Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)
В последующие недели мистер Клайв имел счастье еще раз или два повстречать кузину на балу, однако все его свидания с медным дверным молотком леди Кью на Куин-стрит завершались неудачей. В конце концов, Этель прямо сказала ему, что бабушка не хочет его принимать.
— Сами знаете, Клайв, я тут бессильна — не могу же я подавать вам знаки из окна. Но вы все-таки приезжайте: вдруг на бабушку найдет добрый стих. К тому же, если вы перестанете ездить, она может догадаться, что это я вам посоветовала, а воевать с ней изо дня в день — маленькое удовольствие, сэр, могу вас заверить! Вот идет лорд Фаринтош, чтобы повести меня танцевать. Помните, сэр, вам нельзя разговаривать со мной весь вечер! — И девушка уплыла, вальсируя с маркизом.
Как раз в тот же вечер, когда он стоял, кусая ногти от досады, кляня свою судьбу и сгорая желанием вызвать лорда Фаринтоша в расположенный по соседству парк, откуда полисмен отвез бы в участок бренное тело того из них, кто останется жив, — старая леди Кью нежданно кивнула ему самым приветливым образом; а ведь в иные вечера ее сиятельство проходила мимо, не замечая его, будто он — какой-нибудь швейцар, отворивший ей дверь.
Если мисс Ньюком не могла встречаться с мистером Клайвом в доме своей бабушки и не слишком от этого страдала, почему же тогда она поощряла его попытки свидеться с нею? Если Клайву был заказан вход в особняк на Куин-стрит, то почему же огромная лошадь маркиза Фаринтоша что ни день заглядывала в нижние окна всех соседних домов? Почему для него устраивались маленькие семейные обеды перед отбытием в оперу, на спектакль и по разным другим случаям и на столе появлялся старый-престарый портвейн из погребов Кью, где его оплетала паутина еще в те дни, когда Фаринтоша не было на свете. Но столовая была такая тесная, что за маленьким круглым столом умещалось не более пяти человек, то есть леди Кью с внучкой, мисс Крочет, дочь покойного викария из Кьюбери, одна из девиц Тоудин и капитан Уолай, или же Фрэнк Подпивалл, родня и почитатель Фаринтоша, — оба люди без веса, или, на худой конец, старый Фред Тидлер (жена его была прикована к постели, а сам он приходил, когда бы ни позвали). Побывал здесь однажды и Крэкторп, но этот молодой вояка, нрава прямого и горячего, разбранил их трапезы и больше уже здесь не появлялся.
— Хотите знать, зачем меня позвали? — рассказывал потом капитан за офицерским столом в казармах Риджентс-парка, где случилось быть и Клайву. Да в качестве Фаринтошева пажа, чтоб стоял поблизости или посидел где-нибудь сзади в ложе, пока Его Королевское Высочество будет вести беседу со своей Дамой Сердца; а потом пошел кликнул экипаж и проводил до дверей эту скрюченную ведьму, которой бы только и ездить на помеле, черт ее подери, да еще эту старую заморенную и нарумяненную компаньонку, что так похожа на крашеную овцу! Кажется, Ньюком, вы неравнодушны к своей прелестной кузине? Я и сам страдал по ней в прошлом сезоне, и еще многие другие тоже. Бог мой, сэр, что может быть безотрадней роли младшего сына, когда на сцене появляется маркиз с пятнадцатью тысячами годового дохода! Вам кажется, что вы уже у цели, и тут выясняется, что ничего вы не достигли. Мисс Мэри, мисс Люси или мисс Этель будут на вас смотреть не больше, простите за грубое сравнение, чем моя собака на кусок хлеба, если ей предложить вот эту котлетку. Верно, старушка? Ну да, не хочешь, стерва! — Это относилось к Мэгги из породы скай-терьеров, которая и впрямь с презрением отвернулась от хлеба, предпочтя ему котлетку. — Не хочет, как все представительницы ее пола. Неужели вы думаете, что помри раньше старший братец Джека, тот, которого все звали "ходячим скелетом" (вообще-то, он неплохой был малый, только уж очень любил петь псалмы), — так неужели, по-вашему, леди Клара стала бы смотреть тогда на этого хлыща Барнса Ньюкома? Простите, он, кажется, ваш кузен, но, право, я в жизни не видел такого противного сноба.
— Этого я охотно вам уступаю, — смеясь, отвечал Клайв, — что бы о нем ни говорили, я защищать его не буду.
— Понимаю, значит, других членов семьи трогать не стоит. Ну ладно, я хочу только сказать, что старуха может испортить хоть кого: любую девушку сделает сухой и черствой, сэр; я, признаться, был несказанно рад, узнав, что Кью выскользнул из ее острых когтей. Ведь Фрэнком обязательно будет командовать какая-нибудь женщина, так уж пусть лучше хорошая! Говорят, его матушка дама серьезная и все такое, ну и что! — продолжал честный Крэкторп, усиленно дымя своей сигарой. — А старая графиня, по слухам, не верит ни в бога, ни в черта, однако до того боится темноты, что, если в спальне потухнет свечка, вопит на весь дом — аж чертям тошно. Топплтон как-то раз ночевал с ней по соседству в Гронингэме, так он слышал, не правда ли, Топ?
