Николай Задорнов - Амур-батюшка
Сергей и сам не все понял. Максимов говорил, что, когда народ станет грамотным, Россия пробудится ото сна, будет богатейшим, могущественным государством, что русский человек станет более практичным. А сейчас нет у народа нужных навыков. Служба в казаках, полиции, армии, в чиновничестве развращает. Русанов отвечал, что пока это будет, русских заедят вши. Каких вшей он поминал, непонятно. По его словам, были они хозяевами банков, купцами, модными врачами, от них зависело народное здоровье.
Вечер был долог. Маятник ходиков тикал.
Утром Васька прибежал домой. Пурга стихла.
– Теперь два дня не пойду! – объявил он за обедом.
Все засмеялись. Васька много узнал нового в этот раз из-за пурги, что держала его у Сергея несколько дней и дала наговориться всласть.
На другой день опять пришла почта. Ямщики рассказали, что телеграф работу прекратил, на линии столько обрывов после пурги, что, наверно, до весны не будут стучать аппараты. Сергей, по их словам, выехал в город, куда вызвали его письмом.
Вечером Васька развернул книгу, что дал Вихлянцев. С тех пор как он научился грамоте, Кузнецовы всей семьей любили послушать чтение.
– Ну, сегодня про что нам будешь читать? – спросил дедушка, устраиваясь на печи. – Начинай…
Мальчик сел и задумался. Перелистал страницы. Все стихли.
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел…
– И вдаль глядел, – звонко, с гордостью стал читать мальчик, и белое лицо его от волнения залило краской.
Ногою твердой стать при море,
Сюда по новым им волнам…
– Это царь-то… – пояснил Вася, отрываясь от чтения.
Он показал картинку: Петр и корабли.
– Это что же, песня или кто сочинил? – спросил дед.
– Это сочинение, дедушка. Пушкин сочинил.
Деду, видимо, понравилось.
…Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат…
– Это Петербург… А прежде болото было, – пояснял мальчик.
Васька, волнуясь, смолк.
В избе стояла тишина, и только слышно было, как с печи слезал дед.
…Прошло сто лет…
Когда дочитал, дед потрогал книгу.
– Видишь ты! Пушкин! Это хорошее прозвание, – сказал старик.
– Ты, сын, пойдешь и узнаешь то, чего мы не знали, – сказал Егор, которого это чтение тоже тронуло. – Мы хотели жизнь устроить, как могли, старались, чего могли, – сделали. Но больше не смогли, остались малограмотные.
– Бердыш да барабан… Сила, пушка – тоже это все древние прозвания, – толковал дед. – Складно сложил, похвально… Все воевали, да помирали… Гнали их.
Дед вдруг всхлипнул и грубо, всей ладонью осушил глаза.
Васька стал рассказывать, как царь Петр строил Петербург.
– Прочти-ка еще раз, – попросил отец.
…Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды свой ветхий невод…
Егор подумал: «Были и у нас соседи-пасынки. Да и теперь еще».
Понятно было Егору все в этой книге, то, о чем и не мог подумать Васька. Часто писалось в книгах, как замечал Егор, такое, о чем сам он как будто думал когда-то.
– Спасибо тебе, сынок! – сказал Егор и поцеловал сына в голову. – Еще что-нибудь почитай нам, – добавил он, как бы желая переменить разговор, так волнующий его.
– Больше, тятя, нет ничего! – ответил Васька.
– Будто бы уж! – заметил дед. – Книга-то большая.
– А это в другой раз.
Ваське стыдно было сказать, что дальше скучно.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
Морозы стояли такие сильные, что промерзла не только Додьга, но и русло подо льдом. Давно уж никто не ходил в «Кузнецовский амбар». И когда потеплело, работы никто не начинал.
Однажды к дому Егора подъехали нарты. Вылезли старики гольды в разноцветных шубах.
– Что такое случилось? – всплеснула руками бабка Дарья. – Гляди, какие поднялись!.. Вон тот, что еще прошлый год помирал.
– Нет, уж он нынче рыбачил, за веревку-то держался.
– И Улугу с ними приехал, – молвила, заглядывая в окно, Татьяна, – и Продувной!
«Продувным» звала она Писотьку за то, что тот всегда суетился и навязывал купить какую-нибудь дрянь.
Кальдука тоже приехал. Породнившись, он сдружился с мылкинскими.
– А мельница цо таки? Церт? – с порога спросил любопытный Писотька.
Один из стариков был так дряхл, что другие вели его в избу. Он с трудом перелез через порог. Это был столетний полуслепой гольд с выпуклым лбом мудреца. Он выступил вперед, откидывая большую свою голову и силясь сквозь бельма разглядеть Егора. Тут же был девяностолетний Сигади, ловивший осенью кету на Егоровой косе.
Гольды внесли какую-то длинную палку. Егор разглядел, что это копье с широким железным наконечником.
