, от злобы своей!»
Но офицер не лопнул, а только извлёк из ноздрей своих протяжный шипящий звук, и рявкнул то, что было переведено так:
— Не умничать! Чтобы к сегодняшнему вечеру крыша в указанном помещении была завершена!
Затем офицер и переводчик сели в машину, и та, взметнув из-под задних колёс облака пыли, помчалась по дороге.
Стоявший возле бани мужичок закашлялся, и, убедившись что никого поблизости нет (Серёжку он конечно не заметил), выругался; затем он направился в здание бани, где, по-видимому, работали какие-то люди.
Ну а Серёжка отполз немного в сторону, и там уже поднялся в полный рост, и пошёл в степь, которая начиналась сразу за баней.
И тут раздался окрик:
— Эй, Серго!
Серёжка хорошо знал этот голос, и обернувшись, улыбнулся. Он несказанно был рад встречи с друзьями. К Серёжке приближались Володя Куликов, Леонид Дадышев и Степан Сафонов, который незадолго до оккупации вернулся из посёлка Краснодон в одноимённый город.
А окрикнул его Лёня Дадышев, с которым Серёжка, так же как и с остальными ребятами из этой компании безрезультатно пытался поступить в летную школу в Ворошиловграде.
Лёня Дадышев являл чертами своего лица ту стать и южную, темпераментную энергию, которая характерна для жителей Кавказа. И не даром — ведь отец Лёни по национальности был азербайджанец. Ну а при рождении его нарекли Али Ассалулла-Оглы. Правда, в Краснодоне его так иногда звали только мать да отец, а друзья говорили просто: «Лёня».
И Лёня обратился к Серёжке Тюленину со следующим вопросом:
— Куда направляешь?
— В степь…
— Так мы тоже в степь! — стремительно проговорил Лёня, и выкрикнул, меча из глаз молнии. — Собирать оружие! Чтобы бить этих гадов!
Володя Куликов оглянулся, и произнёс:
— Ты бы всё-таки потише. А то ведь и услышать могут.
— Ну и пусть слышат! — проговорил Лёня сурово.
На это Стёпа Сафонов заметил:
