Павел Дорохов - Колчаковщина
— Ты что, не родственница Федору будешь?
— Нет, не родственница.
— Знакомая?
— Нет, и не знакомая, — после некоторого раздумья ответила Наташа. — Мне надо было поехать в этот город и знакомые Федора дали мне его адрес.
Ивановна многозначительно кивнула головой.
— Та-ак, понимаю. Ну, нету Федора, уехал, месяца два как уехал.
Увидала, что Киселева затужилась, подошла к ней ближе и ободряюще сказала:
— Ты, милая, не больно тужи, придет Семен с работы, придумает что-нибудь. Как мальчонку-то звать?
— Мишей.
— Скучно ему без дела сидеть. Вон, Миша, возьми на угольничке книжки, посмотри, там с картинками есть. Сейчас и самовар поспеет.
Когда сидели за чаем, во дворе хлопнула калитка.
— Вот и Семен пришел, — сказала Ивановна и пошла из-за стола.
В кухню, низко нагибаясь, вошел Семен. Он был весь какой-то нескладный. Высокий, худой, слегка сгорбленный. Узкое продолговатое лицо оканчивалось реденькой, в несколько волосков, бороденкой какого-то неопределенного грязноватого цвета. Как-то смешно болтались вдоль туловища длинные руки и никак не могли найти для себя подходящего места.
Семен снял старый замасленный пиджак, бережно повесил на стенку и стал мыться из жестяного облупленного умывальника.
— А нам бог гостей дал, — негромко сказала Ивановна.
— Ну! Каких гостей?
— Да я и сама не знаю. Какая-то с пароходом приехала к Федору.
— К Федору?
— Да. Записка у ней к нему. Узнала, что нет Федора, чуть не заплакала.
Семен только хмыкнул. Ивановна понизила голос до шепота.
— Я думаю, уж не из партейных ли. Да к чему она с мальчонкой.
Семен причесал жиденькие бесцветные волосы перед висевшим на стене осколком зеркала, напустил на себя важности, — ну-ка, мол, посмотрим, что за народ, нас тоже на кривой не объедешь, ежели что, — и вошел в горенку. Молча поздоровался за руку с Наташей и Мишей и сел за стол. Ивановна, вошедшая вслед за мужем, сейчас же налила ему чаю.
— Откуда вы? — спросил Семен, не глядя на Наташу.
Киселева сказала.
— Та-ак.
Семен налил себе на блюдечко чаю, откусил большими желтыми зубами малюсенький кусочек сахару, поднес блюдечко ко рту, подул и медленно стал тянуть, изредка взглядывая то на Киселеву, то на Мишу. Выпив все блюдце, Семен побарабанил пальцами по столу и вдруг в упор остановился на Наташе маленькими светло-голубыми глазками.
— Так вы к Федору?
— Да, к Федору.
Киселева спокойно смотрела в глаза Семену. Семен в легком смущении отвернулся.
— Нету Федора, уехал.
Неловко закрутил свою нехитрую бороденку, сторонкой, незаметно посматривая на нежданную гостью. Вот оказия! И зачем ей понадобился Федор? И Наташа, и Миша Семену решительно понравились. Он протянул руку, потрепал Мишу по щеке и, мельком взглянув на Киселеву, равнодушно спросил:
— Вы что же, по делу к Федору?
— Нет, без дела. Мы, было, приехали сюда жить.
— Жи-ить. Что же вам не показалось на старом месте?
Наташа ответила не сразу. По осторожности, с какой Семен вел разговор, она чувствовала, что он должен быть своим человеком. Но все ж таки, кто его знает. Вдруг окажется человеком совершенно чуждым или даже враждебно настроенным.
— Я Федора не знаю совсем, меня направили к нему его товарищи.
— А-а, — протянул Семен, — товарищи.
— Да, Василий-кузнец, — сказала Наташа и, в свою очередь, взглянула пытливо на Семена.
Семен чуть было не выронил блюдечко из рук. Смущенно поставил его на стол, опять протянул руку к Мише, привлек мальчика к себе.
— Ну, Мишук, хочешь еще чаю?
— Нет, не хочу, я напился.
— Та-ак, значит, Василий-кузнец.
Семену было неловко. И чего только он голову людям морочит? Ведь сразу видать, что свои. Расспросить бы скорей про Василия, — где он, что там с ним.
Наташа спрятала от Семена радостную улыбку. Ну, ясно же, ясно, свой человек Семен, только характер выдерживает. Чудак!
— Может быть, и не Василий, а кто другой, я ведь Василия никогда не видала. Ехали мы сюда с Мишей, на пароходе нам встретился человек, который и дал адрес Федора.
Семен опять насторожился. Ах, мать честная, снова дело запутывается!
— А какой этот человек из себя? — равнодушно спросил Семен.
