Владислав Бахревский - Долгий путь к себе
— Не бойся, — улыбнулся Тимошка. — Моя болезнь не заразная!
В это время дьяк кончил читать о нем, об Анкудинове, и он, пропустив приговор, глянул на палачей:
— Голову отсечь или четвертовать?
Палачи молчали, а в народе зашикали: «Экий неспокойный!»
Дьяк прочитал приговор Костьке Конюхову. За добровольное признание и принесение вины государь даровал емужизнь, но ввиду его клятвопреступничества по отношению к его царскому величеству, приговор гласил: отрубить Костьке с правой руки три пальца. Однако же, по ходатайству его святейшества патриарха Никона, дабы мог Костька креститься правой рукой, государь оказывал еще одну милость: отсечение должно произвести на левой руке. Жить Костьке после казни надлежало в сибирских городах.
Палачи подошли к Тимошке, стали его раздевать.
«Как ребенка», — подумал он и побелел. Превозмог себя, улыбнулся Костьке, единственно близкому человеку.
— Вот видишь, и здесь я первый. Ни о чем не жалей!
Палачи запрокинули Тимошку навзничь, кинули на землю и тотчас отрубили правую руку до локтя и левую ногу до колена.
Тимошка не закричал.
Отсеченные руки, ноги, голову воткнули на колья, тело оставили на земле, чтоб ночью его сожрали бродячие собаки.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
ВОССОЕДИНЕНИЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Гетман Войска Запорожского Зиновий-Богдан Хмельницкий плакал. Он плакал беззвучно, как плачут одинокие старики.
Многое дозволяется гетману: он может казнить и миловать, может бежать с поля боя или забрать себе львиную долю общей добычи — казаки простят, ибо знают, что он такое для Украины — Богдан Хмельницкий. Не дозволяется гетману одного — быть человеком, как все. Нельзя ему поехать в Чигирин, похоронить милого сына, надежду свою, свою корысть к будущему, потому что такого будущего, которое он задумал, уповая на Тимоша, не будет. У Юрка — сердце женщины, Юрко Тимоша не заменит.
Ни одной слезы не обронил гетман по старшему сыну. Он предчувствовал беду и, узнав о беде, — умер душой.
Богдан не боялся слабость свою перед казаками выказать, слезы на людях он проливал. Всякие бывали у него слезы — искренние, как биение сердца, и лукавые. А вот убили Тимоша, и не случилось у отца слез. Он этих слез ждал, как пахарь ждет дождя для поля.
Слезы пришли к нему во сне. Он проснулся оттого, что текло по шее. Лицо было мокрое, но Богдан не отер свои слезы, он даже не пошевелился. Лежал, дожидаясь утра, и глядел перед собой, горюя бессловесно.
2Войска хана и гетмана с одной стороны и войска короля — с другой стояли друг от друга более чем в сотне верст. Хмельницкий — в Баре, Ислам Гирей — под Зинковом, Ян Казимир — возле Жванца. Стояние длилось более месяца и грозило затянуться на неопределенно долгий срок.
Король пришел под Каменец-Подольский, чтобы заградить казакам и татарам путь на Молдавию, а при удачном стечении обстоятельств самому двинуться в глубь Украины и восстановить угодный шляхте порядок.
План Яна Казимира осуществился только наполовину. Богдан Хмельницкий не смог оказать помощь сыну Тимошу. Тимош погиб, Василий Лупу бежал, союз между казаками и Молдавией был разрушен. Получив помощь от короля, новый господарь Стефан Георгий, втайне уповая на покровительство православной Москвы, в действительности становился союзником католической Польши. Ян Казимир притянул к этому союзу и трансильванского князя Ракоци. Еще до событий в Сучаве король отправил к Ракоци посла с приглашением напасть на Хмельницкого, ложно сообщая князю о том, что Москва отказалась от дружбы с гетманом ввиду его вероломства.
Запоздалый рейд казаков и татаро-черкесского отряда Шериф-бея на помощь осажденной Сучаве был не бесполезен для Украины.
Татары и черкесы отбили у молдавско-венгерского войска, шедшего на соединение с королем, обоз и лошадей.
Король обещал Стефану Георгию и Ракоци разрушить союз между ханом и казаками. Увидав же перед собой страшное для них татарское войско, венгры и молдаване поспешили убраться восвояси.
У Яна Казимира было пятьдесят тысяч шляхетского ополчения и пятнадцать тысяч шведских наемников. Силы явно недостаточные, чтобы атаковать Орду и казаков. Король вынужден был стоять на месте, уповая на хитрости дипломатии.
