Фридрих Клингер - Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад
Остальные члены магистрата, зависевшие от старшего сенатора, уверяли, что он говорил не хуже, чем сам венецианский дож.
И только бургомистр, который был тайным врагом старшего сенатора (последний, подобно всякому истинному патрицию, питал такую же ненависть к демократической форме правления, какую абсолютный монарх испытывает к республике, и повторял по любому поводу: «Вот что получается, когда государственными деятелями становятся лавочники!»), немедленно швырнул ему под ноги кость:
— Почтенные слушатели! По моему мнению, все, что говорит наш мудрый старший сенатор, справедливо, достойно и прекрасно. Его совет, несомненно, привел бы нас к цели. Я так же уверен в этом, как и в том, что купечество более способствует процветанию и обогащению государства, чем богатое, но ленивое дворянство. Но есть одно обстоятельство, которое грозит все погубить. Я, конечно, не столь дальновиден, как наш почтенный старший сенатор, предчувствующий малейший поворот в политике империи, но все же в свое время и я, случайно или, быть может, благодаря своей прозорливости, мог бы предотвратить грозящую нам теперь беду, если бы вам угодно было меня послушаться. Все вы, вероятно, помните, как на каждом заседании я уговаривал вас не обращаться так высокомерно с этим Фаустом и купить у него латинскую библию за ту небольшую сумму, которую он просил. Даже моя жена, самая обыкновенная женщина, считала это полезным, ибо, хотя латинская библия нам совершенно не нужна и мы ее не понимаем, все же удивительное изобретение, плодом которого она явилась, и красиво разрисованные прописные буквы снискали бы ей достойное место в числе прочих достопримечательностей и редкостей нашего города, привлекающих к нам путешественников и иностранцев. Кроме того, богатому и свободному государству подобает поощрять искусства! Но я знаю, о чем вы думали; ревность и зависть говорили вашими устами; вы не хотели допустить, чтобы имя мое стало бессмертным. У вас начинались колики при одной мысли, что потомки прочтут когда-нибудь в летописях: «Sub consulatu[5] бургомистра такого-то у Фауста из Майнца за двести золотых гульденов приобретена латинская библия». Придется вам теперь расхлебывать кашу, которую вы сами заварили. Недаром пословица говорит: «Что посеешь, то и пожнешь». Фауст дьявольски зол на нас, и, как мне вчера вечером показалось, он — человек коварный и мстительный. А ведь императорский посол ради него приехал в наш город, остановился в той же гостинице и называет его великим человеком — его, к которому мы отнеслись как к последнему жалкому сапожнику. Воображаю, что он теперь наговорил послу. Он распишет весь магистрат в полном блеске, и все наши поклоны и гримасы приведут лишь к тому, что в глазах города мы окажемся набитыми дураками. Кто завез телегу в болото, тот пусть и вытаскивает ее. А я, как Пилат{32}, умываю руки и не считаю себя повинным в гибели и ослеплении Израиля.
Наступило глубокое молчание. Весть о кровавой битве при Каннах{33}, грозившей Риму гибелью, не вызвала «такого смятения у римских сенаторов, как эти слова — у благородных сынов города. Бургомистр уже торжествовал победу, думая, что окончательно уничтожил своего противника, как вдруг тот, собрав всю свою политическую мудрость и геройскую силу, поспешил на помощь гибнущему государству и, громко крикнув: «Ad majora!»[6] внес следующее предложение:
«Сейчас же отправить в гостиницу депутацию с приветствием знатному гостю и, чтобы завоевать расположение Фауста, вручить ему четыреста золотых гульденов за его библию».
Бургомистр стал издеваться над тем, что теперь они готовы заплатить четыреста гульденов за вещь, которую еще вчера можно было иметь, пожалуй, за сто, но его насмешки не возымели никакого действия. Интересы отечества были дороже. «Salus populi suprema lех!»[7] — воскликнул старший сенатор и с разрешения магистрата поручил бургомистру приготовить на казенный счет достойное угощение для обоих путешественников.
Это обстоятельство несколько утешило бургомистра, понесшего поражение в битве со старым патрицием, так как он очень любил показывать роскошь и великолепие своего дома, а слова на казенный счет окончательно развеселили почтенного мужа.
