Исай Калашников - Жестокий век. Книга 1. Гонимые
— Там была трещина, — прошептал Джамуха. — Я давно приметил.
Хучар ни о чем не догадался. Бросил биту так же, как и в первый раз, но она пошла кувырком. Но и после этого он ничего не понял. Только после третьего промаха заметил, что бита не в порядке.
— Почему она сломалась? — недоумевал он.
— Лед крепкий, как железо, — охотно пояснил Джамуха. — А бита старая, и кость у нее слабая, как дерево осины.
— Без тебя знаю, что старая. Этой битой еще мой дед играл. Пойдемте домой.
— Вот хитрый какой! — возмутился Джамуха. — Раз начали, надо играть!
Тэмуджину было неловко оттого, что они обманывают брата. Хотел было заступиться за Хучара, но вспомнил, как тот уходил отсюда с пазухой, вздувшейся от выигранных бабок, гордый и недоступный. Ни разу у него не хватило ума по-братски поделиться выигрышем.
— Ну, уж нет, Хучар, ты будешь играть! — поддержал Тэмуджин Джамуху.
— Не распоряжайся! — отмахнулся Хучар. — У кого хочешь спроси: бита сломалась — игра пропала.
— Чего спрашивать? Своей головы нет? — Но тут Тэмуджин увидел Кокэчу, сына Мунлика. Этот парень все рассудит как надо. — Если уж так хочешь, давай спросим. Эй, Кокэчу! Иди сюда!
Кокэчу шел из-за реки, нес на плече пучок тальниковых прутьев. Он повернул к ним без особой охоты, спросил у Тэмуджина:
— Чего надо?
— Нам надо разобраться… — начал было Тэмуджин.
Его перебил Хучар:
— Нашли у кого спрашивать! Он же сроду не играл!
— Зато он скоро будет шаманом. Он уже умеет говорить с духами.
Правда, Кокэчу?
Кокэчу спокойно кивнул головой. У него было узкое лицо с острым носом, над верхней губой чуть заметно темнели усики; со всеми и всегда он держался ровно, говорил с мягкой, вроде бы застенчивой улыбкой, но при этом мог сказать в глаза человеку такие слова, произнести которые не всякий решился бы и в сильном гневе; с мягкой улыбкой не вязался и пристальный, изучающий взгляд угольно-черных глаз, всегда устремленных прямо на собеседника.
— Так что вы не поделили, нойончики?
Хучара такое обращение обидело.
— Мы будем нойонами! А вот из тебя шаман получится или нет, еще не известно. И ты не смеешь так говорить!
— Кто кем будет, ведомо лишь небу. — Кокэчу улыбнулся. — Только пустоголовый жеребенок может заранее воображать себя быстрым скакуном. А вдруг из него получится самая захудалая кляча? Может так быть, Хучар?
— Не может! — боднул упрямо головой Хучар. — Язык у тебя длинный.
— А у тебя ум короткий. Выходит, оба мы с пороком. Мало ты знаешь, еще меньше понимаешь, Хучар, а раздуваешься, как жаба в ненастье.
— Я знаю все, что мне надо! — кипел Хучар. — Иди отсюда.
— Почему бурундук полосатый, знаешь?
— Иди, иди отсюда.
— Не знаешь? Ну, а ты, Джамуха? И ты не знаешь, Тэмуджин? Ты знаешь. Расскажи.
Тэмуджин и в самом деле знал. Дед Кокэчу, Чарха-Эбуген, давно-давно, еще когда был жив отец, рассказывал, как дружили маленький бурундук и большой медведь. Бурундук всегда угощал чем-нибудь медведя. Однажды он насобирал много кедровых орехов. Медведь наелся досыта и, довольный, захотел поблагодарить своего друга, приласкать его. Провел лапой по спине. Бурундук остался жив, но с тех пор шкура у него полосатая. Кокэчу не мог знать, что он слышал эту сказку. Как же он догадался?
— Рассказывай, Тэмуджин, — поторопил Кокэчу.
— Откуда ты взял, что я знаю?
— Орел, парящий в небе, видит больше, чем жук, ползающий в траве, — с веселым смешком сказал Кокэчу. — Так что вы не поделили?
Джамуха торопливо рассказал о споре. Кокэчу взял у Хучара биту, внимательно осмотрел скол кости, поцарапал ее ногтем.
— Не хочешь играть? — спросил Хучара.
Разозленный Хучар, как видно, решил во всем идти против Кокэчу!
— Я буду играть! А тебе здесь делать нечего.
— Глупую корову сосут чужие телята — кто в этом виноват? Сама корова, Хучар! — Кокэчу закинул на плечо пучок прутьев, пошел, скользя подошвами гутул по гладкому льду.
— Нахальный и бесстыдный! — сказал Хучар. — Надо было его поколотить.
— Шаманов бить нельзя, — заметил Джамуха. — Его побьешь, а он на тебя напустит злых духов. Ты, Хучар, зря спорил. Ты так метко бьешь, что не только битой, простым камнем нас обыграешь.
