Евгений Санин - Сон после полуночи
- Отцы-сенаторы, друзья... - взмолился тогда потрясенный царь, обводя взглядом еще вчера боготворивших его подданных. - Неужели никто из вас так и не поможет мне?
Но патриции, старые боевые товарищи Сервия Туллия, опускали глаза, а некоторые из них глядели на его мучения с нескрываемыми усмешками, как бы говоря: вот каково предавать наши интересы в угоду черни!
- Так значит, я остался один? - воскликнул царь, и, не услышав возражений своим словам, поднялся наверх и сам попытался столкнуть самозванца со своего кресла.
Но Тарквиний был намного сильнее и моложе. Он легко подхватил старого царя на руки, вынес из курии и сбросил с каменных ступеней.
Курия - во времена царей Рима - место собраний и жертвоприношений; позднее – здание, в котором проходили заседания сената.
Окровавленный, один без провожатых, Сервий Туллий поплелся домой. Но не успел он далеко отойти от форума, как Тарквиний послал вслед за ним преследователей, приказав убить царя. А через час, по трупу отца, не остановив лоша дей, промчалась в колеснице Туллия, спешившая поздравить своего мужа с царской властью...
Так началось царствование Тарквиния Гордого или Неумолимого, как с ненавистью, ужасом и презрением стали звать его римляне.
Не рассчитывая на любовь сограждан, Тарквиний оградил свою власть самым надежным, как казалось ему, частоколом - страхом. А чтобы устрашить подданных, он разбирал уголовные дела единолично, ни с кем не советуясь, и по тому получил возможность умерщвлять, высылать и лишать имущества всех подозрительных ему людей.
Поредел и сенат. Расправившись даже со своими недавними сторонниками, Тарквиний приказал никого больше не записывать в отцы-сенаторы, чтобы самою малочисленностью стало ничтожным их сословие. Он распоряжался государством, как собственным домом: с кем хотел воевал и мирился, заключал и расторгал союзы и договоры.
Так продолжалось до того времени, пока не подрос воспитывавшийся вместе с царскими сыновьями юноша по имени Луций. Будучи сыном одного из знатнейших патрициев Рима Марка Юния, он спасся благодаря тому, что притворялся слабоумным, из-за чего и получил свое прозвище - «Брут»*. Узнав о судьбе убитых царем отца и старшего брата, Марк Юний Брут долго ждал подходящего случая, чтобы отомстить. Он ненавидел Тарквиния Гордого, но, пожалуй, еще больше, повзрослев, стал ненавидеть и саму царскую власть, из-за которой рождались бесчисленные беззакония против римского народа.
Наконец, случай представился. Когда сын Тарквиния обесчестил знатнейшую матрону Рима Лукрецию, и та, не перенеся позора, пронзила себя кинжалом, терпение римлян истощилось. Брут понял, что наступил его час. Подняв над собой окровавленный кинжал, к изумлению толпы, видевшей до этого в нем умалишенного, он вскричал:
- Этою чистейшею прежде, до царского преступления, кровью клянусь, что отныне огнем и мечом буду преследовать Луция Тарквиния с его преступной супругой - Туллией и все их потомство! И будет отныне для каждого, кто посягнет на царскую власть в Риме одна только кара смерть!
*Т. е. - «Тупица».
Повторив за Брутом слова клятвы, народ двинулся к форуму, проклиная на ходу Тарквиния за то, что он из славных воинов превратил их в чернорабочих и каменотесов.
Находившийся в это время вне города царь с войском двинулся на Рим, подавлять восстание. Но ворота перед ним не отворились, ему было объявлено об изгнании.
Свергнутый Тарквиний в ярости удалился в Этрурию, с помощью которой несколько раз пытался потом вернуть себе трон. Но стойкость римлян, подвиги Горация Коклеса и Муция Сцеволы, тысяч других безвестных горациев и сцевол помешали ему в осуществлении этого плана.
В самом же Риме, плачущие от счастья и небывалой свободы граждане избрали консулами Луция Юния Брута и мужа благородной Лукреции - Колатина, установив тем самым на вечные времена власть народа – республику3...