2
Младшие члены магистрата в сопровождении одного из четырех синдиков{34} отправились в путь, а бургомистр послал домой распоряжение готовить пир. В этот момент, когда дьяволу Левиафану и Фаусту доложили о прибытии депутации, они были погружены в глубокомысленную беседу. Депутатов пригласили войти. Они почтительнейше приветствовали знатного гостя от имени магистрата и весьма тонко сумели намекнуть ему, что им известны и его высокий сан и его важная миссия. В самых изысканных выражениях они уверяли дьявола в своей преданности царствующему дому. Повернувшись к Фаусту, дьявол состроил насмешливую гримасу, потом взял его под руку и заверил ораторов, что в этот город его привело не что иное, как только намерение отнять у них великого человека, которого они, в чем он не сомневается, сумели оценить по достоинству. Депутаты несколько смутились, однако скоро собрались с мыслями и продолжали свою речь. Они, заявили депутаты, счастливы, что могут сразу же предъявить доказательство глубокого почтения, которое магистрат питает к этому великому человеку. Им, мол, дано лестное поручение — вручить Фаусту четыреста золотых гульденов за его латинскую библию; они покорнейше просят его принять деньги и передать им это ценнейшее сокровище. Кроме того, сказали они, магистрат почел бы за честь внести имя Фауста в список своих сограждан, чтобы тем самым открыть ему блестящий путь к славе и почестям.
Это последнее предложение депутаты внесли от себя; они проявили таким образом собственную политическую мудрость и доказали, что, как искусные парламентеры, они умеют использовать непредвиденные обстоятельства.
Фауст вспыхнул и крикнул, топнув ногой:
— Подлые лжецы! Мало я унижался перед всеми вами, начиная от заносчивого патриция и кончая сапожником и лавочником, на которых вы надеваете сенаторские воротники, как узду на осла? Вы заставляли меня стоять у дверей и не желали удостоить взглядом. А теперь, когда вы услыхали, что этот знатный господин считает меня тем, кого вы во мне не признали, вы являетесь ко мне, льстите и пресмыкаетесь. Смотрите: здесь столько золота, что вы охотно продали бы за него всю Священную Римскую империю, если бы только сумели найти дурака, который захотел бы купить Это огромное растерзанное тело, лишенное головы и разума.
Дьявола чрезвычайно обрадовали негодование Фауста и смущение молодых сенаторов. Но они, никогда не читавшие истории Рима, не обладали достаточной гордостью, чтобы тотчас же вытащить из складок своих сенаторских мантий объявление войны{35} Фаусту; наоборот, они так бодро и весело пригласили его на пир к бургомистру, как будто вовсе ничего не произошло. Это было еще одним доказательством их дипломатического таланта. Ведь если бы они ответили на оскорбление, то тем самым признали бы, что оно заслужено, а пропустив его мимо ушей, они лишили его силы и придали ему характер несправедливого упрека. Только гении, рожденные и воспитанные в имперской республике, способны так хорошо разбираться в обстоятельствах момента и действовать сообразно с этими обстоятельствами.
При слове бургомистр Фауст навострил уши, а дьявол многозначительно на него покосился. Фауст вынул библию из сундука, в котором она хранилась, и, передавая ее представителям магистрата, любезно сказал, что он видит, ка и достойно они умеют себя вести, хотя их и приходится к Этому принуждать. Поэтому, сказал Фауст, он приносит свою библию в дар городу. Пусть они усердно ее читают, а слова, которые он подчеркнул и написал на полях по-немецки, следует показать всему магистрату, и пусть магистрат в память о Фаусте прикажет начертать эти слова золотыми буквами на стене зала заседаний.
Парламентеры вернулись в ратушу сияющие, подобно послам, которым удалось заключить выгодный мир после неудачной войны и которые уже предвкушают почести, ожидающие их по возвращении на родину. Их встретили очень радостно. Члены магистрата открыли библию на указанной Фаустом странице и прочли:
«И се безумцы сидели в совете, и глупцы препирались на суде».
Почтенным мужам пришлось проглотить эту горькую пилюлю, так как мнимая тень императорской власти в образе дьявола зажимала им рты. Они утешались тем, что сэкономили четыреста гульденов, и поздравляли друг друга с благополучным исходом тонкого дела. Депутатам была публично выражена благодарность, и можно пожалеть лишь о том, что имена их не сохранились для потомства. А когда речь зашла о сундуках с деньгами, которые они видели у Фауста, то выяснилось, что блеск золота, подобно молнии, проник в их души, и каждый втихомолку стал размышлять о том, как бы завоевать дружбу Фауста. Старший сенатор кричал, что Фауста нужно провозгласить почетным гражданином, дать ему место и голос в магистрате. Политика-де требует, чтобы нарушались обычай и закон, ибо это связано с благополучием отечества и пр. и пр.
