Валентин Пикуль - Нечистая сила
– Все свои силы я отдаю охранению самодержавия…
Ни одной фальшивой ноты в его голосе не прозвучало; слова Протопопова – не декларация, это естественный крик души, желавшей подпереть шатающийся трон Романовых. Затем он сделал заявление, что никакой своей политики вести не намерен – лишь будет следовать в фарватере политики кабинета Штюрмера.
– Жизни своей не пощажу, – искренно рыдал Протопопов, – но я спасу древний институт русской монархии!
В «желтом доме» на Фонтанке, где министры мелькали, как разноцветные стеклышки в калейдоскопе, царил невообразимый кавардак. Никто не знал, где что лежит. Стопы неразобранных дел росли под потолок – будто сталагмиты в доисторических пещерах. Протопопов первым делом позвонил в клинику Бадмаева:
– Петр Александрыч, а Паша у вас?.. Паша, здравствуй, это я, Сашка! Слушай, не дай погибнуть – спасай меня…
Курлов явился в МВД – властвовать! При нем Протопопов начал барабанить в Таврический дворец – председателю Думы Родзянке:
– Поздравьте! Я уже здесь! Я звоню с чистым сердцем! Так я рад, что стал министром внутренних дел… – Потом он обалдело сказал Курлову: – Ты знаешь, что мне этот гужбан ответил? Он ответил: «У меня нет времени для разговоров с вами…»
– Короче, – спросил Курлов, – что ты мне предлагаешь?
– Пост товарища…
– Мы и так товарищи.
Теперь Курлов может вернуть долги Бадмаеву.
– Паша, возьмешь на себя и департамент полиции?
– Давай, – согласился Курлов. – А ты не боишься, что за мои назначения Дума тебе все зубы выломает?
– Мне на них наплевать! Кстати, Паша, подскажи мне хорошего портного. Хочу сшить себе узкий в талии жандармский мундир…
Помимо мундира, его заботило издание собственной газеты «Русская Воля». Плеханов, Короленко и Максим Горький сразу отказались сотрудничать с ним, из «китов» остались только Амфитеатров и Леонид Андреев. Первый номер протопоповской газеты целиком был посвящен ругательствам по адресу самого же создателя этой газеты. Протопоповская газета смешала с дерьмом… Протопопова!
– Амфитеатрова выслать, – распорядился министр.[22]
– Это глупо, – вмешался Курлов. – Вот Столыпин, бери с него пример… Когда на него нападали в печати, он отмалчивался. И никогда не пытался мстить. А если его подчиненные делали это за него, он бранил подхалимов и защищал своего обидчика.
– Столыпин передо мною – пешка!
Курлов даже оторопел:
– Сашка, ты на стенку лезь, но на потолок не залезай…
«Когда после моего назначения Распутин сказал мне по телефону, что теперь мне негоже водиться с мужичонком, я ему ответил, что он увидит – я не зазнаюсь. Но ставленником его себя не чувствовал, продолжая с ним встречаться у Бадмаева, как прежде; чужой при дворе, не имея никаких связей, какие были у других, я не заметил, что моею связью был Распутин (а значит, Вырубова и царица), пока царь… не почувствовал, что я стал любить его как человека, так как среди большого гонения я встречал у него защиту и ласку; он на мне „уперся“, как он раз выразился мне. Он говорил, что я его личный выбор: мое знакомство с Распутиным он поощрял. Бадмаев и Курлов звали меня на эти свидания (с Распутиным), и я ездил не задумываясь – я знал, что его (Распутина) видят многие великие люди» – так писал о себе Протопопов… Но, признав влияние Распутина, он никогда не сознался, что Симанович держал на руках его векселя, которые надо оплачивать. Протопопов устраивал обмен пленных – за одного еврея, попавшего в немецкий плен, выдавал трех немецких солдат! В этот абсурд трудно поверить, но так и было. Протопопов надоел царю со своим постоянным нытьем о «страданиях умной и бедной нации», из кабинетов МВД было не выжить еврейские делегации, раввины и банкиры наперебой рассказывали, как им трудно живется среди антисемитов…
Курлов орал на министра, как на сопливого мальчишку:
– Дурак! Что ты опять глаза-то свои закатил? Посмотри хоть разок на улицы – там в очередях готовы разодрать тебя за ноги. Пойми, что пришло время крови. Пока не поздно, уничтожь «хвосты» возле лавок… Надо наделить крестьян землей, хотя бы для этого пришлось пожертвовать ущемлением прав дворянства. (О, как далеко пошел Курлов в страхе своем!) Перестань ковыряться с жидами, а срочно уравняй права всех народов России. (Смотрите, как он зашагал!) Иначе нас с тобой разложат и высекут… Или ты не видишь, что разгорается пожар революции?