Погода была такая, какой и положено быть в октябре. Шли дожди, дули холодные ветры. Укрыться за стенами Каменец-Подольска на теплых квартирах король не мог. В Каменец-Подольске прошел мор. Король поэтому отступил под Жванец, за реку — от заразы подальше.
Хмельницкий несколько раз обращался к хану с предложением нанести польскому войску сокрушительный удар. Ислам Гирей, делая вид, что согласен с гетманом, посылал королю письма, предлагая сразиться. Письма хана выглядели предупреждением о возможности со стороны союзников активных действий.
Сокрушать польского короля Ислам Гирей не собирался, но долгостояние ему наскучило, и он прислал к Хмельницкому Сефирь Газы с наказом, чтоб гетман шел в Гусятин, ближе к королю. Хмельницкий понял замысел Ислам Гирея. Хан нацелился захватить королевские обозы, отрезать королю дороги на Польшу. Близилась зима, и хан, обрекая войско на голод, хотел заставить Яна Казимира начать переговоры.
Маневр казаков и Орды оказался для поляков нежданным. Не только весь польский обоз попал к татарам, но и казна, которую везли из Польши, чтоб король смог заплатить наемникам и поднять их боевой дух.
Ученый под Берестечком, Богдан Хмельницкий к хану теперь сам не ездил. Отправил Ивана Выговского, в который раз предлагая атаковать лагерь Яна Казимира. В подарок послал соболей и соболью шубу. Хан съязвил:
— Что-то ныне в Чигирине русских соболей стало много!
Про себя Выговский подосадовал на оплошность с подарком и, однако, затеял опасный в своей откровенности разговор начистоту.
— Московский царь потому щедро платит Хмельницкому, что гетман умеет тебя, великого хана, отговорить от похода на московские города. Каждый доит свою корову.
Ислам Гирей засмеялся, принимая шутку:
— Хмель хитрый! Все хитрые! Я дою польскую корову, турки доят крымскую, вы — московскую, но где же доильщик на чигиринскую?
— Великий хан, — в голове Выговского задрожала обида и горечь, — ты погляди на Украину! Когда-то это и впрямь была корова с шелковой кожей и с тяжелым выменем. Ныне сквозь кожу все ее косточки наружу торчат, а вместо вымени у нее — одни высохшие кровоточащие соски.
Хан нахмурился:
— С чем ты приехал ко мне от гетмана?
— А с чем можно от Хмельницкого приехать? — сказал печально Выговский. — Я приехал к тебе, великий хан, с просьбой о милости. Король ныне совсем плохо стоит. В его стане бунты, его солдаты разбегаются. Гетман просит тебя, великий хан, идти под Жванец вместе с казаками и пленить короля.
Ислам Гирей сделал вид, что думает.
Повернулся к молчаливому Сефирь Газы, присутствовавшему на встрече.
— Каков будет твой совет?
— Надо еще постоять, король сам пощады запросит, — тотчас ответил Сефирь Газы.
— Погода плохая. Плохо воевать. Подождем, — согласился со своим советником Ислам Гирей.
3Дождя не было вот уже два дня. Тучи хоть и приподнялись над землею, но веяло от них таким бесприютным холодом, что всякую минуту мог посыпаться снег.
Казачья сотня Павла Мыльского стояла в небольшом селе, жители которого кормились рекою и прудами. На реке водили несчастные стада гусей и уток, в озерах выращивали рыбу.
Село находилось в стороне от больших да и от малых дорог, куда-либо ведущих, а потому квартировавшим здесь казакам жилось и покойно, и сытно. Впрочем, Павел Мыльский, служивший не за страх, а за совесть, держал своих казаков строго. Посылал их в дозоры, раз в неделю устраивал учения. И когда появился за рекою большой, но разношерстный отряд жолнеров, казачья сотня Мыльского быстро заняла заранее вырытые на берегу реки окопы и приготовилась к бою.
Поляки были голодны, многие из них больны, и командир отряда, опытный в военном искусстве человек, сразу понял: села ему не взять. На одной только переправе половину людей потеряешь.
Да и не ради войны пришли сюда эти люди, не по казачьей обороне шарили их глаза, выискивая в ней слабости. Утки и гуси занимали внимание большинства из них.
Появился белый флажок.
К реке, к самому краю воды подошел хорунжий, стоявший во главе отряда.
Пан Мыльский с двумя казаками поднялся на бруствер выслушать противника и дать ему ответ.
— Павел! — узнал и обрадовался хорунжий.
— Я не помню вас, — ответил Мыльский.
— А ты погляди получше. У татар мы с тобой в плену вместе горе мыкали.
