Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
— Моя свита запылилась в дороге и может запачкать эти прекрасные приборы.'.. — к огромному разочарованию Битки, отверг царь любезное приглашение маршала Тессе сесть за этот роскошный стол.
Из дворца его отвезли в отель Ледигьер, принадлежавший маршалу Виллеруа, но и там Петр вел себя, по разумению французских придворных, весьма странно: не возлег на хозяйскую широкую кровать, а прошел в маленькую комнатушку, предназначенную для денщика, и уснул в походной постели.
Конечно, эти скромные привычки были в обычае у Петра и раньше, но не отказывался же он от роскошных ужинов в Антверпене и Брюсселе! Скорее всего, здесь был ответ сердца: столь великую нищету узрел Петр по дороге из Кале в Париж. В отличие от богатого Брабанта провинции Северной Франции поражали такой нищетой, что казалось — здесь прошло нашествие страшного неприятеля, хотя никаких военных действий от Кале до Парижа не велось. Крестьянские дома напоминали самые убогие хижины: стояли без окон (ведь за каждое окно брали отдельный налог и король, и сеньор), без печных труб (брали подать за дым), с прохудившимися крышами, а выползавшие из хижин люди в лохмотьях выглядели еще хуже, чем нищие, толпившиеся у церквей и вдоль дороги. Подчеркнутая роскошь французской знати среди моря бедности выглядела в глазах Петра как пир во время чумы, и потому он отвергал пиршества и празднества, тяготился бесконечными визитами и церемониями, которые мешали увидеть ему другой Париж — город ремесел, искусств и науки. Потому и полетело такое письмо в Амстердам: «Катеринушка, друг мой сердечный, здравствуй! Объявляю вам, что я третьего дня ввечеру прибыл сюда благополучно и два или три дня вынужден в доме быть для визита и протчей церемонии и для того еще ничего не видал здесь, а с завтра начну все смотреть. А сколько дорогою видели, бедность в людях подлых великая! Петр».
Некоторых визитов никак нельзя было избежать. Само собой, пришлось принять регента Франции герцога Орлеанского. Оба были люди веселые, свободные, самого что ни есть крепкого мужского возраста и разумения. И оба понравились друг другу.
Петр предложил регенту полную перемену в восточной политике - Франции. Этот, по мнению придворных шаркунов, мужлан и неуч, не умевший отличить один соус от другого, предложил регенту план, который возобновит только Наполеон и который полностью состоится только еще через сто лет: создать франко-русский союз и на сей прочной оси замирить всю Европу.
Среди французских политиков того времени только один из умнейших, знаменитый герцог Сен-Симон оценил царские пропозиции и верно понял всю выгоду предложенного альянса с Россией.
«Ничто более сего не могло благоприятствовать нашей торговле и нашему весу на Севере, в Германии и в целой Европе»,— писал он впоследствии в своих знаменитых мемуарах. Однако большинство советников регента, и прежде всего главный вдохновитель французского кабинета аббат Дюбуа, союзу с Россией предпочитали союз с Англией, от которого в конце концов Франция не выиграла, а проиграла.
Петр I знал, конечно, о борьбе, шедшей в кабинете (Василий Лукич Долгорукий и Куракин имели в Париже своих людей), и не настаивал на скором договоре. Доволен был уже тем, что регент обещал твердо: союз со Швецией не возобновлять и кредит шведам боле не открывать.
Посему, когда плохо осведомленный и верящий разным домыслам и россказням королевский библиотекарь Бюв писал в «Газете Регентства»: «...кажется, у царя нет никаких дел, он редко пишет депеши и не посылает гонцов», он ошибался и вводил в заблуждение своего корреспондента, главу голландского правительства Гейнзиуса. Именно в Париже во время частых встреч и переговоров с регентом, которые шли с глазу на глаз при одном Куракине, как доверенном лице и переводчике, Петр и герцог Орлеанский и порешили ежели и не заключать прямой союз, то подписать дружественный договор, по которому Франция не только прекращала поддержку Швеции, но обещала посредничество в будущих мирных переговорах. Такой договор был согласован и подписан уже после отъезда Петра из Франции, в августе 1717 года в Амстердаме. К Амстердамскому договору присоединилась и Пруссия.
Так что визит в Париж был дипломатической викторией, и немалой: выбили французский костыль из рук шведского короля и сделали тем еще один шаг к прочному миру.
