Константин Боголюбов - Атаман Золотой
— Тут, видно, жильцов-то и без нас хватает, — сказал Блоха и вошел в комнату.
— Мир на стану! Будьте здоровы, добрые люди!
Из полумрака кто-то ответил:
— Здорово, коли сам добрый.
— Где хозяин?
Как из-под земли выросла хмурая фигура самого Мартына с одним глазом, серьгой в ухе, с головой, повязанной грязной тряпкой.
— Что нужно?
— Пусти переночевать.
В подвале послышался смех.
— Будет вам ночлег такой, что и не проснетесь.
— Цыц, вы! — сказал хозяин. — Как ты, Иван, полагаешь, пускать или не пускать?
На свет вышел мужчина лет тридцати, с смуглым злым лицом. Он ощупал приятелей недружелюбным взглядом черных, как угли, глаз.
— Кто такие?
— Сплавщики с каравана.
— Что ж не на барках ночуете?
— Ушли с барки.
— А не подосланы вы от управы благочиния?
Андрей вспыхнул:
— Кто вы, чтобы нам допрос чинить?
— Сейчас узнаешь. Связать их!
Несколько человек бросились к друзьям. Началась свалка. Андрей отшвырнул напавших на него, как щенят, и поспешил на выручку к Блохе, но тут же почувствовал удар чем-то тяжелым в ухо и, застонав от боли, повалился. Обоим скрутили руки за спиной. Черноглазый, по-видимому, главарь шайки, злобно усмехнулся.
— Узнал теперь, рачий глаз, с кем дело имеешь? Надо с ними кончать, Мартын.
Блоха закричал:
— Что вы! Сдурели? Мы ведь люди черного звания… От злого начальства спасаемся.
Тут один из сидевших за столом и не принимавший никакого участия в схватке поднялся и живо спросил:
— Блоха?
— Он самый.
— А я Чебак. Вот где встретились.
— Ты что, знаешь его? — спросил черноглазый.
— Да как же! Сколько вместе зимогорили да в остроге вшей кормили. Дружба наша старинная.
— Поглядим. Развяжите их, — распорядился атаман. — А вы рассказывайте про себя все по порядку да не врите.
Приятели начали исповедываться, почему и как они попали в столь тяжкие обстоятельства. Жизнь обоих вызвала общее сочувствие.
— С этого бы и начали, дурни, — сказал атаман.
— Прими их, Иван, в свою команду, — упрашивал Чебак. — Ребята добрые.
— Принять, пожалуй, можно, только с уговором: все пополам и друг за друга стоять неотступно. За трусость, за измену — смерть. Мы — вольные люди и меж собой названные братья.
Через пару часов оба приятеля в компании вольных людей под предводительством атамана Ивана Прибытова плыли на косной лодке к Пьяному бору.
Кровавое сияние зари, догорая, плескалось на волнах.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Как по утренней заре вдоль по Каме, по реке,
Вдоль по Каме, по реке легка лодочка плывет,
А в лодочке гребцов ровно двести молодцов.
ПесняНедалеко от Пьяного бора, между гор, в лощине, затененной пихтачом, вольные люди устроили привал. Место было дикое, потайное, полянка в лесу небольшая, даже трава здесь плохо росла. Меж кустов тальника светилась Кама. Откуда-то из болотной мочежины доносился сладковатый запах багульника.
На полянке догорал костер, и угли в нем постепенно розовели, покрываясь седым пеплом. Андрей сидел и задумчиво глядел то на погасающий костер, то на лица своих новых товарищей.
Кто они, эти люди? У каждого какая-то своя ломаная судьба. На ковре, растянувшись во весь рост, спит атаман Иван Прибытов. У него тяжелое грубое лицо с вывороченными ноздрями. Во сне приоткрыл рот и оскалил зубы, как будто злобно смеется. Не понравился Андрею этот человек с первой встречи. Узнал он о нем только то, что раньше Иван работал на Егошихинском заводе, что атаманит он всего второй год, но уже за поимку его кунгурский воевода обещал пятьдесят червонцев, что сами разбойники побаиваются и не любят его.
Вокруг костра сидят другие члены шайки. Все они называют друг друга не именами, а кличками. Андрею дали прозвище Рыжанко. Вон Косая Пешня — рябой, узколицый мужик, молчаливый и угрюмый; рядом с ним покуривает трубку молодой паренек из Сайгатки, по прозвищу Кулик, так его прозвали за длинные ноги. Глаза у Кулика юношески чистые, но ранние морщины, прорезавшие лицо, говорят о тяжелом пережитом. В стороне с азартом играют в карты Юла, Шкворень, Заячья Губа и Чиж. Все это парни лет двадцати пяти, в самом цвете сил, здоровые, крепкие люди. Все они бежали с рудников и заводов, и теперь вынужденное бездействие тяготит их.
