Ольга Рогова - Богдан Хмельницкий
– Колядовать ушли! – проговорил Тимош.
Он взошел на крыльцо, запер щеколду у двери и тоже лег. Вдруг сквозь сон он услышал на дворе шаги. Он подошел к маленькому окошку мазанки и заметил несколько шагов на снегу.
– Что за притча! – подумал он, хватаясь за саблю и выходя на крыльцо. В ту же минуту на него бросилось несколько человек, заткнули ему рот тряпицею, связали по рукам и ногам и кинули на снег. Тимош видел, как изо всех углов повыскакивали люди, перед ним мелькнуло лицо пана Дачевского. Все они бросились к крыльцу, он же бессильно метался связанный и не мог предупредить отца. Сонного, безоружного Богдана вывели на крыльцо с завязанным ртом, с опутанными руками и ногами. Крепко-накрепко приторочили его к седлу коня и повезли куда-то. Тимош все это видел и не мог помочь отцу. Его освободили только сестры, когда под утро вернулись с колядок. Работник и работница исчезли; очевидно они были подкуплены Чаплинским и впустили его людей.
Тимош сейчас же бросился на розыски и узнал, что отец его у Чаплинского, за ним зорко смотрят, и нет возможности его освободить. Бросился Тимош к старосте, но его не приняли. На возвратном пути на площади он столкнулся с Комаровским. Комаровский ехал с небольшим отрядом жолнеров. Тимош схватил его коня за повода и гневно проговорил:
– Злодеи, за что вы схватили моего отца? Мало вам, что вы все у нас отняли?
– Прочь, хлоп! – замахнулся на него плетью Комаровский.
– Вот я тебе покажу хлопа! – прокричал Тимош и собрался его ударить саблей.
Но в эту минуту жолнеры, соскочив с коней, окружили молодого казака и обезоружили его.
– Гей, батагов сюда! – крикнул Комаровский.
Откуда-то явились батоги и Тимоша при собравшемся народе жестоко наказали палками, после чего Комаровский приказал отнести его домой.
– С этого щенка достаточно! – проговорил пан, – позабудет заступаться за отца.
Богдан, между тем, сидел в темном сыром погребе за крепким железным запором и никто, по-видимому, не мог к нему пробраться. Пани Марина ходила сама не своя; она знала обо всем случившемся и ей каждую минуту казалось, что вот-вот выведут Богдана на двор и отрубят у нее на глазах его буйную голову. Изобретательный ум ее на этот раз отупел, ничего не могла она придумать и понимала только одно, что если Богдана казнят, ей и самой не жить, так он стал ей теперь дорог. Она знала, что сидит в темном подвале, где его морят голодом, и это ее более тревожило. Вдруг у нее блеснула мысль: Саип был всегда верным слугой Богдана, он ловкий, маленький, изворотливый, он должен найти путь к своему господину.
– Саип, а Саип! – поманила она его, улучшив минуту.
– Что, пани?
– Любил ли ты своего прежнего господина?
Татарченок недоверчиво скосил глаза в сторону.
– А зачем пани знать?
– Вот зачем, Саип, – тихо проговорила она. – Если ты любил его, то подумай только: он теперь сидит взаперти, не видит света, может быть, ему не дают есть. Надо к нему пробраться.
Мальчик все еще недоверчиво смотрел на нее.
– Пани, ведь не любит моего хозяина? Разве ей не все равно, что будет с паном?
– Не все равно, Саип, – ответила Марина дрожащим голосом, и на лице ее выразилось столько горя, что сметливый татарченок тотчас переменил тон. – Кабы деньги, пани! – таинственно проговорил он. – Его стерегут два сторожа по очереди, и один их них любит деньги.
Марина вздохнула.
– Денег-то у меня нет. Разве вот что, Саип: я тебе дам свои дорогие монисты, только как их продать?
– Саип знает жида и торговаться сумеет, – отвечал мальчик.
Марина принесла ему монисты. Он сунул их за пазуху и скрылся. С нетерпением ждала она его возвращения. К вечеру Саип принес ей небольшую пачку червонцев и сказал:
– Сторожу довольно двух! Один я дам ему сегодня вечером, чтобы он меня пропустил к хозяину, а другой останется на завтра.
Так установились правильные сношения с узником. Саип носил ему есть и пить и исполнял его поручения, а Марина обдумывала, как бы ей выведать от Чаплинского, что он затевает. Прошло несколько дней. Марина, наконец, решилась и пошла к своему мужу.
– Данило! – сказала она ему. – Зачем ты держишь Хмельницкого под стражей? Боишься ты его, что ли? Ведь ты сам утверждаешь, что он не имеет никаких прав на Суботово.
– А тебе что за дело? – возразил Чаплинский угрюмо. – Совсем тебе не след в эти дела мешаться…
– Я тебе же добра хочу, – продолжала Марина. – Послушай-ка, что говорят про тебя соседи. Говорят, что ты сонного схватил, что ты над ним, над безоружным натешился, а если б он был на воле, то ты бы и подступиться к нему не посмел.