Но все эти переговоры, само собой, оставались тайной для парижского обывателя. Для них Петр поначалу представал загадочным восточным владыкой, вроде турецкого султана или персидского шаха. Посему странный вечерний въезд царя в Париж, без всякой церемонии, когда Петр не хотел даже, чтобы были зажжены сотни факелов, объясняли тем, что царь привез с собой десятки повозок со слитками золота и не хотел сразу показывать свои богатства. Тем времемем парижские купцы, особенно те, кто торговал предметами роскоши, готовились туго набить свои карманы от царских щедрот. Каково же было их разочарование, когда прошел слух, что царь зашел в небогатую меховую лавку и полчаса торговался с приказчиком из-за дешевенькой муфты. Правда, потом он дал приказчику 30 ливров на чай, но все-таки и знать, и купцы были поражены: царь, и торговался с лавочником — французские короли такого обычая не имели.
Вскоре разочаровались и знатные дамы: Петр отказался посетить гомерический бал у герцогини Беррийской, который стоил до ста тысяч ливров, и ночные пиршества, и маскарады, где можно было выбрать себе фаворитку. Золотая молодежь фыркала: царь не заводит метреску, не бросает тысячи на карточный стол и, по слухам, играет только в подкидного дурака. Словом — варвар!
Само собой, лихая слава француженок пугала Екатерину в далеком Амстердаме. Петр ее успокаивал: «Объявляю вам, что в прошлый понедельник визитировал меня здешний королище, дитя зело и изрядное образом и станом и по возрасту своему довольно разумен, которому седмь лет. А что пишешь, что у нас здесь есть портомойки... и то, друг мой, ты, чаю, описалась, понеже у Шафи-рова то есть, а не у меня, сама знаешь, что я не таковский, да и стар».
Однако этот «старик» бегал по Парижу, как молодой горец. А при ответном визите малолетнему королю подхватил понравившегося ему мальчика на руки и легко поднялся с ним по парадной лестнице, громко и весело объявив: «Всю Францию несу на себе». Впоследствии историки доказывали, что это анекдот и что не мог царь нарушить заведенный строгий этикет французского двора, но, зная нелюбовь Петра к разным церемониям, можно поверить в эту историю.
Зато при виде идущей на параде разодетой в пух и прах французской гвардии в завитых париках, парчовых камзолах, атласных туфлях и шелковых чулках, победитель под Полтавой резко обернулся к важным битым маршалам короля-солнца и отчеканил: «Я видел парадных кукол, а не солдат!» — и с облегчением объявил, что на сем конец церемониям.
Наконец-то он был свободен. И он учился: неоднократно посетил гобеленовую фабрику (ему подарили здесь четыре гобелена, вытканные с картин Жувенета) и медальерную мастерскую (такую он потом заведет в Петербурге); в обсерватории в телескоп смотрел на звезды; в Академии живописи интересовался ее уставом и осмотрел мастерские скульпторов и художников; на стекольном заводе изучал выделку больших зеркал и стекол; по дороге в Сен-Клу, где должен был встретиться с регентом Франции, заехал-таки на часок взглянуть на чулочную мануфактуру.
Вскоре высшая французская знать поняла, что Петра можно заманить на бал или ужин скорее всего обещанием показать ему собрание картин или коллекцию редкостей. И в Люксамбургском дворце герцогиня Беррийская показывает ему знаменитую галерею Рубенса, в Лувре он смотрит картины итальянцев; герцог Орлеанский в Сен-Клу демонстрирует ему свою коллекцию живописи.
«Царь носится по Парижу из угла в угол, не соображая, могут ли за ним поспеть его спутники. Маршал де Тессе изнемогает. Герцог д’Антен бежал от двора...» — уныло сообщала «Газета Регентства».
Конечно, уже сам распорядок царского дня утомлял приставленных к нему вельмож. Ведь Петр вставал по-мужицки, в пять утра, а в шесть уже был на улице, одетый в самый скромный костюм: суконный камзол, перепоясанный широким кушаком, матросские штаны, грубые, но крепкие башмаки. Из-под камзола выглядывал ворот простой чистой рубахи, на голове красовался простой парик.
А меж тем обычный туалет французского вельможи заканчивался лишь в двенадцать часов. Каково было бедному маршалу де Тессе быть при Петре уже в шесть утра? А дальше начиналась бесконечная скачка с кратким перерывом на обед. Правда, отходил ко сну Петр совсем «по-мещански», и в девять часов, когда только и начиналась подлинная жизнь французского высшего света, Петр был уже в постели, как простенький буржуа.
Впрочем, высшая знать мало интересовала! Петра, и он отказался принять принцев крови, заявив, что ответные визиты с их бесконечными обедами и возлияниями займут много времени.
