Сара Дюнан - Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь
– Я не так стар, чтобы нуждаться в твоей помощи. Хочу показать тебе кое-что. Знаю, ты не сильно интересуешься картинами, но современный папа должен оставить свой след не только в политике, но и в искусстве, иначе нас заклеймят мещанами. Хватит и того, что нас считают чужаками. А сейчас, пожалуйста, пусти в ход свое обаяние.
* * *В самом деле, Чезаре, как и его отца, не сильно трогало искусство. Если другие возводили стены, чтобы покрыть их фресками, то Чезаре скорее интересовали строительные объекты, возведенные с более практической целью. В данный момент его волновала в первую очередь реконструкция замка Святого Ангела – огромной крепости на реке, под фундаментом которой скрывался старый императорский мавзолей. Архитектор и инженер Джулиано Сангалло как раз проектировал внутри замка новые комнаты, а также усиливал внешние укрепления и ремонтировал верхний проход между замком и Ватиканским дворцом. Хотя теоретически считалось, что весь город принадлежит обладателю ключей этого замка, на самом деле, чтобы попасть в него, любому папе, оказавшемуся в немилости, приходилось бежать сломя голову по городским улицам.
Чезаре знал много людей, подобных Сангалло. Он отличал их по взгляду на окружающий мир: они видели скорее то, что могло бы быть, чем то, что есть на самом деле, мысленно строили величественные здания, поражающие воображение еще на этапе проектировки. В своих амбициях они чем-то походили на лучших из генералов. Им тоже нужна была целая армия людей для того, чтобы осуществить свои замыслы. Одна из черт, которые Чезаре так не любил в Людовико Сфорце, – это бездумная эксплуатация талантливых людей искусства. Вот сейчас он держит у себя при дворе в Милане человека, который заявлял, что может построить мост, несокрушимый для любой армии, а Сфорца поручил этому да Винчи мастерить глиняную модель для статуи огромного бронзового коня, которую он заказал, чтобы польстить своему и без того немалому самолюбию. Пустая трата энергии. Когда он, Чезаре Борджиа, поскачет из Рима во главе армии (а он рассуждал об этом с уверенностью, присущей молодому человеку), рядом с ним бок о бок будет ехать инженер, и если какой-нибудь замок или крепость откажутся сдаваться, то над их разрушением поработает голова, которая разбирается в этом гораздо лучше, чем его собственная.
Отец с сыном прошли вниз по лестнице, а затем по длинному коридору в старый Ватиканский дворец. Грузное тело Александра совершенно не мешало им двигаться быстрее, чем окружающие. Встречные останавливались и низко кланялись. Впрочем, они тут же вздергивали голову вверх, чтобы взглянуть на Чезаре. Его прибытия уже давно ожидали, и он их не разочаровал: красивый молодой человек в церковном облачении, волосы густые и длинные, как у самого Господа – напоминание о том, что для него это не последняя ступень священства, пусть он и сменил уже ряд должностей в церкви. По прибытии в свой новый дом в Трастевере он обнаружит с дюжину приглашений в дома прелестных женщин, часто с сомнительной репутацией. Почему бы и нет? Став архиепископом, Чезаре обеспечил себе доход в шестнадцать тысяч дукатов в год, и пока святая церковь требовала от своих слуг безбрачия, но не целомудрия, всегда оставались лазейки для получения удовольствия.
Для себя Александр выбрал вереницу просторных комнат вдоль стены дворца, примыкающих к почти достроенной (осталось возвести только зубчатые стены) башне. Когда завершатся работы, тут появятся и закрытые помещения, и залы для свободного доступа. Как и многое во время правления Борджиа, строительство велось в ускоренном порядке. Пока же он спешил покрыть фресками уже имеющиеся стены и сводчатые потолки, ведь не за горами свадебная церемония. Любимый художник папы – Пинтуриккьо – работал в поте лица. Впрочем, при такой нагрузке качество его произведений изрядно хромало.
– Тут будет Зал святых, – сказал Александр, едва они зашли внутрь. Группа подмастерьев трудилась возле столов. Папа приветливо улыбнулся им, и на его белой с золотом шапке сверкнул луч солнца. Когда им позволят повидаться с семьями, они расскажут, как сияние исходит от его святейшества. – На этой задней стене изобразят святую Екатерину при Александрийском дворе. Наша дорогая Лукреция будет позировать. Ах, какая прекрасная святая из нее получится! Пинтуриккьо уже сделал наброски. Теперь, когда ты здесь, он захочет и с тебя кого-нибудь написать. А сам я буду здесь, видишь? – Папа указал на леса, стоящие возле люнета над дверью в следующую комнату, – над проемом был изображен Иисус Христос, возносящийся над золотистым пламенем, а рядом с ним парили маленькие херувимы. Ниже мелом был сделан набросок гробницы Иисуса и спящих возле нее солдат. Голос Александра теперь звучал громче: – Вот здесь, видишь? Я буду припадать на колени, облаченный в папские одежды – живой свидетель чудесного воскрешения.
