Алексей Черкасов - Хмель
Синяя пуговка – звонок для горничных. Как и первый, бездействует. Еще с черной кнопкой – для Ионыча. Это в постоянном пользовании. Но звонить надо по секундомеру. Сперва длинный звонок – предупреждающий. Потом два коротких с интервалами в десять секунд после каждого звонка. Этот – пароль на сегодняшний день.
Михайла Михайлович погладил пуговки звонков, не нажимая, отнял руку. Звонить некому. Ионычу? Был Ионыч и нету. Хищница заглотнула вместе с лысиной и секундомером.
«Как же быть, господи?»
Не подписать бумагу ехидне – смерть будет. Какая? Неведомо. Но она уготована.
«В НАШЕМ ДОМЕ СКОРО БУДЕТ ПОКОЙНИК. ЭТОТ ПОКОЙНИК БУДЕШЬ ТЫ».
Сказано довольно точно, без маскировки, прямо в лоб. Так дает знать о себе сила и могущество. И фарс тоже. Но ехидна не манкирует фарсом. Она если бьет, то наповал. Так она разделала однажды самого Востротина, и тот чуть не сдох. А ведь от него же народила дочь! Нет, не фарс. Предупреждение.
Но если он подпишет паскудный документ, отдаст ехидне все свои миллионы и власть, то что же потом будет? Она его не потерпит в доме. Остается только одно: богадельня. Не сыновьям, не себе, а все ехидне. Комедия – и только!
На столе между бронзовым бюстом Николая Второго и настольными часами «Павел Буре» разбросаны письма сына Владимира. Давнишние – выкинуть надо.
«Эх, Володя, Володя! – покачал головою Михайла Михайлович, опираясь о решетку. – Лучше бы ты никогда не был подполковником, а был бы ты у моего плеча деловым человеком».
Чего нет – не сыщешь полицией…
Но что же молчит Николенька? Три депеши отбил с запросом, и хоть бы слово. Или революция там, в Петрограде, прикончила его?
Мрачно. Тяжело. И так крути, и эдак. В западне.
IV
Возле часов – вороненый револьвер-самовзвод. Только в руку, нажми спусковую собачку, и коня уложить можно. А что, если не коня, а ехидну? Змею стоглавую?
Мысль трезвая, бодрящая. Другого выхода нет…
«Она меня сейчас ждет, змея стохвостая. Жди! Жди, блудница!» Он ее из револьвера на близком расстоянии. Без всяких слов – наповал.
Часы звонко тикнули – половина первого…
Надо бы прорепетировать, как это сделать. Взял со стола документ, еще не подписанный, а в правую руку револьвер. Протянул бумагу, как бы подавая Евгении Сергеевне, а в правой – револьвер под прикрытием бумаги. Так не выйдет. Надо примерить в японском халате, чтоб все вышло точно.
Быстро переоделся. Халат волочился по полу. Рукава длинные. Наверное, придется стрелять через шелк. Дырка будет в рукаве.
«В нашем доме, ехидна, будет покойник, – повеселел Михайла Михайлович. – И этим покойником будешь ты, скверна!» – И ногой притопнул.
Еще раз прорепетировал возле стола. Теперь он понимает, что значат для артистов репетиции…
«Последнюю комедию сыграем, ехидна». Она, конечно, приняла ароматичную ванну, натерла свое холеное тело розовым маслом и лежит в постели, едва прикрыв стыд. «Жди! блудница! Не ты мне, а я дам тебе «продление» жизни… на вечном покое».
Без четверти час.
Еще раз прочитал позорную бумагу и только сейчас обратил внимание, что бумага, составленная нотариусом, помечена… девятнадцатым днем января месяца одна тысяча девятьсот семнадцатого года! Вот когда еще заготовила! Ох-хо-хо. Что же ей помешало привести в исполнение свой замысел? Ах да! Были же заокеанские гости, а потом революция…
Сел в кресло, снял колпачок с бронзовой чернильницы, обмакнул перо и тут же положил его. Бумагу следует подписывать тушью, как положено. Ехидна сразу взглянет на подпись. Достал тушь и особое перо. Давно не пользовался.
Вытер перо клочком от письма Владимира и тогда уже с достоинством подписал четко и разборчиво: «Мих. ЮСКОВЪ». И хвостик от «ъ», как поросячий кренделек.
Без тринадцати минут час. Надо спешить.
Ключи на столе. Быстрее. Быстрее.
Повернул в замочной скважине один английский ключ и поставил замок на предохранитель. И другой так же. Пусть дверь будет не замкнута. Кто знает, какая сложится ситуация. Дело щекотливое. Убийством пахнет. Не пахнет, а будет убийство.
Нижний замок нутряной на три оборота. Дверь изнутри обита толстым войлоком, покрытым тисненой кожей. Под войлоком – стальной лист на всю дверь. Открывается легко – петли на американских шариках. С той стороны дверь задрапирована плюшем на всю степу. Если занавес закрыт, не сразу сыщешь, где спрятана дверь.
