Евгений Чириков - Зверь из бездны
Вечером из лазарета ушли — как из крыльца, так сейчас же под ручку. Ермишка караулил, когда вернутся. До одиннадцати не пришли, а после одиннадцати крыльцо запирается. Как звонок, Ермишка вниз и в стекло смотрит, кто звонит. У крыльца фонарь, а в швейцарской темно: все и видно в стеклянную дверь. Поймал-таки. Долго не звонили. Ермишка сбежал с лестницы и наткнулся: вошли они в парадную и не звонят, а стоят да целуются. Не вытерпел Ермишка: постучал в стекло, а сам бегом по лестнице. Понимай, что люди видели! Спрятался в своем чулане — будто спит. Прошла, каблучками по полу простучала и в свою комнату… «Вот ты какая! С офицером амуришь? Думал, что чуть только не святая, а она на тебе: любовничка имеет! Не я буду, если не накрою вас на месте. А тогда… извините уж, пожалуйста, а мы тоже не хуже людей: либо я буду тоже любовником, либо опозорю на весь лазарет»…
Так говорил сам с собой Ермишка, лежа в темном чуланчике. Но все эти слова не облегчали Ермишкиной злобы и ревности. Теперь и похоти у него не было, а главное, что мешало успокоению и ничем не утешалось, — это горькое разочарование: он чуть только на нее Богу не молился, считал ее чуть только не за святую, а она вон что!..
— Ах, ты, подлая! Ах, ты…
Самыми скверными словами ругал Ермишка княгиню шепотом, кощунственно издевался над своей святыней, придумывал и шептал похотливые угрозы, как он будет с ней любовником себя показывать… Но ничто не утешало и не успокаивало. Стал грызть угол подушки, по-звериному захрипел и вдруг заплакал…
XIIУже несколько дней бушевал над морем ветер, быстро и тускло проходили коротенькие дни, и мучительно долго тянулись черные ночи с морским грохотом, свистом ветра в клонящихся деревах, с тревожным громыханием железной крыши белого домика. Не было ни свеч, ни керосина, домик освещался первобытным самодельным светильником, мерцавшим, как одинокая свечка в темной церкви. Жуткие были ночи. Казалось, что и в природе началась революция: прибой грохотал о прибрежные скалы как орудийная пальба, казалось, что это не ветер, а человеческий плач и стоны во тьме ночи. Зловеще пылали костры рыбаков ночью на пляже, напоминая пожары, поджоги, разбойничьи шайки. Ветер доносился ночью от костров полупьяные песни, обрывки хохота, криков и гармонику. Старикам вспоминался пережитый разгром имения, злобная толпа, пожар в родном гнезде. Пожимались от страха и шептались:
— Откуда гармоника? Раньше не было гармоники…
Всю ночь пиликала гармоника. Гармоника переносила на север, в русскую деревню, и пугала их больше всего. Тогда, как приехали громить усадьбу, тоже пиликала гармоника…
— Гм! Музыкант появился…
Как не идет Крыму гармошка. Раздражает.
Утром появился и музыкант. С гармошкой под мышкой, поплевывая шелухой подсолнечных семечек, подошел к балкону широкомордый человек, приподнял картуз и спросил старуху:
— Не опознали?
Лицо знакомое. Старуха всмотрелась пристальнее и спросила:
— Да не ты ли привозил нам муку из Севастополя?
— Так точно. Я самый. Мил — не мил, а зови Ермил!
— Как же ты сюда попал? Разве ты не в лазарете?
Ермишка объяснил: его тогда еще, как муку привозил, рыбаки звали в свою артель, только жаль было уходить:
— Я человек сознательный и служил не ради денег, а прямо скажу: душой к одной подлой привязался. Прямо как вроде Богу на нее молился. Та самая, которая мужа у вашей дочери отбила! Княгиня Вероника Владимировна. Я ее за святую почитал, а она, действительно, б…
Ермишка произнес простонародное ругательство, каким называют публичных женщин. Старушка смутилась, но ненавидя эту особу заглазно, очень ласково заметила:
— А ты все-таки, Ермила, так не выражайся! Нехорошо.
— Вы меня, барыня, покорнейше извините, а я должен выразиться. Помолчали мы довольно, можно и правду сказать… Вот я пришел вам сказать, что отбила она мужа у вашей дочки, — присягу могу дать!..
Ермишка рассказал, что за эту правду он пострадал:
— Не в свое дело, видите ли, полез, не позволяю офицерам по ночам сестер на парадный вызывать. Ну и плевать! Я оставил должность! Что я в лазарете получал, что здесь заработаю? И при том сам себе барин. Одно, конечно, обидно: в человеке ошибся. Всю душу она во мне перевернула, сволочь. Я готов был за нее жизнь отдать, прозакладывал, что она с мужчиной не будет без законного брака гулять, а она… Эх!
