Сергей Кравченко - Кривая империя. Книга 3
25 января 1694 года царица Наталья Кирилловна скончалась после пятидневной болезни, совсем нестарой женщиной — сорока двух лет. Она так и не увидела величия своего сына, так и осталась в недоумении от его затянувшегося детства.
Петр убивался страшно, но горе притупилось, и оглядываться царю стало вовсе не на кого. Он только изредка, когда приходилось особенно тяжко, падал на пол, подкатывал глаза на небесную пастушку — одобряет ли приснодева его усилия? Дева не возражала, Петра сотрясала судорога, и дворовые грустно вздыхали: «падучая!» (эпилепсия).
1 мая Петр отправился во второй морской поход, переименовав себя из ротмистров в шкиперы, а фельдмаршалов своих и генералиссимусов — в адмиралы и «шаутбенахты». В Архангельске сходу спустили со стапеля прошлогодний корабль «Св. Павел» и на яхте «Св. Петр» смело двинулись в открытое пространство — общим курсом на Соловки. Но, хоть и был с царем отец Афанасий, а буря вдруг ударила такая, что желудки не выдержали. Особенно страдал адмирал Ромодановский, «зело смелый к войне, а паче к водному пути». Потом стало совсем не до смеха, яхта затрещала, все поверили в неминуемую гибель. Петр «приобщился святых таин», то есть, как бы согласился, что он уже одной ногой на том свете. Вообще, такое таинственное приобщение совершается, когда государь окончательно изнемогает от «нутряного гниения» или парализован на обе стороны, и дух его «тонким облаком» стелется под потолком. А тут — совсем молоденький, в меру набожный царь: Видно, и в правду было страшно. Но за дело взялся местный кормчий Антон Тимофеев и на гребне волны ювелирно посадил корабль в заводь Унской губы. Пока прочие спасенные пребывали в морской болезни, царь истово рубил топором. И долгие годы на том месте, где он выпрыгнул на берег, можно было обозревать трехметровый крест с резной надписью по-голландски: «Сей крест сделал шкипер Петр в лето Христово 1694».
Помолившись на Соловках, команда возвратилась в Архангельск, завершила отделку «Св. Павла», приняла у голландцев 44-пушечную игрушку — фрегат «Santa profeetie» («Св. пророчество»). Радость от обладания настоящим флотом была безмерна. Петр порывался поделиться ею со своими москвичами, но не осилил письма, ибо «обвеселяся, неудобно пространно писать; понеже при таких случаях всегда Бахус почитается, который своими листьями заслоняет очи хотящим пространно писати».
Флотилия проводила в открытое море иностранных купцов, и в начале сентября царь появился в Москве. Здесь продолжались веселья и фейерверки. Пришлось Петру принять еще одно воинское звание — бомбардира.
Гулянки у царя получались хорошо. Меры никому знать не позволялось. Вот, допустим, нужен повод выпить. Именин подходящих не видать. Тогда играем свадьбу.
— Чью?
— Да вот, хоть шута нашего Яшки Тургенева.
— А с кем?
— А вот, ты, девка, поди сюда!
— Так это не девка, а жена дьяка.
— Ну, а нам-то что, если патриарх позволяет!
— Какой, господи, патриарх?
— А наш, «всешутейший отец Иоаникит, пресбургский, кокуйский и всеяузский патриарх»! (Никита Зотов, при котором сам государь состоит простым дьячком).
И составляется свадебный поезд, и пьяные молодые впихиваются в лучшую бархатную карету царя. А все потешные и настоящие придворные едут следом на козлах, свиньях, быках и собаках в кулях мочальных, лоскутных кафтанах и прочем нарочитом рванье.
Это наших спикеров и депутатов, секретарей и министров можно легко вообразить на столь подлых скакунах, а тогдашним столбовым это было очень обидно.
И вот еще беда. Оказывается, государство изволит страдать отсутствием твердого управления.
— Какое государство?
— Да вот это же, Российское!
И правда, люди русские подумали, что им тоже можно веселиться. И стали они гулять по-своему.
Казначейша маленького царевича Алексея Петровича обвиняется в разбойных наездах на московские дворы — еле выкрутилась.
Князь Александр Крупский убивает жену — бит кнутом.
Князья Владимир и Василий Шереметьевы изобличены в организации банды и грабительских налетах — отданы на поруки, а доносчики казнены.
Федор Дашков продался в службу к польскому королю — перехвачен на границе, привезен в Москву и откупился за взятку дьяку Украинцеву в 200 золотых — теперь нахально ходит, как ни в чем не бывало:
Список славных дел продолжался бесконечно, царю исправно докладывали, что такого наглого разбоя, разврата, мздоимства и казнокрадства в самых верхах ни в каких голландиях и «гишпаниях» давным-давно не водится, и надо принимать меры.
