Эвелин Энтони - Елизавета I
Не получив ответа, Елизавета медленно проговорила:
— Её убил Роберт?
— Вам, госпожа, лучше знать.
— Вы намекаете, — её голос резал, как лезвие кинжала, — что я была осведомлена о смерти этой женщины? Это я вижу на вашем лице, Сесил?
На него внезапно нахлынуло отвращение к ней и себе самому, и он отвернулся: гнев уже переходил в отчаяние.
— Что вы сами видите в вашем сердце, госпожа? Что увидит в происшедшем мир? Вот что важно! Леди Дадли мертва, и ясно: это не что иное, как подлое убийство. Что вы намерены предпринять — выйти замуж за Роберта Дадли? Все пророчили в один голос: едва он получит свободу, вы поступите именно так.
— Вы, должно быть, сошли с ума, если смеете говорить мне такое. Я не намерена вас слушать, и скажите спасибо, что ваша дерзость не будет поставлена вам в вину. Можете идти, Сесил!
— Нет, ваше величество, я не могу уйти, пока вы не скажете, как намерены поступить. Сейчас мне нельзя приказывать удалиться, как простому подданному; я не позволю вам погубить себя, страну и ваших друзей, не сказав вам, что вы делаете. Поклянитесь перед Господом, создавшим всех нас, что вы не ведали о том, что это должно произойти!
— Бог свидетель, я ничего об этом не знала. Клянусь вам саном королевы этого государства, сбрасывать соперниц с лестницы не в моих правилах. Если бы я захотела избавиться от Эми Дадли, у меня для этого есть отличный палач. В случае необходимости я бы прибегла к его услугам, только и всего. Довольны ли вы и верите ли мне?
— Я вам верю и прошу меня простить.
Со вздохом облегчения Сесил опустился перед нею на колени. Он понимал: она не могла так подло и трусливо убить беззащитного противника. Ему бы следовало быть умнее: Дадли при всём своём фанфаронстве вполне способен вести себя как карманный воришка, потому что он, в сущности, и есть карманный воришка. Врождённое благородное мужество Елизаветы совершенно чуждо жалости, но она не способна совершить серьёзное преступление таким гнусным способом.
Человеческая жизнь и страдания мало что для неё значат — это ему было хорошо известно; однако её можно считать невиновной в убийстве Эми; это явно не её стиль.
— Откуда вы это узнали? — спросила она, возвращая его к действительности. — Вы уверены, что это не несчастный случай?
— Даже если это и так, — ответил Сесил, — всё равно все скажут, что к ней подослал убийцу Дадли. Нет, госпожа, это не несчастный случай; того, что рассказал мне курьер, достаточно, чтобы в этом увериться. Лестница недостаточно крута. Скорее всего, кто-то перебросил Эми через перила; только в этом случае она бы погибла.
— Как он мог так поступить? — пробормотала Елизавета, обращаясь скорее к самой себе, чем к своему секретарю. — Как он мог быть таким невероятным глупцом, что убил её?..
— Мне нет до него никакого дела, — грубо ответил Сесил. — Я думаю лишь о вас и о том положении, в котором вы оказались. Если Дадли её убил, и это будет доказано... вы знаете, что нужно будет сделать.
— Знаю. — Она стояла к нему спиной; ему были видны её руки, которые теребили свисавший с её рукава шёлковый шарф. Она дёргала и перекручивала его, пытаясь разорвать прочную ткань.
— Я знаю, что нужно будет сделать. И я это сделаю. Пришлите его ко мне, Сесил. Устройте так, чтобы все узнали, что я требую его к себе.
Оставшись одна, Елизавета яростно рванула за концы шарфа, и он треснул точно посередине. Её била нервная дрожь — от гнева и страха, который обуял её теперь, когда она сумела полностью оправдаться перед Сесилом и он ушёл. Она влюбилась... немножко... а может быть, и всерьёз. Она отдалась мужчине — не до конца, но вышла далеко за рамки общепринятого. И вот что из этого получилось. Убийство... И причиной этому всему её предполагаемый любовник, который принял её чувства настолько всерьёз, что в угоду своим амбициям или плотским желаниям убил собственную жену... И в эту минуту, когда ей открылась ужасающая истина, она поняла: мотивом Роберта Дадли были именно амбиции. Это он убил Эми; Елизавета была в этом уверена, как если бы видела это убийство своими глазами. Но убил он её, чтобы стать королём Англии. Не из любви, не из похоти или других соображений. У него красивое тело, красноречивый язык и завораживающее обаяние, но у него нет сердца.
— И ума тоже! — внезапно проговорила она вслух.
Он начисто лишён ума, если совершил подобное и думал, что победит, что она позволит ему дотронуться до себя запятнанными кровью руками после того, как он заставил её рисковать и троном, и собственной жизнью, создав этот ненужный скандал.
