Анатолий Марченко - За Россию - до конца
По приказу Корнилова Добровольческая армия заняла позиции южнее Екатеринодара, на левом берегу Кубани. Разведка донесла, что западнее города, у станицы Елизаветинской, обнаружены превосходные паромные переправы, которые можно будет неожиданно для противника использовать для форсирования реки. Корнилов определил западное направление для штурма Екатеринодара как наиболее перспективное.
Под покровом ночи армия, не замеченная красными, успешно переправилась через Кубань. В нескольких километрах от города находились добротные сооружения фермы, принадлежащей Екатеринодарскому сельскохозяйственному обществу. Ферма расположилась на высоком и крутом берегу Кубани, откуда прекрасно был виден Екатеринодар. Деникин разглядел в бинокль здание городского вокзала, кладбище, а почти напротив фермы — свежевырытые окопы красных.
Корнилов решил, что на ферме расположится штаб. Несмотря на доводы Деникина о том, что красные, окопавшиеся на окраине города, могут засечь расположение штаба, он настоял на своём и разместил штаб в небольшом жилом доме из четырёх комнат. На ферме расположились также команда связи и перевязочный пункт.
Неприятелю не стоило большого труда распознать замыслы добровольцев, и уже через несколько часов первые артиллерийские снаряды разорвались вблизи фермы. Пока в течение трёх дней Корнилов готовил войска к наступлению и они занимали для этого выходные позиции, обстрел продолжался. К счастью, у красных, видимо, было мало снарядов, так как огонь вёлся одиночными орудиями и не принёс ощутимых потерь.
Екатеринодар оказался крепким орешком.
— Разведка доносит, что противник обладает значительными силами, — докладывал Деникин Корнилову. — Даже по приблизительной оценке у него около двух десятков тысяч бойцов, два или три бронепоезда, несколько гаубиц и до десятка лёгких полевых орудий. Обнаружено также, что красные подтягивают к городу всё новые и новые подкрепления. По всему видно, что схватка будет жаркой.
— Я не вижу другого выхода, как взятие Екатеринодара, — мрачно сказал Корнилов, выслушав Деникина. — Моё решение неизменно: завтра на рассвете войска начнут наступление по всему фронту.
— Лавр Георгиевич, любой ваш приказ — закон для нас. Но отчего бы нам не обсудить этот вопрос на военном совете?
Корнилов поморщился: он с трудом и даже с неприязнью переносил всяческие военные советы, на которых обычно высказываются десятки самых различных, часто противоречащих друг другу мнений, а в результате всё же принимается мнение главнокомандующего. Потеря времени и ущерб для нервной системы — не более того. Он знал, что есть командующие, которых хлебом не корми, а дай спрятаться за широкую спину военного совета, лишь бы не нести единоличной ответственности, особенно если дело окончится провалом. Но такие командующие имеют над собой более высоких начальников, перед которыми и несут ответ. А перед кем отвечает он, генерал Корнилов, в той ситуации, в которой оказался сейчас? Да ни перед кем, если не считать самого себя и, естественно, Господа Бога. Так к чему излишние словопрения?
В конце концов Корнилов согласился собрать военный совет. На нём были: Алексеев, Деникин, Романовский, Марков, Богаевский, Филимонов. Комната, в которой они расположились, имела мало общего со штабом: стол из сосновых досок, железная односпальная кровать и длинная садовая скамья — вот и вся мебель.
— Прошу прощения, — виновато сказал Корнилов, — но тем, кому не хватит места, придётся расположиться на полу. Благо, что есть солома.
— Совсем как в Быхове! — весело прокомментировал ситуацию Марков. — Чем больше неудобств, тем стремительнее принимаются решения!
Корнилов промолчал. За время Ледяного похода он заметно осунулся, сетка морщин на сухом, аскетическом лице проступила ещё явственнее, глаза были словно присыпаны пеплом. А ведь какими огненными, жгучими они были прежде!
— Господа, — наконец начал Корнилов, — для меня вопроса брать или не брать Екатеринодар не существует. Говорю об этом прямо и определённо: только брать, брать без всяких колебаний. Если я не встречу возражений, завтра будем атаковать.
Однако со всех сторон посыпались возражения.
— Я считаю, что сейчас самое неподходящее время для взятия города, — сказал Деникин. Он старался говорить спокойно, уравновешенно, даже тоном своим не противопоставляя себя главкому. — Люди вымотаны окончательно, они на пределе человеческих сил. Последние бои не привели к ожидаемому успеху. Изнемогающая от усталости и потерь армия, встретив отпор сильного противника, неизбежно откатится назад, и произойдёт самое страшное: она потеряет веру в себя.
