Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон
— Не любишь меня…
А он всю, всю ее покрывал поцелуями.
— Она была лучше?..
Он жадно тянулся к ней.
— Она жива еще?
— Не знаю.
Не до той публичной женщины сейчас…
— Неужели я лучше ее? — спрашивает Нефертити.
— В тысячу раз…
Он целует, целует, целует ее. Нет, кажется, страсти на свете, которая была бы сильнее этой.
— В тысячу раз, — говорил он.
— В чем же? Чем же? — допытывается она.
— Всем.
— Это не ответ.
— Вот этим! — Поцелуй в губы. — Вот этим! — Поцелуй в левый сосок. — Вот и этим! — Поцелуй в правый сосок. — Вот этим!
И каждый поцелуй — что тавро на теле неподражаемо нежной и упругой антилопы.
Наконец-то она отдышалась… Дала ему конфет. Напоила вином из своих рук. Он жадно съел пирожное. Принялся за второе. Прихлебывая вино…
Она сказала
— Я счастлива.
— Да?
— Очень. Я одолела публичную женщину.
Он подумал.
— Одолела? — спросил он.
— Ты так сказал…
Шутила она или говорила всерьез? Говорила счастливая? Или с обычным женским притворством, которое не знает границ и под сводами дворцов?..
Он любил ее за маленькие ножки и широкий, полный страстного дыхания нос, за все женское и всемужское, нежность и мудрость.
— Нафтита, — сказал он мечтательно, — человек бывает счастлив?
— Если беден.
— А если богат?
— Никогда!
— Если могуществен?
— Только любовь делает его счастливым. Любовь — это знамя над палаткой.
— Ты сама это придумываешь?
— Отчасти.
— Кто же помогает тебе?
— Все женщины вселенной.
Он поднял брови: дескать, как это понимать? Фараон, когда это было выгодно, всегда поднимал брови. Притворяясь непонятливым.
— Ты меня хорошо понимаешь, Ахнаяти, — сказала царица. — Когда я думаю о судьбе Кеми, у меня кости делаются, как вода. От страха перед будущим.
Его величество поднял брови еще выше.
— Перед будущим? — вопросил он.
— Да.
— Почему же, Нафтита?
— Разве ты это знаешь хуже меня?
Он кивнул.
— Хуже?
Опять кивок. Ее величество развела руками. Она не могла понять: серьезно это или шутка?..
— Ты замечаешь? — продолжала царица. — Ты замечаешь, что с каждым новым месяцем все хуже складываются наши беседы? Может, я мешаю тебе? Или есть у тебя друзья преданнее? Или они любят тебя больше, чем я?
Она заглядывала ему в глаза. Вычитывая в них ответ правдивый — пусть жестокий, но правдивый.
Фараон улегся на спину. Голова его по-прежнему покоилась на ее коленях. Он сказал, эдак глядя в пустоту разверзающихся небес:
— Что известно тебе, Нафтита, о случае, описанном в древнем папирусе времен Сенусерта Первого? Странный то был случай и весьма поучительный.
— Что ты имеешь в виду?
Фараон глубоко вздохнул. Он сказал:
— Да будет тебе известно, Нафтита, что, по свидетельству мудрых, в давнопрошедшие времена случались удивительные происшествия. Это сейчас ничему не дивятся люди. Они привыкли ко всему. А ведь человек не может жить, не удивляясь. Утром он дивится свету божества, в полдень он дивится течению реки, а вечером — свету звезд. Так вот, в те далекие времена, когда в Кеми жили люди, способные удивляться, некий житель пустыни встретил говорящего льва.
Царица усмехнулась:
— Говорящего льва?
— Представь себе! Говорящего человеческим голосом. И не обычно, как на рынках и площадях, а наречием особенным, обличающим в нем книжника.
— Лев — книжник?!
— Да, Нафтита, чего только не бывало прежде, в благословенные старые времена! Этот лев встретил пустынника и сказал ему: «Вот я перед тобой!» На что мудрый пустынник ответил: «Так же как и я перед тобой». Лев стал на задние лапы, чтобы подняться повыше роста человеческого. И крикнул: «Вот я каков!» Человек помедлил с ответом. Этот лев не очень пришелся ему по нраву. И человек сказал: «Уступи дорогу». Он сказал: «уступи», — а разве не было дороги слева и справа, сзади и спереди? В пустыне, где песок, — везде дорога. Лев казался озадаченным. Казался смущенным…
— Смущенный лев?! — весело сказала царица. — Воистину, только в те незапамятные времена случались подобные чудеса!
Его величество не обратил внимания на ее смех — немножко взвинченный, слегка искусственный. Его увлек лев, говорящий человеческим голосом, и пустынник, пытающийся одолеть зверя силою ума своего. И он продолжал:
— Снова повторил пустынник: «Уступи!» Задумался лев и пропустил. Он сделал шаг в сторону, и пустынник гордо прошествовал вперед. Своей дорогой, И даже не обернулся… Ты знаешь, что стало со львом?
— Нет.
— Догадайся.
Она запрокинула голову:
— Лев съел пустынника.
— Почему ты так решила?
— Лев же!
— Ну так что же? Лев, а смышленый. Вроде нашего Пенту…
— …или этого верзилы Хоремхеба.
— К слову сказать, верзила нас обороняет.
— Ты в этом уверен?
Фараон снова вскинул брови, точно они были у него на веревочке.
— Я спрашиваю, — повторила Нефертити, — ты уверен?
Он уклонился от ответа. Его величество сказал:
— Лев заплакал…
— Я очень сомневаюсь в тех, кто нас обороняет. И от кого обороняют? От друзей?
— Лев залился горючими слезами…
— Меня — от тебя?
— Он плакал, как ребенок-несмышленыш…
— Или тебя — от меня?
— Ему опротивел белый свет.
— Вот именно: опротивел!
Фараон увлекся собственным рассказом:
— Почему огорчился мудрый лев? Не потому, что был голоден и упустил свою жертву. Это полбеды! А потому, что так и не понял, о чем же думал пустынник… Мои враги, Нафтита, порою мне кажутся подобием того льва.
В комнате стало тихо. В этот полуденный час дворец как бы замирал. Солнце давило. Как гранитная глыба.
Ее величество сказала:
— Наконец-то мы добрались до сути нашего разговора И я хотела бы его продолжить. Не по-семейному. А как люди, заинтересованные в судьбах страны.
— Согласен! — Эхнатон привстал и уселся напротив жены — глаза в глаза, лоб ко лбу.
Она разлила вино. Подала ему чарку.
О, эта прохлада подвалов Ахетатона! Что сравнится с нею? Разве сыщется что-либо подобное в целом свете?.. Он пригубил… Нет, не сыщется! Еще раз пригубил… Нет, такое вино только здесь, в благословенной столице Атона!..
— Мы поведем с тобой, Ахнаяти, разговор политический.
— Я готов к нему.
— Как будто бы мы не муж и жена, а единомышленники, ищущие путей к общей цели.
— Хорошо, Нафтита.
— Мы давно так не говорили. Правда?
— Пожалуй.
— Я не хочу доискиваться — почему?
— Ты права. Не надо.
У нее задвигались широкие ноздри. Вот-вот пойдет из них пар, как от шипящего котелка над костром. Ее глаза и без того были чуть навыкате, а тут, казалось, выскочат из орбит…
— Я буду говорить о своих ощущениях. Сначала о них. Ты, по-моему, готов пойти на сделку со своими противниками. Не пытайся возражать, не выслушав меня. Мы здесь одни, и я имею право свободно высказать свое мнение.
— Я слушаю, Нафтита.
— Сделка с противниками — самый гибельный путь, ибо он ведет к половинчатости. Если она — не уловка. Для маневрирования. Для отвода глаз. Для обмана противника… До сих пор ты шел прямой дорогой. Все говорили: вот фараон, идущий прямо! Но с некоторых пор ты пытаешься свернуть с нее… Дай мне договорить, Ахнаяти. Дай договорить… Я говорю тебе: ты подошел к пределу и стоишь у черты. Перешагнешь ли ее? Останешься ли ты по эту сторону черты или по ту? Будешь ли прыгать через пропасти в один прыжок или в два? Год тому назад я на все эти вопросы отвечала бы в твою пользу. Сейчас я все больше и больше сомневаюсь в том, что ты идешь своей прежней дорогой.
— Ты кончила?
— Нет. Этот верзила и мясник Хоремхеб делает все для того, чтобы начать войну и на Севере и на Юге. Кому нужна война? Твоим противникам! Они мечтают о ней. Спят и видят ее!
— Войне не быть, — сказал фараон мрачно. Но не очень уверенно.
— Хоремхеб страстно желает ее. Он всячески поносит нас, обвиняя в трусости, А я говорю: если он хочет воевать — пусть воюет. Только без Кеми! Только без натиих юношей! А сам! Один на один с хеттами. С Митанни. И с кем ему еще доведется помериться силой Меч у него есть. Голова, которую можно срубить, тоже на месте. За чем же дело стало? Иди, Хоремхеб-храбрец, и воюй!
Она так разволновалась, что опрокинула кувшин. Красный, кровеподобный сок разлился на полу. Эдакой зловещей струей…
— Если все это говорится для того, чтобы переубедить меня, — сказал фараон, — то это — напрасный труд. Нет более убежденного мирного человека во всем Кеми, чем я. Даже сам первый жрец Эйе не может в этом отношении сравниться со мной. Меч мой, как утверждают мои враги, ржавеет в кладовой, а боевая колесница скрипит несмазанной осью. И очень обидно, Нафтита, выслушивать слова, которые прямого отношения ко мне не имеют, но направлены в самую середину моего сердца.
