Колин Маккалоу - По воле судьбы
Помпей лег спать мрачный, но почему-то уверенный, что для него самого завтра все кончится хорошо. Кто сказал, что метеор — плохой знак? Что мог бы предсказать по нему Нигидий Фигул, эта ходячая энциклопедия древних явлений этрусских авгуров? А может быть, этруски считали это хорошим знаком? Римляне читали в основном по печени и лишь иногда по внутренностям и птицам, в то время как этруски описывали все.
За несколько часов до рассвета его разбудил гром. Он резко сел на кровати. (Ему показалось — взлетел!) Поскольку сон был прерван внезапно, Помпей отчетливо помнил его. Там был храм Венеры Победительницы на крыше его каменного театра, где стояла статуя Венеры с лицом и тонкой, стройной фигурой Юлии. Он в храме, украшает его военными трофеями, а толпа в аудитории аплодирует в восторге. О, какой хороший день! Только трофеи довольно странные. Его лучшая серебряная кираса с чеканкой, изображающей битву богов и титанов, огромный рубиновый бокал Лентула Круса, локон золотисто-рыжих волос, который Фауст Сулла всюду носит с собой, утверждая, что это волосы его деда. И шлем Метелла Сципиона с побитыми молью перьями белой цапли. Им владел некогда сам Сципион Африканский. И самый ужасный трофей — блестящая лысая голова Агенобарба на германском копье.
Дрожа от озноба и потея от духоты, Помпей снова лег. Сверкнула молния. Помпей прикрыл глаза, слушая, как удаляются раскаты грома. Когда по кожаному покрову шатра забарабанили крупные капли, он снова забылся и в мозгу его опять закрутились детали ужасного сна.
Рассвет принес густой туман и безветрие. Лагерь Цезаря пришел в движение. Нагружали повозки, впрягали в них мулов и лошадей, все готовились к маршу.
— Он опять не будет драться! — крикнул Цезарь в сердцах, входя в палатку своего заместителя. — После ливня река разлилась, земля раскисла, люди промокли, и так далее, и тому подобное. Тот же старый Помпей, те же старые отговорки. Мы дойдем до Скотуссы, прежде чем он что-либо предпримет. О боги, ну и слизняк!
По этой тираде сонный Антоний понял, что старик опять раздражен.
Туман не давал возможности видеть, что творится вверху, а сверху не видели, что делается в низине. Лагерь Цезаря продолжал сворачиваться, пока не прискакали эдуи-разведчики.
— Генерал, генерал! — задыхаясь, крикнул их офицер. — Гней Помпей вышел из лагеря и строится для боя! Очень похоже, что это всерьез!
— Дерьмо!
Это восклицание было единственной эмоциональной реакцией на сообщение. Далее команды полились непрерывным потоком.
— Кален, пусть нестроевые солдаты отведут всех животных за лагерь! Сабин, вели людям разобрать вал и засыпать траншею. Я хочу, чтобы все это исчезло быстрее, чем заполняются места в цирке! Антоний, готовь кавалерию. К бою, а не к прогулке. Ты, ты, ты и ты — развертывайте легионы. Драться будем, как решено!
Когда туман немного рассеялся, армия Цезаря ждала на равнине, словно в то утро никто и не думал никуда уходить.
Помпей построился фронтально к востоку. Восходящее солнце било его людям в глаза. Линии вытянулись на полторы мили между линией холмов и рекой. Огромное скопление кавалерии на левом фланге и намного меньше на правом.
Цезарь, хотя и с меньшими силами, растянул фронт своей пехоты пошире, так что его пятый правофланговый стоял лицом к вражеским лучникам-пращникам. Левее от него в строгом порядке расположились десятый, седьмой, тринадцатый, одиннадцатый, двенадцатый, шестой, восьмой и девятый легионы. Четырнадцатый легион, в котором было не десять, а восемь когорт, Цезарь спрятал позади тысячи германских всадников, вооружив его не обычными метательными, а зазубренными осадными копьями. Его левый фланг не имел кавалерии, зато имел в командирах Марка Антония. Центром командовал Кальвин, правым флангом — Публий Сулла. Резерва Цезарь не оставил.
Расположив свой наблюдательный пункт на высотке позади восьми когорт четырнадцатого легиона, Цезарь сидел на своем Двупалом, по обыкновению, боком — обе ноги свешиваются с седла. Рискованно для любого наездника, но не для него, обладающего умением единым махом перенести через луку нужную ногу и послать Двупалого в галоп. Так он лучше видел свои войска, а войска знали: раз генерал сидит боком, значит, он спокоен и уверен в себе.
«О, Помпей, какой же ты олух! Зачем ты поручил Лабиену вести этот бой? Ты все поставил на три хрупких фактора: что твоя кавалерия сможет смять мой правый фланг и ударить мне в тыл, что мои парни на подъеме устанут и что твоя пехота сможет их опрокинуть. — Цезарь поискал взглядом Помпея. Тот красовался как раз напротив на огромном белом коне. — Жаль тебя, дурачок. Этот бой не твой, и он будет жарким».