— Если мы и возьмём город, то понесём такие большие потери, что не сможем его удержать, — добавил Романовский.
Но Корнилов стоял непоколебимо. Тогда Алексеев попытался выйти из тупиковой ситуации, предложив компромисс:
— Лавр Георгиевич, послушайте моего доброго совета. Отложите штурм хотя бы на сутки. Это даст войскам дополнительный отдых и возможность лучше подготовиться к наступлению.
— Хорошо, я согласен. — Тоном своим Корнилов показал, что это решение он объявляет против своей воли. — Но один из присутствующих, а именно Сергей Леонидович Марков, почему-то предпочёл отмолчаться.
Все обернулись в сторону Маркова и тут же поняли, почему Корнилов произнёс эту фразу: Марков, сидя на полу, застеленном соломой, крепко спал, так как двое суток перед этим не сомкнул глаз. Раздался сдержанный смех.
— Виноват! — вскочил на ноги Марков, мгновенно стряхнув с себя остатки сна и являясь перед смеющимися генералами совершенно бодрым и готовым к действию. — Я за то, чтобы штурмовать, штурмовать и штурмовать! Согласен с Наполеоном: «Надо ввязаться в бой, а там будет видно!»
— Вот мнение истинного воина. Спасибо, генерал Марков, за поддержку! — Едва приметная улыбка появилась на сумрачном лице Корнилова. — Все свободны, господа. Антона Ивановича прошу остаться.
— Генералы покинули комнату, где заседал военный совет. Корнилов и Деникин остались вдвоём.
— Лавр Георгиевич, — обратился к Корнилову Деникин, — почему вы так непреклонны?
— Другого выхода нет, Антон Иванович, — ответил Корнилов, и лицо его прояснилось. — Если не возьмём Екатеринодар, то мне останется пустить себе пулю в лоб.
— Деникин вздрогнул: прежде Корнилов никогда не говорил о смерти.
— Этого вы не можете сделать, — твёрдо сказал Деникин. — Ведь тогда тысячи жизней были бы брошены на произвол судьбы. Вы не вправе распоряжаться собой. Не лучше было бы, если бы мы пока отошли от Екатеринодара? Дали войскам как следует отдохнуть, набраться сил, перестроиться и спланировать новую операцию — более продуманно, так, чтобы она могла обеспечить верный успех. Ведь в случае неудачи армия развалится.
— Не развалится. Вы выведете армию и сохраните её.
Волнение охватило Деникина: он всегда переживал, когда чувствовал к себе доверие, когда на его плечи возлагали тяжёлую ношу ответственности.
— Лавр Георгиевич! — воскликнул он. — Да если генерал Корнилов покончит с собой, то никто не выведет армию — она перестанет существовать!
Корнилов молча обнял Деникина. Антон Иванович не видел его лица, но был уверен, что глаза Лавра Георгиевича увлажнились.
...В то утро, когда Корнилов отдал приказ штурмовать Екатеринодар, Деникин стоял на высоком берегу Кубани и с тяжёлым чувством смотрел на поле боя. Орудия красных вели прицельный огонь по позициям добровольцев. Снаряды с шипением проносились над головой. Один разорвался в небольшой роще вблизи дома, где сутки назад заседал военный совет. Второй угодил прямо в дом.
Деникин сорвался с места и устремился к штабу. Навстречу ему с искажённым лицом бежал адъютант Корнилова.
— Ваше превосходительство! Генерал Корнилов...
Когда Деникин подбежал к штабу, первым, кого он увидел, был Романовский. Он и несколько офицеров несли носилки. Подойдя к Деникину, они опустили их на землю.
Корнилов лежал, закрыв узкие, монгольского типа глаза. Сейчас он показался Деникину ещё более маленьким и жалким.
«Надежда и опора Добровольческой армии!» Деникин словно оцепенел. Он увидел кровь на виске Корнилова и рану на правом бедре. Корнилов ещё дышал. Деникин опустился на колени. Рыдания вырвались из груди, страшное отчаяние охватило его, хотелось и самому уйти из этого безумного мира, бросив бессмысленную борьбу.
«Ты можешь уйти, — внезапно мелькнула мысль, — но что будет с армией, с теми людьми, которых ты вовлёк в эту братоубийственную бойню? Ты не имеешь права уйти добровольно, ты уйдёшь лишь тогда, когда твою жизнь оборвёт вражеская пуля...»