— Скоро ли уж вылезем из этой мурьи? — со вздохом говорит Чиж, чернявый бойкий малый.
— Послушаем, что соглядатаи принесут, — отвечает Шкворень, коренастый большеголовый детина, — Крой, Юла!
Блоха, Чебак и еще трое уехали на разведку в Елабугу. С чем они воротятся — неизвестно, а, может быть, и совсем не вернутся. Андрей просил отпустить его вместе с другом, но атаман приказал остаться. Пришлось покориться. Первый раз Андрей почувствовал, что злая воля этого человека тягостна ему, и пожалел о вступлении в шайку.
Солнце пряталось за горы. Прохладней и длинней ложились тени. На берегу караулил лодки Трехпалый, большой взлохмаченный парень. Был он из приписных с какой-то дальней волости. Все сотоварищи казались Андрею необычными, озлобленными на жизнь, на людей. Неохотно рассказывали о себе, о своем прошлом.
Глядя на них, Андрей не один раз спрашивал себя: как могло случиться, что он связал свою судьбу с их кромешной судьбой? Единственно отрадное в этой жизни, сулившей опасности и смерть под кнутом палача или от солдатской пули, заключалось в вольной волюшке.
С первого же раза не поладил Андрей с атаманом.
Когда трое разведчиков доложили, что усадьба господина Красильникова недалеко от Елабуги, большая и богатая, атаман так и загорелся.
— Богатая, говорите? А дворни много?
— Богато и дворни.
— Дворню перебьем. Главное, чтобы с налету взять.
— За что же дворню-то, атаман? — спросил Косая Пешня, исподлобья глядя на Прибытова.
— Только и живем, что разбоем, — поддержал Чебак.
— А я так полагаю, — сказал Андрей, — господское добро раздать дворовым.
— Вишь ты какой добрый!
— Он в святые метит, — подковырнул Юла.
— Я не святой, а бедных людей обижать не хочу.
Набег был кровавый. Красильникова с сыном Прибытов застрелил собственноручно, имущество разграбили, но дворовые не получили ничего. Разбойники на нескольких подводах вывезли барское добро. После дувана начался кутеж.
— Волчий праздник, — сказал Андрей.
Вдругорядь поссорились они в селе Тихие горы. Здесь Прибытов грабил поповский дом. Андрей не участвовал в набеге, но тоже был в селе. У ворот дома стоял на карауле Блоха.
— Гляди-ка, что Иван-то вытворяет. Пытает попа.
— За что?
— Спроси.
Андрей зашел в избу. В ней было дымно, пахло горелым мясом. Под матицей посреди комнаты над горящими вениками висел старик. Он стонал и корчился от боли. Прибытов свирепо глядел на него.
— Не скажешь, где деньги, — до смерти замучу.
— Все отдал. Больше ничего нет, — прохрипел тот.
— Мало.
Андрею стало жаль старика и противно было глядеть на такое мучительство.
— Отпусти его, Иван.
Прибытов поглядел волком.
— Я здесь хозяин.
— Над чужой жизнью ты не хозяин. Бей того, кто противится, а беззащитного нечего мучить. Злодейство это.
— Молчать!
— Я тебе говорю, оставь старика.
Атаман выхватил из-за пояса пистолет, Андрей вытащил свой. Оба стояли друг против друга, полные бешеной ненависти. Разбойники бросились их разнимать.
— Опомнитесь!
— На кого руку поднимаете? Брат на брата!
Старика отвязали, он упал на пол. Атаман молча вышел из дома. По улице брели пастух с подпаском. Пастух трубил в берестяную трубу, и она издавала дикие, заунывные звуки. Начинался обычный трудовой день. Мычали коровы, и горластые петухи, заливаясь во всю мочь, заводили утреннюю перекличку. Собака лаем провожала разбойников. Прибытов разрядил в нее пистолет.
— Душегуб! — бросил ему Андрей, тот злобно усмехнулся.
Прошло, должно быть, не больше месяца жизни в разбойничьем отряде, а уж Андрею захотелось покончить с ней. Он испытывал недовольство собой и товарищами.
Те же чувства владели и Блохой. Он перестал даже напевать и насвистывать любимую песню и все чаще стал заглядываться на другой берег, за Каму. Подолгу сидел на откосе и покуривал трубку, сердито сплевывая. За этим как-то и застал Андрей старого бродягу.
— Далеко ли хочешь прыгнуть, Блоха?
— Чего зубы скалишь? Самому, небось, тошно?
— До того тошно, что вот-вот сбегу.
— Да, брат Рыжанко, залетели мы с тобой не в ту стаю. Ребята-то здесь ничего, да начальник такой варнак, каких свет не родил…
— Они слушаются его.
— Ну, знаешь, куда голова, туда и ноги.