— Вопила, точно старая кошка на крыше, — ответил Топплтон, — я сперва так и решил — кошка! А еще мой слуга рассказывал, будто она имеет привычку швырять чем попало в горничную, да-да — колодкой для обуви или чем другим словом, бедная женщина ходит вся в синяках.
— А здорово Ньюком нарисовал Джека Белсайза! — донесся голос Крэкторпа из облака табачного дыма.
— И Кью тоже — похож, как две капли воды! Слушайте, Ньюком, напечатайте эти портреты, и вся наша команда раскупит их. Составите состояние, ей-богу! — вскричал Топплтон.
— Да он такой барин, что и не думает о деньгах! — заметил Уродли.
— А тебя, Уродли, старина, он задаром нарисует и пошлет на выставку, где в тебя влюбится какая-нибудь вдовушка; или нет, черт возьми, тебя напечатают на заглавном листе альбома знаменитых красавцев! — кричит другой насмешник из их полка. — Попридержи язык, сарацинова башка! — отвечает ему Уродли. — А тебя нарисуют на банках с медвежьим салом. Как там у Джека все уладилось? Когда от него было последнее письмо, дружище?
— Я получил пресмешное письмо из Палермо — от него и от Кью. Джек уже девять месяцев не брал карт в руки, решил отстать от этого дела. И Фрэнк тоже становится паинькой. Придет время, и ты, Уродли, старый безбожник, раскаешься во грехах своих, заплатишь долги и сделаешь какое-нибудь доброе дело для той бедной модистки с Олбени-стрит, которую обманул. Джек сообщает, что матушка Кью написала убедительное письмо лорду Хайгету; старик сменил гнев на милость, и они скоро помирятся — Джек теперь старший сын, так-то! Ведь леди Сьюзен, как на грех, рожала только девчонок.
— Для Джека это как раз удача! — вскричал кто-то из присутствующих. И речь пошла о том, какой хороший товарищ был Джек и что за молодец Кью, и как он предан ему душой, и как навещал его в тюрьме и заплатил все его долги, и что, вообще, за хорошие ребята все мы, — последнее уже говорилось в курительной комнате при казарме Риджентс-парка, где стоял тогда лейб-гвардейский полк, некогда числивший в своих рядах лорда Кью и мистера Белсайза. Друзья с любовью вспоминали обоих; ведь именно потому, что Белсайз тепло говорил о Клайве и о своей с ним дружбе, приятель его, доблестный Крэкторд, возымел интерес к нашему герою и сыскал случай с ним познакомиться.
Вскоре Клайв близко сошелся с этими славными и прямодушными молодыми людьми; и если кто из его более давних и степенных друзей выходил иногда погулять после обеда по Парку и поглядеть на всадников, он мог лицезреть на Роттен-роу и мистера Ньюкома, бок о бок с другими франтами — все они были с усами, черными и белокурыми, с цветами в петлицах (и сами тоже как первоцвет), восседали на породистых скакунах, едва касаясь стремени носком лакированного сапога, и, поднося к губам руку в светло-желтой лайковой перчатке, посылали воздушные поцелуи встречным красавицам. Клайв писал портреты с доброй половины офицерского состава Зеленой лейб-гвардии и был объявлен штатным живописцем этого славного подразделения. Глядя на портрет их полковника кисти Клайва, можно было помереть со смеху, а изображение полкового врача было признано просто шедевром. Он рисовал лейб-гвардейцев в седле и на конюшне, в спортивных костюмах и с обнаженной саблей над головой; изображал, как они бьются с уланами, как отражают натиск пехоты и даже как разрубают надвое овцу, что, как известно, лихие кавалеристы проделывают с одного маху. Отряды лейб-гвардейцев появились на Шарлотт-стрит, благо это было недалеко от их казарм; блестящие экипажи останавливались у его дверей, а в окнах мастерской частенько показывались молодые люди благородного обличил с закрученными усами и сигарой во рту. Сколько раз крохотный мистер Птич, живший рядом с Клайвом миниатюрист, со всех ног бежал к окну гостиной и глядел в щелочку между ставнями — не к нему ли едет заказчик, не к нему ли "господа в колясках". А как злился член Королевской Академии мистер Хмурвид на этого молокососа и франтика в золотых цепочках и отложных воротничках, который, уж будьте покойны, испортит нам всю коммерцию своими даровыми портретами. Отчего ни один из этих молодых людей не зайдет к Хмурвиду? Хмурвиду пришлось все-таки признать, что у этого Ньюкома несомненный талант и большое умение уловить сходство. Пишет маслом он, конечно, плохо, но его карандашные портреты вполне сносны, а лошади очень динамичны и натуральны. Мистер Гэндиш утверждал, что, поучись Клайв годика три-четыре в его академии, он стал бы настоящим художником. А мистер Сми покачивал головой и выражал опасение, что эти бессистемные и случайные занятия, эта постоянная дружба со знатью не помогут развитию таланта, — и это говорил Сми, который готов был пройти пять миль пешком, чтобы только попасть на вечер хоть к какой-нибудь титулованной особе.