«О, боги! Как же все повторяется в истории: Эней и Юлий Цезарь, Ромул и Август, Вейи и Боспор!.. - с трудом возвращаясь в залу, где полным ходом шел прием, невольно подумал Клавдий. - Разве этот Тарквиний не похож на Гая, а я - на Брута, естественно, в том смысле, что притворялся при нем глупцом, чтобы выжить, а придя к власти, тоже вызвал радостные слезы народа своим милосердием и справедливостью. И, тем не менее, пожалуй, мне не стоит писать о тех временах, когда Римом правили цари и когда, после них, процветала республика! Это даже хорошо, что я не имел возможности диктовать скрибе эти периоды истории, навеянные прекрасными трудами моего великого учителя. То, что мог с чистой совестью делать Тит Ливии, негоже последователю божественного Августа, который вслед за ним, Тиберием и Гаем должен делать вид, что республика продолжает здравствовать в то время, как курульное кресло под Цезарем давно уже превратилось в царский трон! Уж лучше выбрать другой период - тот день, когда Цезарю унаследовал Август, или еще лучше, когда он прекратил гражданские войны – самые страшные времена последнего столетия республики...»
Клавдий задумался, как ему лучше разработать эту тему, и вдруг к своему неудовольствию, как сквозь сон, услышал далекое: «Цезарь!..»
Гораций Коклес, прикрывая отход войск, сражался до тех пор, пока его товарищи не разрушили мост у него за спиной, чтобы враги не смогли взять Рим приступом.
Муций Сцевола после неудачного покушения на царя этрусков положил руку в огонь, чтобы доказать свое мужество, поразившись которому, враги сняли осаду Рима.
В переводе с латинского - «общее дело».
- Цезарь! - громко обратился к императору Афер. – Яви нам еще раз свою милость – помоги разобрать жалобу этого достойного квирита!
- Какую жалобу? - поморщился Клавдий и, открыв глаза, невольно поразился тому, как изменились вдруг лица его друзей.
Если сенаторы улыбались в предвкушении чего-то очень приятного для себя, то эллины, напротив, были бледны и явно растеряны.
- Вот! - протянул свиток папируса Афер, кивая на склонившегося перед императором посетителя во всаднической тоге. - Его жалоба на своего бывшего раба, нынешнего вольноотпущенника, владельца мясной лавки, некоего м-мм.. Алкмена, неблагодарность которого к своему бывшему господину заключается в том, что он...
- Достаточно, Афер, хватит! - остановил многословного сенатора Клавдий. - Дело слишком очевидное, чтобы тратить на него много времени. Неблагодарного вольноотпущенника следует немедленно возвратить в рабство, а его хозяина, - он строго взглянул на поклонившегося еще ниже всадника, - предупредить, что если он еще раз даст ему свободу, то пусть больше не досаждает меня подобными жалобами.
- О, великий, это поистине Соломоново решение! - восхитился Афер и, не глядя на кусавших губы эллинов, протянул императору лист пергамента со старательно выведенными на нем строчками.
- Что это? - не понял Клавдий.
- Твоя мысль, облаченная в словесную форму – эдикт! – пояснил сенатор. - Зная твою мудрость в решении самых сложных и запутанных дел, я позволил себе заранее составить письменное решение по этой жалобе.
- Зачем?
- Чтобы опираться на него впредь, как на статью закона. Подписав и с крепив его своей печатью, ты сможешь без лишних слов и усилий наказывать и всех других провинившихся вольноотпущенников!
- А что, их так много? - удивился Клавдий и, встретив утвердительный кивок Афера, согласился: - Тогда, пожалуй, я подпишу его. И - всё?
- Почти! - не скрывая радости, поклонился Афер. - Осталась самая малость.
Вернуть в рабство еще несколько вольноотпущенников, на которых также поступили сегодня жалобы от их бывших господ.
- Но ведь ты только пообещал, что для этого мне не нужно будет прикладывать усилий! - возмутился Клавдий, успевший вновь удобно разместиться в кресле.
- Я и сейчас готов повторить тебе это! - улыбнулся сенатор.
Он знаком приказал слуге подать ему блюдо со скопившимися на нем за время приема прошениями и принялся перебирать их, с трудом разбирая имена;
- Всех этих Махаров, Каллимахов, Даков и Сиров их бывшие хозяева получат и без твоего вмешательства. Но этих...
Он отобрал, наконец, в ворохе папирусов нужные свитки и высоко поднял над головой, словно призывая в свидетели богов:
- Судьбу этих неблагодарных вольноотпущенников мы никак не можем решить, минуя тебя. Ведь здесь речь идет не о каких-то владельцах лавок и ремесленных мастерских, а о хорошо известных тебе людях!
- Да? И кто же они?.. - поинтересовался император, не понимая, куда клонит Афер, и желая лишь одного: чтобы его поскорей оставили в покое.
А вот! - торжествуя, воскликнул сенатор, протягивая руку в сторону отшатнувшихся эллинов. - Нарцисс, Паллант, Каллист, Гарпократ, ну... и еще добрый десяток столь же звучных и красивых имен, а точней, кличек, которых я не стану перечислять, чтобы окончательно не утомлять тебя!