А в кулуарах Таврического дворца, поблескивая лысиной и стеклами пенсне, бродил язвительный сатир Пуришкевич, отзывая под сень торжественной колоннады то одного, то другого депутата, и, завывая, читал им свои новые стишки – о Протопопове:
Да будет с ним святой Георгий!
Но интереснее всего —
Какую сумму взял Григорий
За назначение его?
Это поклеп! Протопопов был, пожалуй, единственным министром, который был проведен Распутиным бескорыстно – без обычной мзды. Сейчас он подсчитал, что подавление революции будущего обойдется государственной казне всего в четыреста тысяч рублей…
– Так дешево? – не поверил царь.
– Ни копейки больше, – отвечал Протопопов.
Придворные называли его, как попугая, Протопопкой, а серьезные академические генералы в Ставке – балаболкой.
По рукам публики блуждали тогда анонимные стихи:
Ах, у нас в империи от большого штата
Много фанаберии – мало результата:
Гришка проповедует, Аннушка гадает…
Про то Попка ведает, про то Попка знает!
Бадмаев в это время подкармливал Протопопова каким-то одуряющим «любовным фильтром» (что это такое – я не мог выяснить), и министр валялся в ногах царицы, глядя на нее сумасшедшими глазами старого потрепанного Дон-Жуана, потом он бросался к роялю и – великолепный пианист! – проигрывал перед женщиной скрябинские «Экстазы», рвущие ей нервы…
* * *Из камеры Петропавловской крепости царь перевел Сухомлинова в палату психиатрической больницы, откуда было легче отдать его «под домашний арест». Генерал Алексеев сказал государю:
– Ваше величество, а вы не боитесь, что толпа с улицы ворвется в квартиру и растерзает бывшего министра?
– К нему будет приставлен караул…
В жилище Сухомлиновых вперлисвечером сразу девять солдат с винтовками, попросили стакан и дружно хлестали сырую воду из-под крана. Екатерина Викторовна с презрением сказала:
– Что вы мне тут водопой устроили, как лошади?
Солдаты неграмотно, но вежливо объяснили:
– Войди в наше положение. Вечером крупы тебе насыплют доверху. Трескаешь, ажно в башке гудеж. Оно ж понятно – пишшия-то не домашня, казенна. Без воды у нас все засохнет и кишки склеятся!
Сухомлинова позвонила в МВД Протопопову.
– Это выше моих сил! – сказала она. – Всю квартиру завоняли махоркой и портянками… Неужели мой супруг убежит?
Протопопов лично навестил арестанта, наговорил ему любезностей и выставил караул на лестницу, чтобы не мешал жить. Когда министр удалился, чета Сухомлиновых в строгом молчании пила чай, и абажур отпечатал на скатерти розовый круг. Екатерина Викторовна, поджав губы, тонкими пальцами с крашеными ногтями положила себе в чашечку два куска сахара.
– Я забыла сказать, – с расстановкой произнесла она, хмуря густые брови, – за то, что ты сидишь со мною и пьешь чай не в крепости, а дома, за это ты должен благодарить Распутина.
Старик тихо и жалко заплакал: он все понял.
– Боже мой, – бормотал, – какой позор… Ах, Катя!
Жена следила, как тают в чашке куски рафинада.
– Ты, – сказала она, не глядя мужу в глаза, – должен хотя бы позвонить Распутину и в двух словах… поблагодарить.
– Избавь! Этого я никогда не сделаю…
Распутин говорил в эти дни: «Осталось Рубинштейна вызволить, тады и отдохнуть можно, а то юстицка замотала меня!» До его слуха уже долетали возгласы с улиц: «Долой Штюрмера, долой Протопопова!» Штюрмера свалить было нетрудно, пихни – и брякнется, а Протопопова уже невозможно… Пока Екатерина Викторовна пила чай со старым оскорбленным мужем, Гришка хлебал чай с Софьей Лунц; он долго молчал, что-то думал, потом показал ей кулак:
– Вот ёна, Рассея-то, где! И не пикнет…
Финал седьмой части
Русская военная сила к осени 1916 года уже не имела гвардии – весь ее цвет погиб под шрапнелью, был вырезан под корень дробными германскими пулеметами; славная гвардия полегла в болотах Мазурии непогребенной, она приняла смерть в желтых облаках хлористых газов. Не только пролетариат – армия тоже волновалась, в окопах бродила закваска мятежа, а на страну надвигался голод. Впрочем, не будем упрощенно думать, что Россия обеднела продуктами – и хлеб, и мясо водились по-прежнему в гомерическом изобилии, но Петроград и Москва уже давно сидели на скудном пайке, ибо неразбериха на транспорте путала графики доставки провизии. Вопрос о голоде в городах – это был тот каверзный оселок, на котором царское правительство наглядно оттачивало свое бюрократическое бессилие…