Из-за занавеси на лесах раздался мужской голос:
– Этого не случится, если вы не отыщете времени попозировать.
– Ах, Пинтуриккьо! Вот вы где! – воскликнул Александр. – Спускайтесь сюда! Я нашел для ваших картин еще одно прелестное лицо!
Все еще скрытый занавесью, художник начал спускаться и вскоре появился перед ними. Это был необыкновенно уродливый человек хрупкого телосложения с головой, слишком большой для его тела, и горбом – удивительно, как он умудрялся смотреть вверх, оценивая свои шедевры, а еще удивительней, как он умудрялся их писать.
– Мне пришлось выложить за него кругленькую сумму. Он оставил часовню делла Ровере незаконченной, – сказал Александр громким шепотом. – Горб заработал, проведя полжизни в сточных канавах – раскапывал старый Рим и изучал древнее искусство. А пахнет он так, будто до сих пор там. – Александр наморщил нос и почесал ухо. – Еще и напрочь глухой. Жена у него вечно кричит, и никто не знает, причина это его глухоты или следствие.
Он улыбнулся художнику.
– Как поживает ваша жена, Пинтуриккьо? – заорал он.
– Она меня почти не видит, – буркнул тот в ответ, вытирая руки о кусок ткани. Его возраст не поддавался определению. С равным успехом ему могло быть и сорок, и шестьдесят.
– Мой сын, архиепископ Валенсии.
– Очень рад, мой господин, – ответил Пинтуриккьо, хотя радости на его лице не было. Он громко сопел, мотая головой и разглядывая Чезаре в профиль: прекрасный нос, идеальная линия скул, полные губы, почти как у девушки, квадратный, чисто выбритый подбородок. Красивей всего были глаза: словно темные камни, сверкающие из-под воды, непроницаемые, они не выдавали мысли хозяина. Воин? А может, судья? Тогда он должен быть жесток. Будь у него больше времени… Что ж, семейные портреты – это ноша, которую он обязан нести, чтобы заселить те миры, которые он создает своей кистью.
– Вы по-прежнему считаете, что мне нужно позировать вам здесь? – Александр указал на стоящий неподалеку постамент.
– Если вы хотите, чтобы потолок был закончен быстро, то да. Ваше святейшество, – с запозданием добавил художник последние два слова.
– Что ж, поговорю с Буркардом. Он найдет для вас подходящее время. – Александр улыбнулся Чезаре. – Видишь, папа должен тянуться к небесам, даже находясь на бренной земле.
Позади них в дверном проеме кто-то кашлянул.
– Иоганн! Удивительно – стоит упомянуть тебя, и ты тут как тут! Ты что, подслушивал?
В ответ папский церемониймейстер промолчал. Чезаре с любопытством смотрел на него. Иоганн Буркард. Единственный человек в Риме, чье выражение лица не меняется, неважно, намазан ли его нос духами или дерьмом. Кто пустил эту шутку? Чезаре хорошо помнил Буркарда: высокий мужчина, похожий на цаплю или баклана с маленькими глазками-бусинками, такой спокойный и уравновешенный, но лишь до тех пор, пока не начнет клевать всех и вся. Впрочем, теперь он больше походил на медлительную ящерицу с отяжелевшими веками и свисающими с шеи складками кожи. Он тоже относился к людям неопределенного возраста. Как и художник, он выглядел чахлым и сморщенным. Казалось, ни тот, ни другой никогда не были молодыми. «Некоторые люди рождаются уже иссохшими, – подумал Чезаре. – А другие, например мой отец, слишком сочными».
– Ваше святейшество. Ваше преподобие, архиепископ, – Буркард поклонился так низко, что чудом не свалился на пол. – Я принес вам письмо от испанского посла. Неотложные дела задержали его дома, и он умоляет о прощении. И… прибыл герцог Гандийский.
Папа захлопал от радости в ладоши, совсем как ребенок.
– Как хорошо! Проводите его сюда!
Впрочем, герцог Гандийский, также известный как Хуан Борджиа, уже появился сам.
Чезаре не видел брата очень давно, и хотя он слышал от Педро о чудачествах Хуана, но оказался не готов к тому, что предстало его глазам.
Молодой человек был одет по восточной моде. Его волосы скрывал огромный шелковый тюрбан, похожий на облако сливок, искусно взбитых кондитером прямо на голове, отчего его походка стала нарочито важной, ведь он боялся уронить всю эту красоту. Широкое, расшитое шелком одеяние бордового цвета спускалось до самых колен, а ноги скрывали широкие зеленые штаны и торчащие из-под них кожаные тапки с закрученными носами. На поясе висела тяжелая арабская сабля с изогнутым клинком.