— Это верно, — не стал скромничать Хучар. — Давайте…
Они его, конечно, обыграли. Правда, с большим трудом. Хучар под конец приспособился и к искалеченной бите.
Домой возвращались поздно вечером. С заходом солнца мороз усилился, он больно покусывал нос и щеки. Потрескивал, лопаясь, лед, звучно хрустел под ногами сухой снег, на бледном небе висели холодные колючки звезд. Проигравший Хучар мрачно шагал впереди, он повернул к своей юрте, забыв даже распрощаться. Тэмуджин и Джамуха понимающе глянули друг на друга, рассмеялись.
Ночевали они у Тэмуджина. Мать поставила перед ними корытце с большими кусками мяса. От него валил пар. В юрте жарко пылал очаг. От вкусной еды, от тепла, от удачной игры Тэмуджина распирала радость. Обгрызая кость, он искоса поглядывал на Джамуху, посмеивался.
— Ну и хитрый ты!
Джамуха тоже смеялся, на полных щеках играли две ямочки.
— Иначе с ним ничего не сделаешь.
— Простым камнем обыграешь… Ловко! А он, дурак, обрадовался. Ты молодец, Джамуха! Если мы с тобой всегда будем дружить, нас никто ни в чем не осилит. Слышал про моего отца? Когда он побратался с ханом кэрэитов, ни один враг не мог их победить.
— Хан кэрэитов — анда твоего отца? — спросил Джамуха.
— Да. Они обменялись поясами и поклялись, что если у них будет и один конь — на двоих, одно одеяло — на двоих. Вот какая это была клятва!
— А нам можно стать андами?
— Когда вырастем большими, мы станем андами.
— Нет, а сейчас? Можно же и сейчас, Тэмуджин.
— Надо бы спросить у стариков, — Тэмуджин задумался. — Можно и без спросу. Но чтобы это была настоящая клятва, на крови. Согласен?
— На крови? — У Джамухи округлились глаза. — Я согласен, но… Как это сделаем?
— А вот так… — Тэмуджин взял нож, провел лезвием по пальцу — в разрезе показалась ярко-красная, быстро набухающая капля. — Теперь ты.
Две капли крови упали на дно чаши, слились в одно пятно. Тэмуджин разбавил кровь молоком, подал Джамухе.
— Пей. Пусть у нас будет одна душа, одна радость, одна забота.
Джамуха повторил слова клятвы, добавил:
— До конца жизни!
— До конца, — отозвался Тэмуджин.
Они, передавая друг другу чашу, выпили все до дна.
Мать и Хоахчин сидели у огня, выделывали шкурки тарбаганов и о чем-то тихо разговаривали. На матери была низкая, вдовья шапка, но и в этом горестном наряде она была красива. Тэмуджину всегда казалось, что ни у кого нет такой умной, хорошей и красивой матери, как у него. Только в последнее время она что-то очень уж часто бывает хмурой. Скорей бы вырасти, стать большим и сильным, таким же, каким был отец. Все говорят, что он очень похож на отца. Такие же серые глаза и рыжие волосы. Младшие братишки на отца не похожи. Джучи-Хасар тонкий, гибкий, резкий в движениях. Бэлгутэй неповоротливый, медлительный. Хачиун малорослый, но крепкий. Тэмугэ еще совсем малыш, пухленький, с толстой веселой мордашкой. И все четверо одинаково черны, только у Джучи-Хасара волосы чуть посветлее, чем у остальных.
— Тэмуджин-анда, завтра я тебе подарю стрелу — йори. Ты бы слышал, как она свистит! Свистулька сделана из склеенных рогов бычков-двухлеток. Самая лучшая у меня стрела! — Девичьи глаза Джамухи мерцали, отражая огонь очага. — Я буду тебе всегда дарить все самое лучшее.
— И я тоже. Возьми мою биту.
Доброе чувство к Джамухе омыло душу Тэмуджина. Он понял вдруг, что не в шутку, а всерьез и навсегда Джамуха становится его братом, таким же, как Джучи-Хасар, Бэлгутэй, Хачиун, Тэмугэ.
Глава 2
Предчувствие беды томило душу Оэлун. Она не знала, когда и откуда придет худое, но была уверена — придет. Решетчатые стены — опора юрты, мужчина — опора семьи. Как ей, безмужней, уберечь малых ребят от невзгод, как сохранить добытое Есугеем, не обездолить сирот! Кто ей поможет? Люди быстро, слишком быстро стали забывать то, что сделал для них Есугей.
В прежние годы знатные женщины тайчиутского племени, отправляясь в землю предков совершать жертвоприношения, не объезжали ее юрту. В эту весну она напрасно потеряла полдня в ожидании. Никто не заехал. Поскакала в сопровождении верной Хоахчин. Как ни гнала коня, опоздала. Жертвенный огонь догорал, жертвенное мясо было уже съедено, жертвенное вино выпито, и женщины собирались возвращаться домой. Обида опалила душу Оэлун. Сородичи не желают напоминать предкам о ее детях-сиротах. О небо, вразуми жестокосердных! Не слезая с коня, с гневным укором она спросила у Орбай и Сохатай, вдов Амбахай-хана:
