Георгий Гулиа - Человек из Афин
Перикл показал на свою грудь и сказал:
– Вот тут что-то неладно. Наверное, стар уже.
– Дыши глубже, и станет легче.
Он усмехнулся:
– Чтобы стало легче, надо, чтобы легко дышалось всей Аттике.
– Мне трудно думать обо всех. Я просидела час у постели Парада.
Он коснулся пылающими пальцами ее щеки. Ему хотелось успокоить ее:
– Парал поправится. Завтра же пройдет эта лихорадка.
– А я почему-то думаю о чуме, которая гуляет по Афинам. Я приказала Евангелу разыскать врача Гиппократа. Я ему очень верю. Но Евангел не застал его дома.
Перикл обнял ее и увел во внутренние покои. Уложил ее и сам улегся рядом. Он был возле нее и очень далеко от нее.
– Что будет с Паралом? – проговорила Аспазия.
– Он скоро встанет.
– А если нет?
Она вскочила. Глаза у нее были полны слез:
– А если нет?
Он не допускал этого! Как же можно так? Нет, нет, нет!
– А если?..
Она была непреклонна, после всех его утешений повторяла свое: «А если?» В самом деле: а если?.. Перикл почему-то верил в свою добрую судьбу. Он всегда верил. И не мог не верить даже в эти дни, когда, казалось, на него обрушились все беды мира. Все беды!
– Все? – спросила Аспазия. – Неужели все беды?
– Все.
– Нет, – сказала она, – не говори так. И не сетуй на судьбу, умоляю тебя! Ибо есть беда большая, чем просто беда. И еще есть беда значительно большая, чем самая большая беда. Нет, не говори так! Ты не должен жаловаться! Никто не давал тебе обязательства в том, что ты всю жизнь будешь полновластным властителем Афин. Ты должен примириться ради нас, твоих близких. Нет сейчас у нас большего горя, чем болезнь Парала…
– А я почему-то верю… – проговорил он. Но не сказал: во что же верит, давно ли верит и что дала ему эта вера?
Она бросилась на постель, зарылась лицом в подушку. Она, мудрейшая Аспазия, явно теряла самообладание! Было над чем призадуматься!
– Он болен, – повторяла она. – А Перикл далеко от меня. Это моя Аттика! Это мой мир! Слышишь?
Да, это он слышал. И даже очень хорошо. Перикл понимал, что вкладывала она в свои слова нечто большее, чем горе. Она упрекала его. Почему? Потому что это именно он затеял войну с Пелопоннесом. Разве это так? Ведь сама война принеслась в Аттику! Перикла можно укорять, но не больше, чем Зевса: так было угодно судьбе!
Однако она знать ничего не хочет. В Элладе – война. В Афинах – чума. Умирают дети. Гибнут женщины. Война затеяна не кем-нибудь, а правителями… И она говорит в отчаянии:
– Парал все время бредит. Что делать? Жар слишком силен.
Он спрашивает:
– Кто возле него?
– Евангел. Натирает его уксусом.
– Скорей бы рассвело, – говорит Перикл.
– Да, и я жду рассвета. Скорей бы! Я сама побегу в город. Где-нибудь да найду врача!
Перикл встает:
– Я пойду к нему.
Постучали в дверь.
– Это я, – послышался голос Евангела.
Перикл вышел к нему.
– Ему немножко лучше, – сообщил раб. – Уксус понизил жар. Он уже пьет воду. А потом спокойно уснул. Я прислушался к дыханию: тихо спит. Как здоровый. Клянусь богами!
Перикл вздохнул:
– Спасибо, Евангел.
– Спите. И я пойду спать. Улягусь возле него.
– Ты слышала? – сказал жене Перикл, когда закрылась дверь и раб удалился. – Ему уже лучше. Я же говорил, что это лихорадка, что все пройдет.
Она сказала:
– Я все равно пойду к нему. Все ноет вот здесь, – она указала на левую грудь. – Здесь всегда болит перед бедой.
Вдруг снова постучали в дверь.
– Это опять я.
Раб сообщил хозяину, что он все еще дожидается. На прежнем месте.
– Как?! – удивился Перикл. – Он здесь среди ночи?
– Да.
– Разве ты не сказал ему, что поговорю с ним?
– Сказал.
– И что же он?
– Говорит: «Подожду».
– Может быть, он желает услышать это обещание лично от меня?
– Может быть.
– Зови его сюда!
– Как? Прямо сюда?
– Нет, в ту комнату. Где работаю.
Вскоре показался Евангел в сопровождении молодого человека. Такого невзрачного на вид. Худощавого. Немного прыщавого. Но было в его осанке и в выражении глаз нечто такое, что невольно обращало на себя внимание.
– Это ты Агенор, сын Олия? – спросил Перикл.
– Да, я.
Они стояли друг против друга.
– Ты хотел меня видеть?