— Так неужели правда, что она живет с мужем нашей дочери?
Ермишка снял картуз и перекрестился, потом плюнул.
— А ты доложил кому следует?
— Там одна белогвардейская сволочь. Друг за дружку держатся…
Поговорили еще втроем: старик на балкон вышел. Ермишка и ему все рассказал, да еще и по секрету что-то на ухо добавил, а потом раскланялся и с достоинством пошел прочь и, выйдя за ограду, заиграл на гармонике, говорком подпевая:
Сколько раз я зарекался
Этой улицей ходить:
В одну подлую влюбился,
Не могу ее забыть…
Опять разбередил старикам семейную драму. Что-нибудь не так. Почему Лада не ревнует, почему дает такую свободу Борису, не делает ему сцен? Почему не ссорятся, а как будто живут дружнее прежнего? Оба что-то скрывают от них. Но шила в мешке не утаишь. Надо это поскорее выяснить… поправить дело, пока не поздно. И вот они начали старательно поправлять дело… Стали истязать душу Лады. Старое, испытанное в браке средство… Старики «пилили» Ладу, почему она так странно равнодушно относится к любовным похождениям Бориса? Почему не заявляет своих прав и не скажет прямо, что это — подлость? Она, Лада, всем пожертвовала для Бориса: законным мужем, святостью брака, отцом своего ребенка, мало того — она приняла на душу страшный грех… да, да… страшный грех: жить с братом мужа — это кровосмешение, караемое и божескими, и человеческими законами!.. «Пусть все это Борис примет во внимание и имеет ввиду, что Владимир ушел на фронт и погиб именно для того, чтобы не мешать вашему счастию»…
Лада оставалась совершенно равнодушной, даже улыбалась.
— Ну а если он… женится на этой особе?.. Увлечется окончательно и женится?
— Я его благословлю.
— Ты ненормальная…
— Я не люблю Бориса… И он меня не любит… Оставьте меня в покое. Если он женится, я буду любить его… как брата, и больше мне ничего не надо…
— Все вы ненормальные. Всех вас надо в сумасшедший дом!
— У нас нет счастья… такого счастья, которое было у людей раньше. Мы воруем у жизни счастье по кусочкам… Мы — нищие, папа! Мы стоим на перекрестке дорог жизни с протянутой рукой… «Подайте Христа-ради!» А если жизнь не подает, то мы… умираем с голода…
— Нет. Вы нападаете и грабите…
— Я не хочу никого грабить, а вот вы меня заставляете, сами заставляете.
— Мы?
— Если Борис любит ту женщину, а я буду мешать и требовать, чтобы он отдал свою любовь мне, значит — я буду нападать и грабить. И вы заставляете меня делать это! Я неспособна на это и… я люблю другого.
— Вот как? Я знаю, что ты живешь с Борисом, у меня есть полное основание утверждать этот факт…
— Ради Бога, не доказывайте! Не надо…
— И если ты…
Лада заткнула уши, убежала в свою комнату и заперлась. Старики, возмущенные и огорченные признанием дочери, стали совещаться, как быть и что делать. Главное, кого она тут может любить? Кто этот другой?
Перебирали всех немногих культурных мужчин, живших в поселке, — их было так мало — и ничего не выходило. Может быть, какой-нибудь из простых? Рыбак или пастух? Недаром сболтнула о том, что приходится воровать счастье. Такие времена, что все возможно… Догадка казалась невероятной: среди рыбаков был красивый юноша, полугрек, который подозрительно любезен с Ладой: преподносит то рыбы, то крабов и непременно норовит отдать в руки самой Ладе. Неужели связалась с этим смазливым мальчишкой? Чем больше гадали, тем догадка казалась правдоподобнее: то-то она часто уходит и пропадает надолго, а возвращается тихая и утомленная… Ну а как же с Борисом? Живет с обоими? Какая гадость! Разврат! И тогда Борис прав, и нельзя к нему предъявлять ни обвинений, ни требований…
— Вот, матушка, мы все про большевиков говорим… Что там эти декреты и всякие социализации, а у нас? Эх, всю Россию сделали сплошным публичным домом. Поскорее бы уже сдохнуть, что ли!..
Однажды Лада, по обыкновению, погнала козу пастись в горы. Старик решил выследить. Разве угонишься в его лета за молодой и проворной женщиной?.. С горы на гору? Потерял, долго бродил и неожиданно наткнулся на козу: привязана за веревку к корявому пню, щиплет травку, а Лады не видно. Побродил вокруг, покричал — не отзывается. Ну вот! Теперь ясно. Торопливо вернулся домой и пошел на берег к рыбакам:
— А где Харлампий?
— Крабов ушел ловить…
— Давно?
