Павел Саксонов - Приключения доктора
Первым нашим побуждением — мотивы понятны! — стало желание ознакомить читателя с этой таинственной заметкой. Мы, подготавливая публикацию, даже скопировали ее текст. Но чем больше проходило времени, чем больше мы узнавали подробностей, чем тщательней проводили собственное расследование, тем меньшим становился наш пыл. В конечном итоге мы отказались от этой идеи, решив ограничиться таким — пояснительным — вступлением. Дело в том, что внешняя привлекательность тайны пошла вразрез с нашим искренним желанием дать читателю правдивый рассказ: помести мы заметку посеред него и стало бы плохо — на правду был бы наброшен покров сомнений и справедливого подозрения во лжи.
Разумеется, даже так — отказавшись от помещения сомнительных материалов — мы не можем гарантировать то, что по крупицам восстановленные нами события происходили действительно описанным нами образом. Но мы хотя бы готовы ручаться, что сделали всё возможное для установления истины, а значит, по нашему мнению, истина — близко. Она, как говорили герои одного из памятных фильмов, где-то здесь: совсем рядом.
Итак, вот что нам удалось установить или, точнее, вот как происходили события на наш взгляд.
Мы уже говорили, что многочисленные дворы домовладения Ямщиковой соединялись между собой: не напрямую, а сетью запутанных переходов, что было обусловлено особенностями застройки вошедших в домовладение сразу нескольких старинных участков. Кажется, мы говорили и о том, что эти дворы соединялись и с другими — во-первых, соседнего — по проспекту — дома и, во-вторых, дома вдовы: в этом последнем находилась другая, злополучная, молочная ферма.
Однако и эти проходы имели свои особенности. Такие, что на старых планах Города связь между дворами не отмечена ни разу, а о ее существовании известно только из дошедших до нашего времени записок обитателей смежных домов. Слава Богу, в каждом из них хватало примечательных квартирантов, и люди эти мнили себя достаточно важными свидетелями эпохи, чтобы дать себе труд вести дневники и составлять мемуары!
Особенность заключалась в следующем. Весною, когда снега сходили совершенно, летом и осенью — до наступления зимы — проходы существовали. Но зимой, то есть после первых же снегопадов, исчезали без следа. Будучи в некотором роде нелегальными, образованными лишь прихотью застройки, они для связи между домовладениями официально не использовались. Поэтому дворники всех трех домовладений — Ямщиковой, вдовы и находившегося между ними — без всякого стеснения заваливали их снегом: не с умыслом, а просто для того, чтобы не обременять себя утилизацией снега или — при ее невозможности — чтобы не создавать огромные снежные кучи прямо посреди дворов.
Это было удобно: сгребать весь снег в проходы. А так как снега в Петербурге лишь в редкие годы немного, уже — и это максимум — к началу декабря проходы скрывались под кучами абсолютно, становясь для всех непроходимыми. Такое положение существовало вплоть до середины, а то и до конца апреля, когда активное таяние разрушало спрессованные, смерзшиеся кучи, и кучи эти, всё более оседая, талой водой уходили в землю.
Именно поэтому выбежавшим с фермы Петру Васильевичу, Михаилу Георгиевичу и дворнику потребовалось время на то, чтобы добраться до того места, откуда раздавался страшный вой. Произойди всё это месяца на полтора попозже, и двух минут на это не понадобилось. Но в самом начале марта проходов между дворами не было: Петру Васильевичу, Михаилу Георгиевичу и дворнику пришлось бежать в обход.
Сначала они пробежали в направлении арки, выводившей на проспект. Затем побежали по проспекту. Там, за шумом активного движения людей и транспорта, вой не был слышен: Михаилу Георгиевичу на какое-то мгновение даже показалось, что этот вой ему почудился. Но, взглянув на бежавших рядом и при этом с очень серьезными, нахмуренными лицами дворника и Петра Васильевича, он очнулся от наваждения и ускорил свой собственный бег.
С проспекта они свернули в другую арку — рассекавшую дом вдовы — и буквально внеслись во двор: в тот самый, где находилась злополучная молочная ферма.
