А. Сахаров (редактор) - Елизавета Петровна
– Убийца, которого вы были сообщницей.
– Мне, граф, следовало бы уже давно дёрнуть за эту сонетку, но я не из трусливых, да и надеюсь, что ваша болезнь ещё не дошла до буйства. Да, кроме того, всё это – точно сказка. Польский граф захватывает убийцу русской княгини и обнаруживает, что вместо оставшейся в живых княжны при дворе русской императрицы фигурирует дворовая девушка, сообщница убийцы своей барыни и барышни… Так, кажется?..
– Совершенно так.
– Но что всего интереснее, так это то, что польский граф не сообщает тотчас же о своём важном открытии русским властям, а вступает в переговоры с сообщницей убийцы, самозваной княжной. Вы – остроумный шутник и занимательный собеседник.
– Я не шучу и не рассказываю сказок, – возразил граф.
– Серьёзно говорить то, что возбуждает смех в слушателях, – одно из достоинств рассказчика. Что же дальше?
– Вы прекрасно владеете собою, видимо предупреждённая вашим сообщником, хотя отказываетесь, что видели его и принимали у себя.
– Кого это?
– Никиту Берестова… Вашего отца.
– Благодарю вас за такое родство, граф.
– Но можно доказать, что у вас бывал странник, который велел доложить вам о себе, что он – не кровопивец, и вы с ним подолгу беседовали.
– Действительно, – ответила молодая девушка, – ко мне приходил какой-то юродивый, и я помогала ему и слушала его болтовню и даже предсказания… Я очень люблю всё необыденное… Доказательство налицо: я слушаю вас, граф, а ваши речи очень малым, по отсутствию смысла, отличаются от речей этого юродивого.
– Княжна! – воскликнул граф.
– Вот и проговорились сами… Забыли, что только сейчас называли меня Татьяной Берестовой, – со смехом заметила девушка.
– Я обмолвился. Но всё равно! Этого странника, – продолжал граф Свенторжецкий, – я со своими людьми захватил у калитки вашего сада, и он оказался Никитой, убийцей княгини и княжны Полторацких.
– Но зачем же вы отпустили его?
– Я хотел сперва переговорить с вами.
– О чём же говорить с сообщницей убийцы?
– Я могу похоронить эту тайну… Никто, кроме меня, не будет знать об этом.
– Вот как?.. И ваша цена, граф? – с нескрываемым презрением спросила княжна.
– Вы сами, – ответил граф и приблизился к ней.
– Отойдите, граф, – остановила его княжна, – или я позвоню.
– Вы раскаетесь. Я захвачу Никиту и отдам его в руки правосудия.
– Я сожалею только, что вы этого давно не сделали.
– Но тогда вы погибли.
– Вы наивны, граф! Кто может поверить оговору убийцы княжны Полторацкой или вашему сумасшедшему бреду?
– У меня есть доказательства, что вы – не княжна.
– Какие?
– Вы были очень схожи с покойной княжной, но случай сделал между вами некоторое различие. У вас на безымянном пальце правой руки искривлён ноготь, вы занозили руку, когда вам всего было десять лет, и у вас сделался ногтоед… С княжной этого не случалось.
Молодая девушка невольно вздрогнула при этих словах графа и побледнела, но моментально оправилась.
– Вы правы. Этот случай был с Таней, но вы ошибаетесь в дальнейшем; осенью, за тем летом, в которое случилось с нею это несчастье, занозила тот же палец и я. У меня тоже сошёл ноготь и вырос несколько неправильным. Я тогда ещё ребёнком решила, что это меня наказал Бог за то, что я радовалась, что между мною и Таней есть хотя какое-нибудь различие.
– Это сказка, быстро и умно придуманная, и меня вы ею не убедите. Так вы хотите, чтобы я начинал дело?
Княжна долго, пристально, молча смотрела на него, стоявшего, по её желанию, в почтительном отдалении. Граф принял это за колебание и подумал, что она сдаётся. Однако княжна воскликнула:
– Так неужели же вы думали, что я пойду с вами на эту позорную сделку?.. Вы ошиблись… Мне грустно только одно, что до такой низости дошли именно вы. Если бы это сделал действительно польский граф, чужестранец, то я могла бы думать, что добывать себе женщину таким неприглядным способом в обычаях его родины… Но на это решились вы, русский человек.
– Я вас не понимаю, – побледнел граф.
– Вы – не граф Свенторжецкий. Вы выдали себя мне своим последним рассказом о ногте покойной Тани… Вы – Осип Лысенко, товарищ моего детства, принятый как родной в доме моей матери. Я уже давно, встречая вас, вспоминала, где я видела вас. Теперь меня точно осенило. И вот чем вы решили отплатить моей матери за гостеприимство!.. Идите, Осип Иванович, и доносите на меня кому угодно… Я повторяю, что сегодня же расскажу всё дяде Сергею, а завтра доложу государыне. Я сделаю даже больше. На днях в Петербург ожидают вашего отца по пути в действующую армию, где он получает высокий пост. Я расскажу ему, как нравственно искалечила его сына иноземка-мать.