Каждая деталь отрабатывалась три дня подряд. Когда ударила кавалерия Лабиена, пехота Помпея осталась на месте, а пехотинцы Цезаря побежали наверх. Но, не добежав до противника, они остановились, перевели дыхание, а затем огромным единым молотом ахнули по врагу. Тысяча германских конников на правом фланге рассыпались перед несущейся к ним лавиной. Лабиен не стал их преследовать и пошел по дуге, чтобы ударить десятому в тыл. Но напоролся на осадные копья восьми когорт четырнадцатого легиона, неустанно практиковавшегося в обращении с ними. Тяжелые острые наконечники методично вонзались в лица галатийцев и каппадокийцев. «Это же сущая греческая фаланга!» — подумал в смятении Лабиен. Его кавалерия запаниковала, и германские всадники с жуткими воплями накинулись на нее. Десятый посторонился, потом сделал бросок и изрубил в куски вражеских лучников и пращников, после чего развернулся и взялся за кавалерию Лабиена. Лошади ржут, бьются в агонии, всадники кричат, падают, всюду кровавая неразбериха.
В других местах картина была такой же. Фарсал походил больше на бойню, чем на сражение цивилизованных войск. Непосредственно бой длился едва ли час. Резервные вспомогательные войска Помпея разбежались, но большая часть регулярных его легионов дралась, включая сирийские, первый и третий. Однако восемнадцать правофланговых когорт сочли за лучшее взять ноги в руки, оставив Марка Антония полным хозяином территории, прилегающей к реке Энипей.
Помпей покинул поле боя, как только понял, что проиграл. «Будь проклят Лабиен, будь проклято его презрение к рекрутам Цезаря, набранным на той стороне реки Пад. Все подразделения Цезаря дрались, как единое целое. Умело, расчетливо, деловито! Я был прав, а мои критики — нет. Получи, Лабиен! Получи и умойся! Я был прав. Цезарь непобедим. Ни в бою, ни в любом другом деле. Лучшая стратегия, лучшая тактика. Со мной все кончено. Кто заменит меня? Лабиен?»
Он вернулся в лагерь, вошел в свой шатер и застыл, обхватив голову руками. Он не плакал. Время слез прошло.
В таком положении его и нашли Марк Фавоний, Лентул Крус и Лентул Спинтер.
— Помпей, вставай, — сказал Фавоний, кладя руку на серебряную кирасу.
Помпей не сказал ни слова, не шевельнулся.
— Помпей, вставай! — крикнул Лентул Спинтер. — Все закончилось, мы проиграли.
— Цезарь идет, ты должен бежать! — дрожа, прокричал Лентул Крус.
Помпей опустил руки, поднял голову.
— Бежать? Куда? — спросил он безразлично.
— Я не знаю! Куда-нибудь! Пожалуйста, Помпей, пойдем с нами, пойдем! — умолял Лентул Крус.
Взгляд Помпея наконец прояснился, и он увидел, что все трое облачены в греческие одеяния: хламиды, широкополые шляпы, ботинки, туго стянутые на лодыжках.
— Вы переоделись? — спросил он с удивлением.
— Так лучше, — сказал Фавоний, держа в руках комплект такой же одежды. — Пойдем, Помпей, вставай! Я помогу тебе снять доспехи.
Помпей встал и позволил превратить себя из римского полководца в греческого купца. Переодетый, он изумленно оглядел свой шатер, потом, казалось, пришел в себя. И, усмехнувшись, последовал за легатами.
Они выбрались из лагеря через ближайшие к дороге на Лариссу ворота и ускакали. Тридцать миль не дистанция, чтобы менять лошадей, и все же те были в мыле, когда пересекали городскую черту.
Однако весть о победе Цезаря при Фарсале опередила беглецов. Ларисса, преданная делу Помпея, заволновалась. Смущенные горожане бродили туда-сюда, вслух гадая, что ждет их, когда придет Цезарь.
— Он ничего вам не сделает, — сказал Помпей, спешиваясь на рыночной площади и снимая шляпу. — Спокойно занимайтесь своими делами. Цезарь не тронет вас.
Конечно, его узнали, но, хвала всем богам, не ругали, не упрекали. Помпей, окруженный плачущими и предлагающими помощь сторонниками, задумался. «Что я сказал однажды Сулле на дороге у Беневента, когда он напился? Что народ больше поклоняется восходящему, чем заходящему солнцу. Да, именно так я ему и сказал. Солнце Цезаря на восходе. А мое зашло навсегда».
Вокруг него собрался полуэскадрон в тридцать конников, предлагавших себя ему в провожатые при условии, что он двинется на восток. Все это были треверы, из тех, кого Цезарь некогда послал в дар Деиотару, вполне резонно рассчитывая, что из такой дальней дали эти бунтовщики уже не вернутся домой. С очень многими так и случилось. Они овладели греческим, обзавелись семьями. Деиотар взял всех на службу и обласкал.