Из-за того, что на всё это понадобилось время, на месте происшествия — у источника воя — Михаил Георгиевич, Петр Васильевич и дворник, Константин, оказались не первыми. Двор вдовы уже был заполнен людьми, высыпавшими из доходного дома самой вдовы и подоспевшими из соседнего. Это были преимущественно бедняки — обитатели недорогих «тыловых» квартирок и комнат. То есть это были люди, повидавшие на своем веку немало неприятных и даже страшных вещей и поэтому к ним очерствевшие. Но даже они, поначалу, похоже, ворвавшиеся на двор решительными группами, тут же отступили и начали жаться по углам — по двое — трое, крестясь и обмениваясь испуганными замечаниями. Некоторые, глядя на то, что Михаил Георгиевич, Петр Васильевич и дворник видеть еще не могли, даже стащили со своих голов шапки — как перед покойником или как перед лицом особенно ужасного несчастья.
— Что здесь происходит? — задыхаясь от быстрого бега, выкрикнул Михаил Георгиевич, первым ухватив за рукав какого-то из людей.
Но тот боязливо выдернул руку и только, не глядя на Михаила Георгиевича, отодвинулся в сторонку.
Вой, между тем, продолжался, хотя это и казалось совершенно невероятным: ни одно живое существо, как бы оно ни страдало, не может кричать так долго! Волосы на голове Михаила Георгиевича встали дыбом.
— Посмотрите сюда… — осипшим вдруг голосом заговорил Петр Васильевич, привлекая внимание доктора.
Михаил Георгиевич перевел взгляд туда, куда указывал управляющий, и оцепенел: всё пространство перед воротами фермы было залито кровью, и не так, как если бы перед воротами кто-то расшибся или как если бы перед ними даже кого-то зарезали, а страшно — целиком, сплошною массой, причем кровь продолжала прибывать.
Кровь ручьем, потоком лилась из-под запертых ворот, пробиваясь через щель и пульсируя отвратительными волнами. Вой при этом не смолкал ни на мгновение.
Стало ясно, что несся он именно с фермы — откуда-то из ее глубины — и что там происходило не просто что-то ужасное, а нечто совершенно нечеловеческое! Уже одно то, что, несмотря на запертые ворота, вой сумел разнестись по всей округе, свидетельствовало о беспредельном ужасе перед беспредельным кошмаром.
Михаил Георгиевич и Петр Васильевич невольно схватились за руки, а чуть со спины к ним привалился Константин: дворник тяжело дышал, его дыхание врывалось Михаилу Георгиевичу и Петру Васильевичу в уши, казалось сбитым и горячим.
— Пойдем? — робко, совсем не так, как он говорил обычно, спросил Петра Васильевича доктор. — Ведь нужно посмотреть?
Петр Васильевич сглотнул:
— Да… нужно.
Тогда Константин вцепился в обоих и зашептал:
— Не нужно, не нужно…
— Да как же? — тоже шепотом возразил Михаил Георгиевич. — Ведь там явно кто-то погибает!
Зрачки Константина расширились, а сам он ссутулился:
— Поздно… слишком поздно!
— Что?
— Опоздали мы, говорю!
Это утверждение казалось логичным: несчастное существо, непонятно как и от чего, но явно в невероятных муках погибавшее за воротами, выло уже так долго, а крови перед воротами было уже так много, что помочь ему вряд ли было возможно. Даже если оно и было всё еще живо — а вой на это указывал прямо, — спасти бы его всё равно не удалось! И всё же оставалось еще одно, о чем Михаил Георгиевич и напомнил Константину:
— Но, может, мы сможем избавить его от страданий!
Тогда и Константин, как раньше Петр Васильевич, сглотнул:
— Да… может.
Все трое, держась вплотную друг к другу и под взглядами множества глаз, двинулись вперед — к воротам.
Ворота оказались заперты, причем изнутри.
— Давайте подналяжем… — предложил Петр Васильевич.
И все трое налегли.
Строение фермы было старым и, в отличие от того строения, в котором размещалась ферма при доме Ямщиковой, ремонтов и реконструкций не знала уже давно. Поэтому и ворота при ней, несмотря на видимую мощь, оказались достаточно хлипкими. Под напором трех человек они ходили ходуном, а потом и вовсе распахнулись: скобы для закладного бруса не выдержали, одна из них отвалилась вообще, другая повисла на ржавом гвозде — заложенный в них брус рухнул на землю.
Михаил Георгиевич, Петр Васильевич и Константин вошли.
Света не было: пришлось чиркнуть спичкой и поджечь вырванный из памятной книжки и скрученный в плотную трубочку лист. И как только огонек разгорелся и хоть что-то осветил вокруг, вой стих, сменившись быстрым и громким дыханием: настолько громким, что звук его, шедший откуда-то из глубины фермы, доносился до самого входа.
— Там!
Михаил Георгиевич, Петр Васильевич и Константин пошли вперед.