Свенторжецкий стоял пред нею бледный, уничтоженный.
– А теперь довольно!.. – И молодая девушка сильно дёрнула сонетку, а затем приказала лакею: – Проводите графа! До свидания, – обратилась она к Иосифу Яновичу, – не забывайте меня…
Она грациозно протянула графу руку. Он машинально поцеловал её и вышел.
VIII
МЕЖДУ СТРАХОМ И НАДЕЖДОЙ
Весь путь от княжны до дома прошёл для Свенторжецкого незамеченным. Он решительно не помнил, как он оделся, сел в сани и приказал ехать домой, даже как снял дома верхнее платье и прошёл в свой кабинет. Всё это в его памяти было подёрнуто густым, непроницаемым туманом. Лишь спустя порядочно долгое время он очнулся и воскликнул:
– Посрамлён, опозорен!.. Безумец, я думал найти в ней рабу, а встретил врага, и врага сильного.
Он бросился на диван и глубоко задумался.
«Неужели я ошибся, неужели она действительно настоящая княжна? – Неслось в его голове, но он тотчас же отгонял эту мысль. – Нет, не может быть! Несомненно, она – самозванка. Ведь всего недели полторы тому назад, вот здесь, в этом самом кабинете, предо мною сознался Никита Берестов, её отец. Надо бороться, надо победить её, нельзя дать так насмеяться над собою».
Необузданный по природе и по воспитанию, молодой человек выходил из себя, как от оскорблённого самолюбия, будучи одурачен девчонкой, так и потому, что понравившаяся ему игрушка, которую он уже считал своею, вдруг стала для него недосягаемой.
«Отойдите, граф, или я позвоню!» – раздавался в его ушах голос девушки, и он отошёл.
«Нет, нет, она будет моею во что бы то ни стало! – думал он. – Она, конечно, никому не пойдёт говорить о нашем разговоре, не пойдёт докладывать императрице, а я уличу её очной ставкой с Никитой. Она не посмеет отпереться и сдастся».
Искра надежды снова затеплилась в сердце графа, и он позвонил.
Явился Яков, всё ещё служивший у графа, так как отпуск его на волю, несмотря на уплаченные за него графом помещику деньги, ещё не состоялся, ввиду того что ещё не были окончены все формальности, и спросил:
– Что прикажете, ваше сиятельство?
– Вот что: мне необходимо снова повидать этого странника, что к княжне ходил. Ты ведь знаешь, где найти его?
– Молодцы мои сказывали, что выследили его берлогу. Он живёт в лесу, неподалёку от дома княжны.
– А может быть, он оттуда ушёл? Так как же быть?
– Опять у калитки дома княжны подстеречь его или у кабака дяди Тимохи; есть такой там, на выезде из предместья, по ночам торгует, более для беглых да для таких, как этот, странников.
– Так ты уговорись со своими и начинай следить. Как сцапаете, так вяжите и прямо сюда. Если меня не будет дома, то до моего возвращения не развязывайте.
– Слушаю-с, ваше сиятельство. Я распоряжусь сегодня же.
– Я полагаюсь на тебя. Вот тебе на расходы! – И граф подошёл к шифоньерке, отпер её, вынул один из мешочков с серебряными рублями и бросил его Якову, сказав: – Лови!
Тот ловко поймал на лету, после чего был отпущен барином.
– Хорошо посмеётся тот, кто посмеётся последний, Татьяна Никитишна! – злобно вслух сказал граф. – Я-то не прощу вам сегодняшнего дня. Вы всё же будете моей, живая или мёртвая. Только бы скорей Яков добыл мне этого Никиту, остальное я всё уже устрою умело и обдуманно. Я вижу теперь, что сам виноват во всём. Не надо было медлить. Я дал ей время одуматься и подготовиться. Но увидим теперь, чья возьмёт!
Посидев ещё с полчаса в раздумье, Свенторжецкий уехал из дома. Он стал вести прежний светский образ жизни, но всё же каждый вечер или, лучше сказать, ночь с тревогой подъезжал к своей квартире.
– Ну, что? – спрашивал он отворявшего ему дверь Якова.
– Не нашли ещё, – отвечал тот.
Такой же вопрос задавал граф ему и каждое утро, но получал тот же далеко не удовлетворительный ответ.
Никита совершенно сгинул; его землянка оказалась пустою, в доме княжны Полторацкой он не появлялся, в кабаке Тимохи тоже.
Прошла неделя, и граф решил прекратить розыски.
«Она дала отступного, и он скрылся, – рассудил он. – Что же теперь делать?»
Его положение оказывалось действительно незавидным. Игра была проиграна. С исчезновением Никиты весь составленный им новый план рушился.
