Лев Рубинштейн - Когда цветут реки
Раздались приветственные крики. Небесный Царь поднял руки, как бы благословляя армию и народ.
Это был подвижной человек, с живым лицом и острым, сверлящим взглядом узких глаз. Слезая с лошади, он проявил необыкновенную для его возраста легкость. Он быстро прошел на помост, где был сооружен желтый балдахин и поставлено кресло. Но вместо того чтобы сесть в кресло, он подошел к самому краю помоста и порывисто простер обе руки к собравшимся.
— Небо карает смертью маньчжурских чудовищ… — начал Небесный Царь.
Голос у него был резкий и сильный — голос опытного и убежденного проповедника. Он оглядывал народ и протягивал к нему руки, словно обращался к каждому в отдельности.
Линь слушал его выпрямившись, подавшись вперед, стараясь не пропустить ни одного слова. Взгляд Хун Сю-цюаня остановился на юном воине, и Линю казалось, что основатель Тайпин Тяньго обращается лично к нему, неграмотному крестьянскому мальчику из сгоревшей деревни. Но то же самое казалось и Ван Яну, который нетерпеливо сжимал в руках копье, и кузнецу Чжоу, и грузчику Лю, и носильщику Го, и земледельцу Дэну, и многим, и многим, шедшим в бой за великое процветание Китая и всего мира.
— Поднимите наши знамена и идите по указанному пути! Восемнадцать провинций[23] будут свободны, народ будет благоденствовать!
Снова прокатилась волна приветственных возгласов, снопа зазвучал гимн. Пики и знамена колыхались.
Небесный Царь сошел с помоста и вступил на борт раззолоченного судна, на носу которого красовалась огромная фигура дракона. Под звуки воинских рогов судно отчалило и устремилось вниз по реке, по направлению к Нанкину. За ним последовали тысячи лодок, наполненных вооруженными людьми. Кое-где над бортами поднимался пар — это женщины варили обеденный рис в котлах. Молотки били по металлу. Оружейники чинили сабли. Пушкари разжигали фитили, вглядываясь в белый туман над окрестными полями — последнее дыхание зимы.
2. Как цветут реки
В феврале 1853 года к пристани Нанкина подошла с верховьев быстроходная гребная джонка с военным флагом. Гонец, который находился на этой джонке, так спешил, что даже не выслушал обычных приветствий. Он взобрался на лошадь и поскакал прямо в ямынь в сопровождении городской стражи, что было прямым нарушением установленных правил. Прибыв в ямынь, он, размахивая бумагой командующего правительственными войсками, потребовал, чтобы его немедленно допустили к самому генерал-ревизору.
Это было неслыханно. Лицо такого ранга не могло быть сразу допущено к генерал-ревизору. Новоприбывший должен был передать бумагу у внутренних ворот ямыня и ждать, пока генерал-ревизор разрешит ему войти. Единственным извинением его могло послужить только то, что он был послан самим командующим, а люди военные, как известно, плохо разбираются в установленных церемониях.
Генерал-ревизор Ян Вэнь-дин был, однако, человеком без предрассудков. Узнав, что прибыл гонец с верховьев реки, он приказал допустить его к себе.
И тут опять произошло очевидное нарушение правил: вместо того чтобы поговорить о погоде, о здоровье, произнести несколько фраз, восхваляющих важное лицо, и почтительно дождаться, когда генерал-ревизору будет угодно спросить, с каким делом прибыл гонец, — последний только слегка склонил голову, поджал колени и подал сановнику бумагу, тщательно перевязанную шелковой тесьмой.
Ян Вэнь-дин был человек неглупый. Сразу поняв, что новости спешные и нерадостные, он отдал бумагу своему чтецу и спросил самым обычным тоном:
— Что слышно в наместническом городе Учане?
— Осмелюсь оскорбить тишину высокого присутствия, — сказал гонец: — город Учан был захвачен длинноволосыми разбойниками, которые произвели в нем разрушение и смерть. Но храбрость и справедливость восторжествовали. Войска победоносного генерала Сян Жуна снова вошли в Учан.
— Счастлив слышать о подвигах столь выдающейся личности, — облегченно проговорил генерал-ревизор, — но где же находятся длинноволосые разбойники и понесли ли они заслуженное наказание?
Гонец замялся.
— Не угодно ли будет преждерожденному приказать прочитать бумагу, которую я почтительно доставил?
Генерал-ревизор сделал знак чтецу, и тот начал читать.
Бумага была составлена очень странно. Это были стихи в классическом духе, но так ловко сочиненные, что не оставалось никаких сомнений в том, что на Янцзы положение неблагополучно. Автор сообщал, что тайпинская армия, в которой насчитывается более пятисот тысяч человек, заняла не только города Хуанчжоу, Цишуй, Цзюцзян, Хукоу, Пынцзэ, Аньцин, Чичжоу, но и вторглась в провинцию Аньхой и подходит к городу Тунлину, который не так уж далек от Нанкина.
