Анри Труайя - Марья Карповна
– И я тебя очень люблю, – сказал Левушка, поднимаясь. – Хотя у нас и нет ничего общего…
– Как же! Нет у нас общего! – усмехнулся старший брат. – А матушка?
– Знаешь, когда у нас заходит речь о ней, такое впечатление, что мы говорим о двух разных женщинах!
– Возможно, так оно и есть, – признал Алексей.
Левушка засмеялся, смешок получился какой-то зажатый и ненастоящий, потом потянулся через стол к брату и расцеловал того в обе щеки. Алексею стало противно: эти горячие и мокрые губы у кого хочешь отвращение вызовут! Притворная нежность Левушки тяготила его.
– Пожалуй, пойду, – он, в свою очередь, встал. – Спасибо за чай. И – удачи тебе в новой жизни!
Дверь почти захлопнулась за ним, когда – ударом в спину – прозвучал голос Льва:
– Из нас двоих на самом деле ты более несчастен, только сам этого не понимаешь!
Х
Сидя верхом на табуретке и зажав в зубах чубук курительной трубки, Левушка смотрел, как Кузьма рисует на двери его спальни цветы. В центр композиции художник поставил три розы в венке из незабудок. Кузьме не требовалось иметь цветы перед глазами: за то долгое время, что он писал только их, все оттенки и все формы были выучены наизусть, и теперь живописец мог бы изобразить любой букет с закрытыми глазами. Казалось, кисть едва касается дерева заостренным кончиком, но при каждом ее прикосновении появлялся новый лепесток. Левушка, зачарованный мастерством художника и точностью его работы, мысленно пожелал, чтобы Кузьма рисовал вечно, никогда не останавливаясь. С тех пор как он сослал Аксинью в деревню, наблюдение за Кузьмой стало лучшим из его развлечений. Впрочем, других не было вообще. Между тем в разлуке с любовницей он немыслимо страдал от неутоленной потребности в ласке, и аппетит рос не по дням, а по часам. Как-нибудь на днях он обманет материнскую бдительность и отправится в Степаново, там они с Аксиньей будут любить друг друга в амбаре. Это на некоторое время успокоит его. Кисть теперь перепрыгивала на палитре от одного сгусточка краски к другому. Чуть-чуть белой, немножко красной, капелька коричневой… Левушка так напряженно-внимательно следил за движениями художника, что позабыл даже о трубке. Да и когда заметил, что погасла, не стал снова раскуривать. Марья Карповна со Сметановым вернулись из леса. Теперь они совершают свои верховые прогулки без Алексея. Левушку всегда охватывало ощущение вины, когда он чувствовал облегчение от того, что матери нет дома. Но тем не менее, освобожденный хотя бы на несколько часов от ее опеки, он жил в блаженном покое. Во рту было горько: должно быть, слишком много курил. Надо бы выпить стаканчик вишневой наливки, она хорошо очищает язык. Встав и отправившись на поиски бутылки, он услышал в коридоре шелест приближающихся юбок – Агафья Павловна идет… Левушка невольно поморщился: ну, зачем она его преследует? Агафья была в своем неизменном платьице в полосочку, а к волосам – Господь ее ведает, с какой целью! – она пришпилила две ромашки…
– Я пришла посмотреть, как работает художник, – произнесла застенчиво невеста. – У нас будет так красиво!
«У нас»! Он будто об острый камешек споткнулся… И сжал челюсти так, что они чуть не хрустнули, во всяком случае, больно стало.
– Да, твои цветы, Кузьма, очень удались, – продолжала она, обращаясь к живописцу. – Можно подумать, они настоящие, живые, что их сию минуту сорвали и приклеили к двери. А в кабинете как дела?
– Закончил, – не оборачиваясь, ответил Кузьма.
– Можно мне взглянуть? – спросила гостья.
Левушка проводил ее в кабинет, где еще пахло свежей краской. Сирень, розы и лютики были везде – на плинтусах, карнизах, рамах дверей и окон. Агафья молитвенно сложила руки:
– О-о-о, как это мило! Как прекрасно Марья Карповна придумала – украсить наши комнаты цветами, нарисованными Кузьмой! Впрочем, у Марьи Карповны всегда превосходные идеи! Знаете, как я называю наш домик, когда думаю о нем?
– Нет, – буркнул жених.
– Дом двух сердец! Ах, Лев Иванович, скажите же мне, скажите, что мы будем здесь счастливы!
– Почему бы и нет? – пробормотал он.