Слепой старик заговорил по-гольдски, держа копье на вытянутых руках. Он вложил это копье в руку Егора. Сигади дал кожаный мешочек, в котором оказался красный камень, желтые наросты с сучьев березы, мягкие, как вата, и кусочек железа.
– Нам помогал. Бабка нас лецил! – восклицал Писотька. – Мы думали-думали и тебе копье даем и от родового кремня кусочек.
– Будешь, как настоящий Бельды! – пояснил Улугу. – Как наш человек!
– Тебя увазаем! – добавил Писотька.
Столетний старик обнял Егора и облобызал в обе щеки. Старики стали подходить к нему по очереди. По их торжественному виду Егор понял, что все это дело нешуточное. Он даже растерялся, не понимая, за что ему от гольдов такой почет.
Сигади обнял деда Кондрата, потом бабку, поцеловал Наталью, Таню, Федьку и всех ребятишек, ласкал их, трогал за щеки и певуче говорил что-то по-своему.
У Егора было полкабаньей туши, хлеб. Два куля с намороженными пельменями висели под балками в амбарушке.
Бабы живо разожгли плиту и в кипяток навалили пельменей.
– Тебе, Егорка, хлеб растил, хорошо жил, плохо людям не делал. Нас разговор понимаес, как нам брат, – говорил Писотька. – Не воровал…
Улугу внес Егору еще один богатый подарок – лыжи, обшитые крепким белым сохачьим мехом, широкие, как доска, чтобы тяжелый и рослый друг его не вяз бы в снегах.
– Чтобы шибко бегал!.. Помнишь, мы с тобой сохатого убили? Это из той шкуры. Чтобы никто тебя не догнал. Самые хорошие лыжи. По-нашему, сохальта. Наконечник лыжи называется делига, вот, гляди, белый наконечник, как стрела, у русских такой лыжи нету. Смотри, какой делига я делал… Ты на своих бегаешь и вязнешь, а этот наконечник снег ломает… Вот муусамса – петля, ногу продевать. Не деревянный, тоже из шкуры, но крепкий, как железо. Так мы делаем.
– Бегай сто верст, ево ни церта! – подхватил Писотька. – А застежка у сохальта деревянный! Цо таки? Ево тоже своя фамилия есть! Кадекхка! – тонко прокричал Писотька.
На лыже под ногу гольд постелил и закрепил намертво железную полоску.
– Снег чтобы не приставал… Вода попадет, тозе худо не будет.
Улугу дал еще Егору палку с наконечником из сохачьего рога и с колесиком из черемухового дерева.
Но самым дорогим и затейливым подарком была геда с древком из черной березы. К геде был деревянный чехол для наконечника, резной, расписанный красными и синими рожками, с деревяшкой на веревочке в виде поплавка, чтобы затыкать за пояс, когда снимаешь чехол и вешаешь его к поясу на охоте. Но нужней всего Егору были лыжи.
– Егорка, геда тебе даем, ты будешь охотник, как Бельды. Бей медведя! Только не обижай. Смеяться над нашим медведем не надо. Медведь – хороший человек. Он тут хозяин. В тайге нет другого хозяина, – говорил Писотька. – Когда бьешь, скажи потихоницьку: «Хорошенько, хорошенько повернись, сердце мне подставь». Так скажи. Если медведь сердится, скажи: «Потише, потише!» – и бей! Потом мясо, жир снимаем. Его не помирает! Только мясо отдает. Да, Егорка! Медведь тебя любит!.. Мы слышали! К тебе идет. Ты лапу ему в рот давал.
– От кого же слыхали? – спросил дед с удивлением.
– У-у!.. Слыхали, дедушка, вы тозе медведя играли, как наса! Его толкали из берлоги. Потом веревками вязали, на лапу рукавички надевали. Который человек медведя играет – самый хороший!
Дверь тихо приотворилась.
– Ну иди, иди, – сказал Егор.
В дверь пролез пегий мохнатый медведь. Он вырос, отъелся. Обычно Егор держал его на цепи, но часто спускал. Как огромная собака, зверь подошел к нему, лизнул валенки и лег. Он оглядел гольдов. Выражение глаз у него хитрое и злое. Он сморщился, подымая ноздри, оголяя зубы.
– Ну, Писотька, играть будешь с медведем? Ну-ка, давай! – сказал Егор.
– Цо таки? – отпрянул гольд.
– Играй с ним. Он тебя не сломает. Мишка, будешь бороться?
– Цо таки? – заметался Писотька за столом.
Все засмеялись.
– Он ученый! – рассказывал Егор. – Скажи ему: дров принести или воды – он знает. Только не знает, когда кончать работу. Надо сказать: «Хватит!» А то будет таскать, всю избу завалит. Один раз воду таскал, забыли ему сказать, он все залил. Кадушка полна, а он все льет да льет. А ну, Васька, возьми бандурку, а ты, Петрован, бубен, да сыграйте, а Михайло Иваныч станцует, потешит гостей…