– Кто это говорит? – запальчиво возразил Чаплинский. – Я не по своей воле посадил его в тюрьму, а по приказанию пана старосты.
– А вот нет же! – упрямо ответила Марина. – Я слышала, что пан староста тобой очень недоволен. Если б ты его схватил не сонного, не безоружного, ну, это было бы по-рыцарски; в честном бою тот и прав, кто победит… А так, никто тебя не похвалит.
Пан Данило угрюмо слушал ее.
– Жалко тебе этого казака, вот ты за него и заступаешься, –проговорил он. – Возьму и отрублю ему голову и конец будет разговорам, теперь он в моих руках. Что хотят, пускай тогда и говорят.
Марина вспыхнула и гневно топнула ногой.
– А-а, если иак, то слушай же ты, пан. Смей только его пальцем тронуть, и меня с ним вместе в живых не будет!.. Вышла я за тебя замуж и буду тебе покорной женой во всем…
Но Хмельницкого ты должен выпустить. Помни, что если завтра к вечеру он не будет свободен, не видать тебе меня, как своих ушей… Сбегу от тебя, руки на себя наложу, татарам отдамся… Тебе меня не запугать. Это ты воспитанницу свою в татарскую неволю отдал, а я и сама к татарам уйду…
Чаплинский побледнел и совсем растерялся.
– Успокойся, Марина, – проговорил он, – ну, чего же ты так расходилась… Ну, я выпущу его, что мне в нем.
– Выпустишь, выпустишь, говоришь ты! – с радостью вскрикнула она, –да ты, пожалуй, обманешь. Я хочу сама, своими глазами увидеть, как он отсюда уедет.
– Ну, хорошо, хорошо! Выпускай его сама, – согласился Чаплинский, не зная, как ему успокоить взволнованную женщину.
– Прикажи же сейчас его выпустить, – настаивала она.
Чаплинский неохотно позвал слугу.
– Позвать мне того хлопа, что сторожит Хмельницкого!
Через несколько минут сторож явился.
– Проводи пани Марину к узнику, – сказал пан, – и исполни ее приказание.
Марина дрожащая, взволнованная вошла в темный подвал, слабо освещенный фонарем сторожа, и увидела в одном из углов на соломе Хмельницкого, сидевшего с опущенной головой в глубокой задумчивости.
– Пан Зиновий! – робко окликнула она его.
Богдан поднял голову, но, увидя Марину, вскочил, как ужаленный, и лицо его исказилось злобой и ненавистью.
– Зачем ты пришла сюда? Мало вам издеваться надо мною… Из-за тебя все и терплю…
Марина стояла с опущенной головой и печально проговорила:
– Не кори меня, пан Зиновий, прости, если в чем виновата перед тобою, а теперь, что могла, то для тебя и сделала, вымолила свободу, уезжай поскорее, пока он не одумался…
– Что ты, шутишь, что ли? – недоверчиво проговорил Богдан.
– Видит Бог, не шучу, – сказала она и подняла на него свои заплаканные глаза.
Он взглянул в ее страдальческое лицо и не мог не поверить ее искренности.
– Ну, коли так, прощай, Марина, и дай Бог тебе счастья с твоим мужем. – Какое уж мое счастье! – с горечью сказала она. – Ты-то себя береги, теперь он тебя выпустил, а, посмотришь, и опять какие-нибудь козни устроит.
Она вывела его на крыльцо, велела слуге подать коня и, когда Богдан сел уже в седло, поклонилась ему до земли.
– Прощай Зиновий Михайлович! Не понимай лихом, может быть Бог и не приведет свидеться.
– Прощай, Марина, спасибо тебе! – отвечал он, нахлобучивая шапку и подбирая поводья.
Она вышла за ворота и долго смотрела ему вслед, пока он не исчез в темном лесу.
– Господи Иесусе, Святая Дева Мария, храните его! – прошептала она и вошла в дом.
9. НА СЕЙМЕ И У КОРОЛЯ
“…Есть у вас при боках сабли, так обидчикам и разорителям не поддавайтесь и кривды свои мстите саблями!"
С.Соловьев. История России, т.Х, гл.III, стр.218Хмельницкий по возвращении из тюрьмы окончательно решил искать правосудия на сейме в Варшаве.
Сейм в этом году был назначен в мае, так что Богдану пришлось прожить в Чигирине несколько месяцев. Следом за Хмельницким поехал на сейм и Чаплинский.
В Варшаве Хмельницкий посоветовался с опытными законоведами, подал пространную жалобу и приложил к ней свидетельство, данное ему на имение гетманом Конецпольским. Кроме того, в доказательство своих прав на хутор, он ссылался на давность владения и просил удовлетворения за наезд, похищение невесты и смерть сына.
Чаплинский в свою очередь представил выписку из земских книг воеводства, по которой было видно, что Суботово принадлежит к Чигиринской даче. Он оправдывался тем, что пану старосте угодно было пожаловать ему это имение в награду за службу. Что же касается издержек, понесенных Хмельницким, то пан староста определил выдать ему пятьдесят флоринов.
