Наум Лещинский - Старый кантонист
Мне стало противно до тошноты.
— А ежели полковник узнает? — спросил я, вставая и надевая шинель.
— А как он узнает? Никогда он не узнает. Ежели б у него жена, дети, ну — тогда другое дело. А то что: шлюха эта, экономка, так ведь она сама хлещет водку почище моего, да у меня же и прячет.
— «У Христа за пазухой»?
— Нет, туда я ей дорогу не показываю.
Полчаса спустя я опять был на посту. Полная луна ярко светила. Я шагал по госпитальному двору около мертвецкой. «Не знаю, для чего здесь поставили часового. Чтобы мертвецов не украли что ли?», подумал я.
Вдруг мне почудилось, будто кто-то стучит в окно мертвецкой. Я не обратил внимания и шагал дальше.
Стук повторился громче, я поднял глаза: мертвец смотрел на меня из окна мертвецкой и пальцем стучал в стекло… Я был уверен, что мне продолжает мерещиться. Всё-таки мне стало немного жутко… Вспомнил сказки о мертвецах…
«Бабьи россказни», сказал я себе. Встряхнулся и пошел бодрее, стараясь о мертвеце не думать… Не дойдя до окна, я остановился и стал прислушиваться. Ничего не было слышно. Я двинулся к окну… Мертвец опять застучал в окно, смотря прямо на меня. Я хорошо видел теперь его бледное лицо, он был в госпитальном белье и сидел на столе… По телу моему прошла дрожь, волосы на голове зашевелились… Я почувствовал себя как во сне, когда хочешь бежать от кошмара и не можешь, хочешь закричать и не можешь произнести ни одного звука… Видя, что я остановился, мертвец закивал мне остриженной головой, словно приветствуя.
Теперь я уже не сомневался в подлинности факта. И тем сильнее меня охватила жуть…
Я отпрянул от окна, схватил ружье и выстрелил вверх… Сильный треск отдался тройным эхом с трех сторон, прорвав окружающую тишину. Послышался гул шагов бегущих по коридору огромного корпуса, выскочили разводящий, двое солдат с ружьями и подбежали ко мне.
— Неужели воскрес!?. — сказал разводящий.
Сбежались караульный начальник, дежурный ординатор, фельдшер. Вошли в мертвецкую. Мертвец сидел на столе.
Я жестом указал на окно, в которое продолжал стучать и кивать головой мертвец…
Все были ошеломлены…
— Неужели воскрес!?. — сказал разводящий.
Сбежались караульный начальник, дежурный ординатор, фельдшер. Вошли в мертвецкую. Мертвец сидел на столе.
— Его сегодня ночью вынесли из третьей палаты, — удивился фельдшер.
— Ну и вынесли в обморке, — сказал врач, — а тут от холода он пришел в себя… Хорошо, что часовой дал знать, а то бы к утру он конечно замерз.
Его завернули в теплое одеяло и понесли в палату.
Я сменился и пошел домой…
На следующий день меня вызвал к себе Асмодей и подробно расспрашивал о том, что случилось ночью.
Я рассказал.
— Ну, братец ты мой, герой ты настоящий… Другой бы на твоем месте умер со страху…
И я по его лицу видел, что он бы на моем месте умер со страху: так суеверен он был и глуп.
— Ну, а на счет того, что ты мне ружья не дал, получишь награду…
Выйдя от него, я подумал:
— Теперь, пожалуй, мне можно проситься на побывку…
Глава XVII. «У Христа за пазухой»
Я стал обдумывать, каким образом приступить к ходатайству об отпуске. Это было дело не легкое. Прямо к полковнику я не имел права обращаться. Я должен был доложить по начальству, начиная с отделенного. Наш фельдфебель, старый суровый унтер, считал отпуска баловством и никогда не докладывал о них ротному.
«Обратиться прямо к Асмодею?..» думал я. — А вдруг он обозлится, почему «не докладывал по начальству?».
Наконец я все-таки решился обратиться к полковнику, а на всякий случай доложить и по начальству.
Но, когда я приблизился к дому, полковника, меня взяла оторопь, и я зашел посоветоваться к повару.
Он выслушал меня и сказал:
— Сначала мы дернем по одной «у Христа за пазухой», а потом рассудим, как быть с Асмодеем. — И он достал из-за иконы полную бутылку водки. — Свеженькая, брат, неначатая. Сегодня только принес. Молодец, что пришел к началу. Много мы не будем пить, раз, раз и готово. А когда от него придешь, мы уж тогда выпьем… Ты только слушай меня. Отпуск тебе будет, уж это я твердо знаю. Постараюсь для приятеля: уж так и быть. А сейчас я те дам такую закуску, что никакого духа водки не будет, как с гуся вода. — И подал моченый арбуз.