«Господи, спаси мя», – помолился Михайла Михайлович, покидая кабинет. Ключи на металлическом брелоке оставил в двери с внутренней стороны. Так лучше. Если что – бегом к двери и – хлоп; тут же нажать кнопку на английском замке – сам замкнется.
Полусогнутую правую руку держал клюшкой. Дула револьвера не видно…
В вестибюльчике к малому залу горит на одной из стен бра, от чего кругом полумрак.
Прикрыл за собою дверь, шагнул… И не успел сделать второй шаг, кто-то схватил за ногу и так дернул, что он, неловко взмахнув руками, трахнулся о паркет – гром раздался. Не выстрел, а головой ударился об пол. Все это произошло в одно мгновение. Револьвер, гремя по полу, отлетел на сажень от хозяина, и бумага выпала.
– Подлец! Какой подлец!
У Михайлы Михайловича сердце покатилось куда-то в глубину живота, и там будто сдохло – захлебнулось. Но он еще нашел в себе силы приподняться на полусогнутые руки и, глядя снизу вверх, в ужасе вытаращил остекленевшие глаза. Он увидел змею – и не просто серую гадюку, а настоящую кобру, как некогда в клетке зоопарка. Змея в черном извивалась над ним, скаля белые зубы.
– Кобра! Кобра! Спаси мя! – страшно проговорил Михайла Михайлович и, теряя сознание, позвал: – Ионыч! Ионыч! – И тут же руки у него подвернулись, и он упал носом в паркет, распрямляясь, медленно вытянул ноги.
– Какой подлец! – еще раз пнула поверженного супруга Евгения Сергеевна; в одной руке у нее был револьвер, в другой – долгожданный документ. – Или ты думал, старый колпак, что я так тебя и буду ждать, когда ты явишься ко мне с револьвером? Ха-ха-ха! Старый дурак! Я видела тебя сквозь стальную дверь!
«Старый дурак» ни о чем, пожалуй, не думал сейчас, да и навряд ли слышал хохот торжествующей победительницы.
Евгения Сергеевна чуточку преувеличивала. Она наблюдала за старым дураком с двенадцати ночи не сквозь стены и стальную дверь, а всего-навсего через замочную скважину.
Оставив супруга лежать лицом в паркет, Евгения Сергеевна подошла к двери кабинета, открыла ее, вынула ключ и, захлопнув дверь, замкнула. Отныне для Михайлы Михайловича навсегда заказана дорога в его собственный кабинет и к остальным дверцам заветных сейфов…
– Поднимайся! Ну? – Евгения Сергеевна тряхнула супруга за плечо, но он почему-то не охнул и никак не отозвался. – В обморок упал, старый колпак.
Сказав так, величавая хозяйка прошла к себе в спальню, погруженную в розовый полумрак. Она была не в кимоно, как о том думал Михайла Михайлович, а в черном гладком платье, обтянутом в талии.
Потом она включила верхний свет и внимательно посмотрела на подпись Михайлы Михайловича. Все в полном порядке. «Он меня хотел обмануть документом, – подумала красавица. – Как ловко он готовился преподнести документ, ха-ха-ха!.. Фу! Каторжник! Фальшивомонетчик!»
Насладившись документом, спрятала его в портфель для особо важных бумаг. Отныне она единовластная хозяйка миллионов Юскова; прииски – золото – прииски – золото; механический завод – забастовщики – убытки – милицию призвать, милицию – пусть не жалеют патронов – она не пожалеет денег; порядок – прежде всего порядок и – прибыли – прибыли!
Поцеловала портфельчик из замшевой кожи и спрятала в свой собственный сейф.
Хозяйка. Миллионерша. Ах, если бы еще к тому же – вдова…
Постель в спальной не разобрана; узорная накидка из тончайших брюссельских кружев – десять целковых за аршин – на горе пуховых подушек. Нет, Евгения Сергеевна вовсе не собиралась тешиться со старым колпаком в любовном экстазе, как он о том думал; она чересчур брезгливой стала; полюбовниками хоть пруд пруди. Она собиралась объявить Михайле Михайловичу, что с сего дня он, Михайла Юсков, навсегда оставит дом и жить будет в смирении со старцами в раскольничьем скиту, где когда-то печаталась на литографическом камне фальшивые «екатеринки».
V
Михайла Михайлович лежал в той же позе – лицом в паркет, и ни рукою, ни ногою не дрыгал. Смирненько так. Покойно.
Евгения Сергеевна присмотрелась к нему, толкнула туфлем – мягкий и беззвучный.
Разбудила горничных – Клавдию и Шуру.
Дюжие, откормленные девки, в наспех натянутых платьях, простоволосые, заспавшиеся, едва приподняли хозяина, испуганно ахнули.
