Александр Антонов - Княгиня Ольга
— Вы уж меня простите за бабьи причитания и слезы. Вот, освободилась от них и рассталась со своим семеюшкой. Теперь же я вольная птица, и ежели князю Малу люба, пусть приходит в рощу и скажет свое. Пока же воины насыплют курган, а там и тризну справим. — И Ольга отошла в поле на пашню, набрала две горсти земли и принесла ее на могилу. И Свенельд принес. И Яровит бросил две пригоршни. Тут пять тысяч древлянских воинов цепочкой пошли и несли, несли с пашни землю, и груда ее поднималась все выше. Там подоспели воины Ольги и, нагребая землю в полы кафтанов, в шапки, в свитки, скинутые из-под кафтанов, бежали к могиле и поднимали, поднимали курган. И когда последний воин бросил землю на вершину, курган уже поднялся в два человеческих роста. Тогда великая княгиня опустилась на колено и по — воински поклонилась кургану, и все воины ее тоже исполнили сей обряд. Она же подошла к Свенельду и велела ему приготовить на холме в роще кострище. И был дан знак воинам идти в рощу, где на большой поляне были раскинуты длинными рядами холсты, и на них лежали хлеба и мясо, сыр и мед в глиняных плошках. Рядом же стояли бочки с крепкой медовухой.
Воины — древляне, не мешкая, наполняли ковши, потчевали друг друга. Отроки и гридни княгини смешались с древлянами, свое хмельное достали из заплечных сум. Началось угощение древлян. И сами воины Ольги пригубили хмельного. Тризна набирала силу. Десять тысяч воинов гудели, шумели, выплескивали печаль. И хмелели все сильнее одни, и наливались яростью другие.
А Свенельд уже приготовил костер. Гридни натаскали хворосту большую кучу, бересты нарезали, обложили ею хворост по кругу, дабы вспыхнул костер в один миг. И теперь воевода только ждал знака княгини. Но Ольга медлила. Ей казалось, что воины — древляне еще не упились. К тому же воевода Яровит озадачил Ольгу вопросом, и она отметила на его лиЦе настороженность. Он же спросил:
— Ты, матушка великая княгиня, принимала в Киеве наших послов числом двадцать?
— Принимали, воевода Яровит, всем миром, — ответила Ольга.
— Потом был твой гонец, и мы еще послали тринадцать послов. Их ты тоже принимала? Или они не добрались до тебя? — Воевода уже не раз приложился ковшу с медовухой, и маленькие серые глаза его смотрели на княгиню Ольгу без какого‑либо почтения.
— И тринадцать послов принимала на теремном дворе. А что?
— Да об одном хочу спросить, как там мой тестюшка боярин Клим? Он каждый раз в гостях животом мается.
— Не заметила, воевода. Да спрошу тебя: ты сам‑то головой не маешься. О почтении забыл. Я тебе не челядинка.
— Маюсь, потому как забыл спросить от имени князя Мала: что с нашими послами, почему до сей поры не вернулись?
— Вернулись, — ответила Ольга холодно. В ней с каждым мгновением нарастала ненависть к этому хитрому узкоглазому древлянину. Ей что‑то подсказывало: он поднял меч на князя Игоря.
— Где они? Хочу их видеть. Тестюшку обнять.
— Там они, у леса, с моими воинами.
— Отпусти же их, пусть сюда придут, — Голос Яровита прозвенел грубо.
Ольга сие отметила и на отрока — телохранителя значительно посмотрела. Он же наполнил ковш медовухой и подал Яровиту. Ольга сказала:
— Я отпущу их, когда князь Мал в рощу придет.
— А ежели не придет? — Яровит отстранил левой рукой ковш, правую положил на рукоять меча.
— Полно, воевода, не ярись. Быть по — твоему: я их отпущу. Сей же час велю воеводе Свенельду послать воина с наказом. — И Ольга в сопровождении своих отроков направилась на холм.
Свенельд ждал ее с нетерпением. Он видел, что миг настал, что древляне сами могут затеять свару, ежели упустить тот миг. И когда Ольга подошла, он сказал:
— Матушка княгиня, пора!
— Пора, воевода, пора! — ответила она.
И Свенельд, не мешкая, сделал рукой знак гридням, и четверо из них побежали на тыльную сторону холма. Там воины держали зажженные факелы — витени. Гридни лишь крикнули: «Зажигай!» — и воины тотчас сунули витени под хворост, под бересту. И береста загорелась, и хворост охватило огнем, и вот уже все кострище запылало, и все, кто был в роще, увидели вознесшееся к небу пламя.
И прошла малая толика времени, в течение которого над рощей звенел сплошной вороний грай. А под кронами берез, там, где на белых холстах остались нетронутыми караваи хлеба, недопитые чаши с медом, стояла тишина. Она длилась недолго и была зловещей. Потом воины Ольги, словно по команде, склонились над убитыми древляна ми, сняли с их поясов мечи и бегом покинули рощу, будто опасаясь, что тучи воронья, кружившие над рощей, бросятся на них и заклюют.