Она подошла совсем близко и дышала теперь ему прямо в лицо – глаза выпучены, рот полуоткрыт… Должно быть, подумал Левушка, она только что высосала мятную конфетку, чтобы дыхание стало свежим… Кожа на щеках какая-то мраморная, вся в прожилках, на каждой щеке по пятну, нет, по ярко-розовому бублику с белесой дыркой внутри, а в уголке губ – бородавка! Внезапно он почувствовал, что не видит ничего, кроме этого уродства на коже. Бородавка сверлом вгрызалась в его мозг, он покрылся холодным потом, паника волнами накатывала на него… Кожа, мышцы, нервы отказывались служить ему. Никогда, никогда, слышите, маменька, он не сможет заниматься любовью с этой поношенной вдовой, с этой увядшей уродиной! Он с отчаянием вспомнил дерзко торчащие груди и тугие, шелковистые ноги Аксиньи… Агафья навалилась на него всем своим тощим, но неприятно тяжелым телом и, запрокинув голову, определенно ждала поцелуя. Чем больше она старалась показать, как жаждет принадлежать ему, тем сильнее он каменел от боязливого отвращения к ней. Во дворе залаяли собаки, раздались голоса, послышался глухой стук копыт. Левушка хотел было отстраниться, но Агафья удержала его, притягивая к себе руками за плечи.
– Это Марья Карповна вернулась с прогулки, ну, быстрее же, быстрее, – лихорадочно шептала она, вставая на цыпочки.
Ему все-таки удалось оттолкнуть назойливую вдову, и проделал он это довольно грубо.
– Не нужно, Агафья Павловна, нет, нет… Не сегодня… Уходите!
Униженная и раздавленная, она уронила руки, отступила на несколько шагов, открыла рот, но ничего не сказала, затем повернулась и бросилась вон из кабинета. Она так и бежала мелкими шажками на нетвердых ногах в направлении «главного» дома, пока не натолкнулась на Марью Карповну и Сметанова, только что спешившихся у самого крыльца. Едва окинув компаньонку взглядом, хозяйка имения сразу же поняла: та обижена, считает себя опозоренной. Попросив Сметанова обождать в гостиной, пока она переоденется, Марья Карповна приказала Агафье следовать за ней в спальню. Там, заперев дверь, она сняла перчатки и шляпку, расстегнула воротник амазонки и только тогда наконец спокойно спросила:
– Хорош трястись-то, скажите лучше, что тут такое случилось без меня?
Агафья Павловна, у которой лицо еще больше вылиняло и перекосилось, а из глаз готовы были пролиться потоки горючих слез, дребезжащим голосом простонала:
– Он меня не лю-у-у-убит… Он меня никогда не полю-у-у-убит!..
Марья Карповна потрепала ее ладонью по затылку:
– Полно, полно, дорогая моя! Не стоит больше горевать! Все происходящее так ново для Левушки, известие о том, что он женится, свалилось моему сыну на голову, как… как кирпич. И теперь надо дать ему время на то, чтобы получше узнать вас, оценить, да просто привыкнуть к вам. Я хорошо знаю своего сына – он медленно пробуждается от сна. Но зато, когда проснется, его уже не остановить. Раз я желаю видеть его вашим мужем, значит – знаю, что он может, способен сделать женщину счастливой. Во всех смыслах. Терпение, друг мой, терпение! Терпение и настойчивость!…
Агафья Павловна проглотила слезы и помогла хозяйке сменить амазонку на домашнее темно-розовое муслиновое платье с короткими рукавами. Марья Карповна обожала возрождать что-либо из руин. Смятение приживалки укрепило в ней сознание собственной значимости, собственной власти. Она пообещала себе вмешаться и заставить-таки Левушку быть внимательнее и ласковее по отношению к невесте. У нее не было никаких сомнений и в том, что, хорошенько поднажав на сына, она добьется и необходимой для исполнения им супружеских обязанностей дозы желания плотской радости. «Моя власть над живыми существами ничем не ограничена, – думала Марья Карповна. – И я могу сколько угодно навязывать им свою волю, управляя малейшими и самыми тайными их помыслами». Верховая прогулка со Сметановым привела ее в какое-то особенное, радостно-возбужденное состояние, и она решила пригласить поужинать у нее этого рассудительного, здравомыслящего, любезного человека, который всегда в таком добром расположении духа и всегда с комплиментами на устах. Такое утешение после этих двух сумасбродов, ее сыновей! Окончательно развеселившись, сама не зная почему, она приказала Агафье ополоснуть лицо и поправить прическу.
– Подарю-ка я вам новое платье! – решила Марья Карповна. – Надо, чтобы сегодня вечером Лев Иванович глаз с вас не сводил. Мы добьемся своего, мы добьемся своего! Это для меня дело чести!
Наполовину успокоенная, Агафья Павловна постаралась улыбнуться, улыбка вышла слабой, беспомощной. «Да не такая уж она и уродина», – подумала Марья Карповна и, удивляясь собственной снисходительности, поцеловала компаньонку.
За ужином Сметанов старался придерживаться в разговоре только самых безобидных тем: охоты, рыбалки, рубки леса… Алексей не стал вмешиваться – пусть себе разглагольствует! Он заметил, как оживленна Марья Карповна и как, напротив, растерянны, молчаливы, как боятся посмотреть друг на друга Левушка и Агафья Павловна… Наверное, произошла какая-нибудь размолвка между ними… Ладно, какая бы ни была размолвка, что бы вообще тут ни говорили, ему до этого нет никакого дела! У него нет ничего общего с этими людьми – он и трапезу-то разделяет с ними вопреки собственной воле!