Патриарх, напротив, считал главным источником скверны «немцев». Он боролся с этими еретиками изо всех сил, и даже запретил им в день рождения царевича Алексея 28 февраля 1690 года сидеть за праздничным столом. Пришлось Петру самому поехать к дружкам на Кукуй и отметить отцовскую радость до беспамятства. И, умирая через несколько дней от досады, патриарх Иоаким Христом-богом увещевал царя «не допускать православных христиан дружиться с еретиками-иноверцами, латинами, лютеранами, калвинами и безбожными татарами». Было в этом завещании и обширное рассуждение о вреде иноземных командиров для русской армии, и о мерзости построенных на Москве поганых мольбищ, и о религиозной целомудренности иностранных дворов при полной распущенности нашего «потешного». Короче, святой отец истратил все силы на последний урок нравственности. Аминь!
Царь не унялся, а, напротив, захотел просвещать народ. Были подготовлены списки бояр да дворян, которым вменялось учиться «италианскому» языку у репетиторов. Семейства московские вскручинились, жить становилось тесно, сама жизнь сделалась какой-то нервной, нереальной, карнавальной.
И весна началась неправильная, сумасшедшая. В апреле посреди Москвы вдруг завопили «караул». Это какой-то мужик сказал за собою государево слово и дело. А сделал он крылья, и станет летать, как журавель. Все сразу поняли, какое это ценное открытие по линии обороны. И попал наш народный умелец в Стрелецкий приказ, и получил 18 рублёв государевой казны и потратил их — слепил крылья слюдяные. А показательный полет должен был состояться пред лицом стрелецкого главкома Ивана Борисовича Троекурова. И стал наш дубровский махать крыльями, стремясь поднять свой ероплан наверх, но выбился из сил, ибо «тяжелы сделал крылья». И бил он челом, чтоб дали ему еще хоть пятерку на новые, легкие крылья. Но Троекуров понял, что крылья за пять рублей, даже если подымут мужика, то уж бомбовой нагрузки никакой не вынесут. И велел он «бить батоги» безответственного прожектера, а казенные 18 рублёв доправить на нем, продав все имение — все его последние «животы».
Чуда не случилось. Обыденные дела государства, безобразия в российских семьях, где от неправильных супружеских отношений, побоев и взаимной ненависти стала заметно падать рождаемость, проблемы с воровскими казаками и самосжигающимися раскольниками, поголовное пьянство и нарушение поста, табакокурение, дипломатические свары — всё это стало засасывать царя в обычный русский штиль.
Азовская прелюдияКоварный иноземец Лефорт решил выманить Петра за границу. Он понимал, что рассказы о европейской цивилизации, о гражданском праве, культуре, высоком уровне жизни воспринимаются в российской глуши и грязи, как иносказание о райских садах, летающем граде Иерусалиме, горних селениях с праведными поселенцами. Нужно было тащить любознательного государя на место и наглядно ткнуть его лицом в немецкую мостовую. Но ехать просто так было позорно, хотелось чем-то обозначить свое участие в европейских делах. Одним из важных дел на тот момент была война с турками, поэтому Лефорт подбил Петра на взятие Азова. Сделать это было легче, чем вернуть Константинополь, да и казаки давно болтались без дела. Была и другая причина — православные из Иерусалима жаловались, что султан продал французам право службы в святой земле, а те отняли у наших половину Голгофы, разорили пещеры и кельи хуже турок.
В начале 1695 года для отводу глаз был объявлен поход на Крым. Туда пошла старая московская конница Шереметева, а новое войско в 31 тысячу человек двинулось посуху и по Волге на судах. Из Царицына перебрались в Дон и 29 июня приблизились к Азову. Турки укрепились очень хорошо, заранее получили подкрепление морем, а русским подплыть к городу было нельзя — Дон был перегорожен. На его противоположных берегах высились две большие башни — «каланчи», между которыми позвякивала массивная цепь. Дно реки было утыкано сваями.
Казаки-добровольцы рискнули — за 10 рублей каждый — штурмовать башни и взяли-таки одну. Потом турки сами оставили вторую, но нанесли русским неожиданный урон. Предатель голландец Янсен донес, что русские имеют деревенский обычай спать в жару после обеда. Другой предатель — из раскольников — вошел в лагерь, убедился, что мертвый час начался, и подал знак. Наши проснулись от криков янычар, но успели отбить их с уроном. Потом подошли к Азову. Петр лично руководил бомбардировкой, но два штурма окончились неудачей.