Мы выпили и закусили. Потом он дал мне стакан крепкого чаю:
— Поешь еще арбуза, потом выпей чай, а после закури. А я пойду к экономке, попрошу, чтобы она тебе помогла. Недаром же она у меня водку прячет. Долг платежом красен. Она хоть и того… он ее намедни тоже выпорол тут, одначе она же все-таки ему вроде как бы жена. Ну, он ей все-таки и уважит. Баба же она, как ни говори, а еще молодая. Ну, он ее и того, любит ее… — Повар вышёл.
Несколько минут спустя он вернулся.
— Ну вот, дело сделано; выкури всю цыгарку и иди к нему. Она уж там устроит. Вали, брат, и заходи после ко мне.
Просьба моя увенчалась успехом. Полковник не спросил даже, докладывал ли я в роте.
Выпив с поваром и прослушав несколько рассказов его о том, как ловко он об’езжает Асмодея и его экономку, я отправился домой.
— Вот он идет, — сказал мой хозяин, когда я переступил через порог, — вы все-таки дождались его, обратился он к сидевшей в комнате незнакомой мне женщине.
Лицо ее мне кого-то напоминало, точно я видел его когда-то молодым и красивым. По голосу и движениям видно было, что она еще молода, но постарела раньше времени.
Она оказалась моей землячкой, и я знавал ее молодой жизнерадостной девушкой. Она вышла замуж, но скоро мужа ее отдали в солдаты, и он пропал без вести.
— Я долго плакала, горевала, — рассказывала она по-еврейски, — десять лет я все плакала, глаза свои выплатила, постарела…. Потом я отправилась разыскивать его. И через шесть лет я нашла его живым, но крещеным. Теперь его зовут Иван Тарасыч Берков и служит он фельдфебелем в вашем батальоне…
— Иван Тарасыч ваш муж?.. — удивился я. — Это же мой фельдфебель… Я и не думал, что он выкрест. Он не похож на еврея: настоящий русский.
— Да, он изменился очень… Тогда он был юношей, а теперь глядит стариком, но я его узнала. А он не признает меня… Я говорю ему: «Залмон, неужели ты не узнаешь меня»? А он отвечает: — «Ничего я не знаю. Я русский и по-жидовски не понимало». Теперь не знаю, что мне делать? Мне говорили, что полковник вас любит, и я хотела попросить вас пойти к нему со мной.
Мне было страшно опять обращаться к полковнику, и я стал отказываться.
— Может быть, вы знаете такого человека, который бы мог мне помочь? — просила женщина.
Я подумал о поваре.
— Да, есть у меня знакомый, но не ручаюсь за успех. Впрочем пойдемте. Может, что-нибудь и выйдет…
Мы пошли…
— А, брат, опять тут, — весело встретил меня повар.
Я рассказал, в чем дело.
— Прохвост, — сказал он про фельдфебеля, — знаю я его; такой огурец. Н-да…
Он предложил опять дернуть «у Христа за пазухой». Но мне удалось убедить его раньше дело сделать, а потом уже дернуть.
— Ну, быть по-твоему, — согласился он. Пойду к шлюхе.
Несколько времени спустя он вернулся в сопровождении молодой красивой женщины; она курила, держа папироску в левой руке, и старалась произвести впечатление дамы. Однако модное городское платье не шло к ней, несмотря на ее красоту. Это была настоящая деревенская красавица, угловато и неловко двигавшаяся в стеснявшем ее наряде.
— Это ваша сродственница? — спросила она у меня.
— Ну да, — подсказал повар, — я же сказывал…
— Пойдемте к полковнику, я доложила о вас.
Я рассказал полковнику обстоятельства дела.
Он тотчас же вызвал фельдфебеля.
— Это твоя жена? — спросил он.
— Никак нет, ваше высокоблагородие.
— Как нет! У нее документы имеются.
— Позвольте доложить, ваше высокоблагородие, она жидовка.
— Правда, ты теперь не жид и жить с ней вместе не можешь, если она не примет православия. Так ты должен разойтись с ней по-хорошему, ублаготворить ее, чтобы она могла вернуться на родину к своим, — решил полковник.
Фельдфебель выполнил в точности его приказание… И мы уговорились с землячкой выехать вместе…
Мне пришлось задержаться еще на несколько дней, так как не все мои бумаги были готовы.
Накануне нашего от’езда, когда я зашел в канцелярию за бумагами, старший писарь сообщил мне, что получен экстренный приказ, привезенный фельд’егерем, прекратить все отпуска. Предписывалось образовать маршевые роты и спешно выслать их на Крымский фронт в осажденный Севастополь.
Сердце у меня упало.
Я побежал к полковнику, но раньше зашел к повару. Узнав, в чем дело, приятель мой обтер пот с лица белым фартуком и скучно сказал:
— Да, брат, твое дело не тово… Асмодей не пустит тапереча на побывку… — он почесал затылок: — Н-да… Время, брат, этакое теперь поганое, что не тово… Пойду, скажу шлюхе. Потом пойдешь к Асмодею.