— Такой высокий, здоровый мужчина с большой черной бородой.
Семен, качая головой, подумал:
«Нет, не Василий. Тот небольшой, сероглазый».
— Кланяйтесь, говорит, Федору от Василия-кузнеца. А себя назвал Петрухиным. Расскажите, говорит, Федору все про себя.
Киселева задумалась. По ее миловидному лицу поползла тенью грусть. Семен все поглядывал на Киселеву и вдруг с теплой ноткой в голосе сказал:
— А вы возьмите да расскажите.
— Кому? — взглянула на него Наташа.
— А вот нам, — ободряюще улыбнулся Семен.
Наташа кивнула головой и просто сказала:
— Да, я расскажу.
И стала рассказывать. Семен, облокотившись на стол, молча слушал, время от времени сдвигая тонкие белесые брови. Его рука все чаще и чаще тянулась к Мише, лаская мальчика по пушистой белокурой головенке. Пригорюнившаяся Ивановна раза два взволнованно высморкалась и утерла глаза концом фартука.
С улицы в маленькое оконце заглянули сумерки. Устало и тонко попискивал самовар, в кухонке неуверенно и робко чирикнул сверчок и тотчас же сконфуженно замолчал. Киселева кончила рассказывать, повернула голову к окну и застыла в глубокой задумчивости. Где-то теперь Димитрий, что-то с ним? Придется ли когда увидеться? Как прожить одной с мальчиком на руках в такое тяжелое время?..
Семен молча продолжал сидеть за столом, уронив голову на руки.
— Тебе чаю налить? — шепотом спросила Ивановна.
Семен, не отвечая, отсунул от себя пустой стакан, прошелся несколько раз по тесной горенке и угрюмо проговорил:
— Да, дела!
Семен сел на свое место, шутя хлопнул Мишу по плечу и, как взрослому, серьезно сказал:
— Так-то вот, Мишук… Ну что ж, оставайтесь у нас, как-нибудь потеснимся, вон ту комнатушку, — указал Семен на перегородку, — вам уступим, а свою кровать в кухню вынесем.
За ужином Семен рассказал про Федора.
— Уехал Федор, а куда, не знаю. Теперь мы здесь. Вишь, рабочему человеку житье какое стало. Как случился переворот, Федора не трогали, а потом через неделю или две, должно, донес кто или сами докопались, что Федор свой человек с большевиками был, и арестовали. Месяца два подержали, ничего, слышь, не нашли за ним и выпустили. Пришел Федор на работу, а там не берут, слышь, не велено большевиков держать. Ну, деваться некуда. Пришел раз Федор ко мне. Надо, говорит, подаваться куда ни то, здесь житья не дадут. Иди, говорит, в мой домишко, чтоб чужим не отдавать. Собрался и уехал. Сборы недолгие, двое их только с женой. Да вот уж два месяца от Федора ни слуху ни духу.
— А вы сами не большевик? — спросила Наташа.
Семен смущенно улыбнулся.
— Ну, какой я большевик, так помогал кое-чем, если приходилось. Вот дал Федору для Василия-кузнеца паспорт да деньжонок немного собрал по товарищам, таким же, как и я. А то какой я большевик.
— И никого из партийных не знаете?
— Нет. Трудно теперь кого-нибудь признать, все боятся слова лишнего сказать, чуть что, — за город да в ямы, вот и сгиб человек.
— Бывает?
— Чуть не каждый день. Был человек и нет человека, и спрашивать не у кого. А спросишь и сам попадешься. Вот и молчат, напуганы шибко.
Наташа вздохнула.
2Долгими ноябрьскими вечерами, когда за окном крутила вьюга, в маленьком коричневом домике было тепло и уютно. Семен рассказывал про Федора, про Василия-кузнеца и про многих других товарищей, которых ему приходилось видать. Наташа вспоминала о Димитрии. Ивановна надвязывала мужнины чулки, штопала белье и по временам глубоко вздыхала.
В такие вечера Миша бросал свои книжки и кубики и внимательно прислушивался к разговорам взрослых. Из этих разговоров Миша узнал, что где-то далеко есть Советская Россия, где живут одни большевики. Там живет и Мишин папа. Еще Миша узнал, что теперь из Сибири, где живут Миша с мамой, дядей Семеном и Ивановной, к папе нельзя ни проехать, ни письма написать, — начальство не позволяет…
Иногда Семен приносил газету, читали ее вслух, подолгу останавливались на известиях о России. Так хотелось отделить правду от лжи. Газета задыхалась от злобы на большевиков и «Большевизию», рассказывала про них всякие ужасы, и думалось, что правды в ее словах не найти.
Раз попалось объявление:
Курьер принимает для доставки во все города Советской России письма, по желанию с обратным ответом.Наташа взволновалась. Вот бы написать Димитрию.
— Как вы думаете, Семен Васильевич?