Она вызвала звонком фрейлин и поспешила в гардеробную. Явившись на зов королевы, Роберт Дадли обнаружил, что она стоит посередине приёмного зала одетая с головы до ног в чёрное.
Когда Сесил самолично вызвал его на аудиенцию к Елизавете, он, окружённый толпой зрителей, практиковался в стрельбе из лука на стрельбище позади замка. Дадли шёл в королевские покои, насвистывая и помахивая снятым камзолом, как человек, совесть которого чиста, как у младенца. Он знал, что скандала не избежать, и ожидал, что Елизавета устроит ему сцену. Поскольку доверенный слуга Блаунт уже сообщил ему о смерти Эми, он потратил несколько часов, обдумывая, как следует себя вести перед королевой, и репетируя встречу с ней.
Он ожидал неприятностей, но оказался не готов к той встрече, которую оказала ему женщина, бывшая, как он считал, от него без ума, когда он вошёл и преклонил колени, чтобы поцеловать ей руку.
Она не дала ему руки; на искажённом яростью лице застыли пылающие чёрные глаза. Внезапно она показалась ему некрасивой и едва ли не старухой. Взглянув на это лицо, он понял: если Елизавету Тюдор довести до крайности, она способна на всё. И впервые в жизни он ощутил где-то под ложечкой недомогание, которое весьма походило на страх.
— Что ты наделал, немыслимый глупец?
— Наделал? Госпожа, я являюсь сюда на твой зов, а ты чуть не плюёшь мне в лицо...
— Мне на тебя слюны жалко... — Её голос был хриплым и таким же безобразным, как её лицо. — Ты знаешь, почему ты здесь. Не вздумай лгать. Ваша жена мертва, милорд!
— Знаю, — холодно ответил он. — Я услышал об этом рано утром и послал Блаунта разузнать, что случилось; кажется, с ней произошло какое-то несчастье. Ты думала, я должен горевать? Я не лицемер и не думаю, что тебе доставит удовольствие видеть, как я проливаю слёзы из-за другой женщины.
К его удивлению, она сделала презрительный жест и отвернулась.
— Господи, да ты так же самовлюблён, как и глуп, если только это вообще возможно. Ты совершаешь это преступление, в котором оказываюсь замешана я, и после этого имеешь наглость говорить со мной о ревности и других женщинах? Неужели ты думаешь, меня заботят сейчас такие пустяки? Неужели я, по-твоему, такая же коварная и пошлая дура, как ты?
Дадли сжал губы.
Он понимал, что она устроит ему сцену, но подобного не ожидал; не было ни слёз, ни расспросов, ничего, кроме гнева и презрения.
— Какое преступление, госпожа... о чём ты?
В ответ Елизавета усмехнулась:
— Не отнимай понапрасну время у меня и у себя. Ты убил свою жену. Не спорь и не смей отрицать. Ты её убил. Поймите же, милорд Дадли, ваша жизнь, её жизнь и жизни ещё пятидесяти таких же, как вы с ней, не стоят ломаного гроша. Важно то, что возникший скандал затрагивает меня, понятно? Все скажут, что я была твоей сообщницей, и я легко могу лишиться трона, если в мою виновность поверят — вот в чём твоё преступление! И клянусь Всевышним, я постараюсь, чтобы ты его искупил сполна.
Он безнадёжно проигрывал ; он проиграл ещё до того, как успел раскрыть рот. Его обвинила, судила и вынесла ему приговор та самая женщина, из-за которой он совершил преступление. Женщина, которая велела ему возвращаться к ней, когда он будет свободен, которая манила его самым блестящим браком в Европе, теперь проклинала его и угрожала ему за то, что он довёл её намёки до логического завершения.
— А даже если я и сделал это, — сказал он, — что с того? Я люблю тебя; похоже, я тебя любил больше, чем ты меня. Она не хотела меня отпускать и поклялась, что будет держать меня возле себя всю жизнь. Раньше я тебе об этом не говорил; она сказала, что ты отняла меня у неё, но пока она жива, я смогу быть тебе только любовником, и не более. Вот что она мне ответила, когда я приехал к ней в Кумнор!
— А ты в ответ нанял кого-то сбросить её с лестницы, — заметила Елизавета.
— Я ни в чём не признался! — возразил он. — Но если бы я это и сделал, ты первая должна была бы меня поддержать. Потому что это было совершено ради тебя!
Она отошла и села в кресло с высокой спинкой у камина. Он остался стоять там, где стоял, с его красивого лица постепенно начали сходить красные пятна гнева. Через анфиладу комнат откуда-то доносились звуки лютни; кто-то наигрывал старинную любовную песню. Всё это — зал, пятна солнечного света, льющегося из окон, на полу, наконец, расслабленно сидящая в кресле женщина, которая смотрит на него как на незнакомца, — всё это казалось чем-то нереальным. Более нереальным, чем внезапно мелькнувшая в его воображении картина: Форстер оглушает Эми ударом по голове и затем перекидывает её бесчувственное тело через перила...