– Не только, – сказал Агенор очень приятным, таким мягким голосом. – Мне надо поговорить с тобой. Но для этого необходимо время. Но я готов хоть сейчас. Как будет тебе угодно.
– Нет, – сказал Перикл. – Я очень устал, наверное, так же, как и ты. Нам обоим нужен отдых. Может быть, завтра?
– Можно и завтра.
Перикл осторожно спросил:
– У нас будет длинный разговор?
– Не столько длинный, сколько очень важный для меня.
– Тебе говорили, что я очень занят?
– Чем?
Вопрос, признаться, более чем дерзкий. Евангел чуть было не вышвырнул этого мальчишку на улицу. Перикл спокойно отвечал:
– Я пишу.
Это была ложь.
– Тогда другое дело, – сказал Агенор. – Я могу подождать.
Молодой человек был столь решителен и столь упрям в достижении своей цели, что Перикл не решился откладывать встречу на долгий срок.
– Я надеюсь, беседа будет обоюдоприятной?
– Нет, – отрезал Агенор. – Для тебя она будет неприятной.
Перикл подивился этой прямоте.
– Почему же? – спросил он, улыбаясь.
– Так! Это будет разговор о тебе и о демократии.
Перикл продолжал улыбаться:
– Ну что же, в таком случае мы поговорим. Давай условимся: завтра, когда наступят сумерки.
Молодой человек поклонился.
– Я буду точен, – предупредил он и тут же скрылся за порогом.
Перикл и Евангел недоуменно глядели друг на друга. Раб пожал плечами и пошел спать.
Книга третья
Да, это был он – Гиппократ. Перикл уже видел его однажды и даже беседовал с ним (правда, на ходу). Невысокий, склонный к полноте человек лет тридцати с небольшим. Как и положено настоящему врачу, Гиппократ, по-видимому, сам перенес какую-то болезнь: на губах его еще не зажили прыщи.
Впечатление от больного далеко не лучшее. Верно, жар поутих, что свидетельствует о преобладании в крови желтой желчи над чёрной. И это хорошо. Однако непрерывная ноющая боль в костях, особенно в коленных суставах, – признак плохой. Плохой в том смысле, что наводит на сомнение: а нет ли здесь начала этой самой чумы, которая становится в Афинах повальной?
– Допустим, есть, – мрачно предположил Перикл.
– В таком случае придется лечить соответственно, – сказал Гиппократ. – Главное, что придется сделать, и я уже распорядился об этом, – прочистить желудок. В этом отношении я очень доверяю египетским врачевателям и жрецам. Они требуют трехдневного обязательного очищения желудка для всех. Раз в году. Я бы эту меру применял чаще, скажем, раз в месяц. – Врач возвратился к разговору о Парале: – Итак, мы считаем, точнее – предполагаем как наихудшее, – что это чума. Лечение и молодость больного, мне кажется, сделают свое дело. И я рассчитываю на покой и благоденствие в этом всеми уважаемом доме.
Перикл обратил внимание на глаза Гиппократа: голубоватые, в обрамлении очень черных – иссиня-черных – ресниц. Откуда такие глаза на острове Кос? А впрочем, все давно смешалось и невероятно перемешалось в этом мире. Ничему не следует удивляться…
Врач настоятельно советовал принять меры предосторожности, ибо черная желчь имеет обыкновение испаряться из крови и она носится в воздухе, попадая через ноздри в кровь здорового человека. Чеснок и лук, потребляемые обильно с пищей и без нее, как бы отпугивают пары желчи и создают, таким образом, некую защитную сферу.
– Хорошо, – сказал Перикл, – отныне чеснок и лук будут желанными в нашем доме, хотя терпеть их не могу.
– Это ради здоровья, – улыбнулся Гиппократ.
– Для них, – проговорил Перикл, указывая рукою на дверь. – А мое здоровье – кому оно нужно?
Гиппократ поднял руку:
– Как это так? Я бы никому не поверил, что слова эти произнесены великим Периклом, если бы не слышал их сам.
Гиппократ говорил звучно, четко произнося всю фразу, точно опасался, что не всё расслышат, точно пытался преодолеть некую глухую пелену, которая между ним и слушающим. Этот молодой врач уже снискал известность не только в Аттике. О нем уже слышали и в других государствах. Популярности его содействовали не только глубокие – не по летам глубокие! – познания во врачебном искусстве, но и бескорыстие его и сердечность его, когда дело, например, касалось бедных людей. Говорили так: если нет у тебя денег, но есть болезнь – обратись к Гиппократу; если тебя другие врачи приговорили к смерти – найди Гиппократа, он тебя вылечит; если тяжело у тебя на душе – Гиппократ найдет для тебя слова утешения, ибо слово тоже лечит…
– Твоя жизнь нужна народу, – сказал Гиппократ, сопровождая слова красноречивым жестом, как бы подкреплявшим эту мысль.
– Какому народу? – Перикл говорил серьезно, без тени иронии.