Княгиня Ольга и воевода Свенельд спустились с холма и молча прошли через все пространство резни, где остались лежать пять тысяч древлянских воинов. Княгиня помнила, где оставила воеводу Яровита, и подошла к тому месту. Он лежал на спине и смотрел в небо открытыми глазами, и в них таились хитрость и удивление. «Ну вот, Яровит, мы с тобой и сочлись», — прошептала она. С тем и покинула место побоища, где не было раненых, а только мертвые. Выйдя из рощи, княгиня велела подвести коня. Ей помогли подняться в седло, и она поехала к могиле Игоря. Там постояла немного и промолвила:
— Я еще вернусь к тебе, мой любый семеюшка, — развернулась и помчалась к подлеску, где затаились воины Путяты. Следом за княгиней мчались лишь три десятка воинов из личной охраны. Тысяцкий Путята встретил Ольгу, и она повелела ему:
— Иди со своими воинами к главным воротам, позови князя Мала или его воевод, скажи им, что вызываешь на честный бой. Ежели не выйдут вместе с князем, скажи, что всем им будет худо. С тем и возвращайся.
— Все передам слово в слово, матушка княгиня, — ответил Путята и умчал к своим воинам.
Княгиня Ольга не стала ждать, когда соберется вся дружина. Она вернулась на опушку соснового бора, там нашла свою кибитку, ей помогли сойти с коня и подняться в удобный дорожный возок Едва она опустилась на медвежью полость, как силы покинули ее и Ольга во второй раз за минувший день разрыдалась. Как ни крепка была ее вера в то, что все содеянное ею за последние дни справедливо, что‑то угнетало ее, лишало покоя, сна, отнимало силы, бросало в пучину раздумий, сомнений. Все это изматывало Ольгу до такой степени, что она боялась за свой рассудок И в такие минуты перед нею возникал образ человека с суровыми и грустными глазами, с упреком на устах. Он являлся к ней уже какой раз и раздражал ее, но что‑то было в нем притягивающее. Сиим человеком был священник церкви Святого Илии, отец Григорий. С его образом перед глазами Ольга впала в забытье и пришла в себя лишь на теремном дворе.
Глава восьмая
СБОРЫ В НОВЫЙ ПОХОД
На Руси начались зимние праздники. Язычники ожидали их с нетерпением. И дождались, обрадовались. Они высоко чтили Коляду, коего звали богом торжеств и мира. Держава в этот год ни с кем не воевала, земля уродила много плодов, зерна, скот на дворах принес хороший приплод, в лесах приросло много зверья, птицы, в реках буйно жировала рыба. И пчелы хорошо потрудились на медоносах. Было из чего сварить медовухи к колядским праздникам. По деревням и селениям в колядские вечера парни и девки жгли на околицах костры, отогревали землю над усопшими родителями, дабы тепло живых давало знать покойным о том, что их помнят.
В Киеве на улицах гуляли ряженые, пели колядские песни, дети бегали по дворам, славили Коляду, веселили хозяев и выпрашивали дары. На Священном холме, в капище идолов царило свое. Там бога торжеств и мира ублажали жертвоприношениями, лилась кровь животных, птиц, пылал жертвенный огонь. Сотни пожилых киевлян пришли на встречу с Богомилом, дабы услышать от него о том, что сулят им боги Перун и Коляда. Будет ли мир или накатится война?
В эти же колядские дни в двух церквах Киева, незаметно для большинства киевлян, христиане справляли свой престольный праздник, Рождество Христово. В церкви Святого Илии в рождественскую ночь пред сотней верующих священник Григорий возносил слова любви и милосердия Божьего.
— Нет щедрот равных Твоим, Господи, и на праведных и неправедных исходит роса благодати Твоей. И над злыми восходит солнце Твое.
Вознося хвалу Господу Богу, священник Григорий вспомнил о великой княгине. Как хотелось ему помолиться за Ольгу. Но череда жестоких расправ, учиненных по ее воле над древлянами, отвращала Григория от Ольги.
— Кто может отрицать благость Твою? — продолжал священник— Дождь Твой, Господи, нисходит и на нечестивых. Кто не исповедует милосердия Твоего? Да воссияет мне солнце щедрот Твоих, которое неподвластно никакой тьме. Ниспошли на народ мой великий дождь милосердия Твоего, омывающий от скверн. Никогда не содрогнется тот, кому Ты бываешь опорой. — И снова отец Григорий вспомнил о княгине Ольге. Все‑таки он и для нее читал проповедь. Видел же он ее не только гордой и недосягаемой, но и сомлевшей от слабости, от простого человеческого горя. Да, Господь Бог не мог быть для нее опорой. Но он, пронесший любовь к ней через десятилетия, мог ли он отвернуться от нее и не протянуть руку помощи? — Кто Тебя имеет пред очами, того не обольстит никакой грех, кто на Тебя взирает, у того не возмутится дух!