Ян Вэнь-дин удивленно поднял брови. Это тоже было нарушением правил, ибо лицо генерал-ревизора не должно выражать ничего, кроме величия и благосклонности.
Автор сообщал, что самым горестным событием была потеря Аньцина, ибо там длинноволосые захватили триста тысяч лянов[24] серебра и более ста пушек.
— Это поистине удивительно, — промолвил Ян Вэнь-дин. — Но где же столь знаменитое лицо, как высокий уполномоченный в ранге министра Лу Цзянь-ин, который находился в Цзюизяне?
— Его превосходительство генерал Лу отступил с войском в Пынцзэ еще до прихода длинноволосых, — отвечал гонец.
— Но Пынцзэ захвачен разбойниками!
— Справедливо замечено, — сказал гонец, — поэтому высокий уполномоченный счел необходимым оставить войско и находится на пути к Нанкину.
— Кому же он поручил войско?
— О войске его превосходительству не пришлось заботиться, ибо оно разошлось…
Генерал-ревизору стоило большого труда подавить неприличное волнение, которое чуть не отразилось на его лице. Он прекрасно понимал, что Лу Цзянь-ин просто бежал, что Аньцин — это ключ к Нанкину и что тайпинская армия продвигается на восток с необыкновенной быстротой, словно ее несут крылья дракона.
— Но где же наш высокоуважаемый друг генерал-ревизор Цзян Вэнь-цин?
— Убит.
— А генерал Ван Пын-фэй?
— Уехал в Тунчэн.
— А генерал-ревизор Чжан Ши?
— Уехал в Наньчан.
— А великий генерал Сян Жун?
— Уповает, что вашему превосходительству угодно будет принять меры к защите императорского города Нанкина от длинноволосых бандитов, что и изложено в конце письма.
Генерал-ревизор приказал читать дальше. Стихи звучали прекрасно.
— Я не знал, что высокий уполномоченный Сян Жун так превосходно владеет стихосложением! — раздраженно заметил генерал-ревизор.
Гонец учтиво доложил, что стихами пишет не сам Сян Жун, а некто, находящийся в лагере длинноволосых. Уполномоченный же приказал переписать его донесение и доставить в Нанкин.
Автор стихов описывал тайпинов совсем не так, как полагалось бы подданному пекинского императора. Он не скрывал того, что армия Великого Благоденствия образцово организована, что воины соблюдают строгий порядок, что крестьяне повсюду оказывают им помощь, выходят навстречу и вступают в ряды армии. Он указывал на то, что удержать в своих руках долину Янцзы цинским войскам становится все труднее, потому что они разоряют деревни, возбуждают ненависть земледельцев и руководятся недостаточно храбрыми генералами. Он равнодушно сообщал, что в Аньцине многие солдаты взбунтовались и перебили начальников, что помещики бегут из своих поместий, что река «расцвела парусами джонок, как цветами», и что картина, наблюдаемая им, поистине способна исторгнуть слезы жалости из груди любого недостаточно мужественного человека…
— Надо полагать, что этот стихотворец даже слишком мужествен! — сердито заметил Ян Вэнь-дин. — Как его зовут?
Выяснилось, что гонец этого не знает. Он знал только, что автор донесения подписывается «Старец с Кедровой Горы» и весьма приближен к какому-то «царю» длинноволосых. Никто не догадывается, что он пишет донесения генералам из другого лагеря.
— Это храбрый человек, — задумчиво произнес генерал-ревизор. — Но что же дальше?
Дальше автор приводил отрывок из воззвания Восточного Царя Ян Сю-цина, где говорилось:
«В настоящее время, поскольку наша армия входит в провинции Аньхой и Цзянси, мы считаем необходимым объявить народу, что беспокоиться не следует; земледельцы, рабочие, купцы и ремесленники пусть продолжают заниматься своими делами. Однако необходимо, чтобы богатые приготовили запасы продовольствия и поддержали наши войска. Пусть каждый сообщит нам, сколько он может внести, и мы снабдим его распиской, по которой он впоследствии получит деньги…»
— Довольно об этом! — перебил чтеца генерал-ревизор. — Что там еще существенного?
— Имеется приказ, — монотонным голосом сказал чтец, — то есть нелепое и возмутительное распоряжение того же Восточного Царя. Предлагается населению вывесить на воротах иероглиф «шунь», обозначающий повиновение, изгнать всех буддийских духовных лиц, проживающих в храмах, и переселить их туда, где живут бедняки…
