Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
Закончив чтение, Петр отбросил сей гнусный пасквиль, встал, надел длинный домашний халат, сунул ноги в теплые шлепанцы, подошел к мелко застекленному окну. Падал мокрый снег на красные черепичные крыши, дул норд, за окном царило ненастье, и такое же ненастье царило в душе Петра. И по-прежнему маячил перед окном маленький человечек в черном плаще. Петра обуял гнев — снова этот соглядатай! Он кликнул Корнева. Полковник, казалось, только и ждал вызова, — впрочем, в приемной возле опочивальни какой уж день толпилась ноя царская свита, перепуганная болезнью Петра.
— Узнал ли ты, кто сей наглец? — грозно вопросил Петр. Роман в ответ бодро щелкнул шпорами:
— Узнал, государь! Мои люди за ним проследили. То агент шведского министра барона Герца, некий Прейс!
— Так вот, сделай так, чтобы этот Прейс боле тут под окнами у меня не крейсировал! — распорядился Петр. И Роман опять бодро щелкнул шпорами: его обрадовали и гнев царя, и его распорядительность. Коль гневается и опять приказы отдает, значит, болезнь уже отпустила! И, выйдя в приемную зала, Роман весело сообщил:— Государь уже на ногах!
В зале радостно зашумели. На другой день Сонцев, прибывший из Лондона, застал Петра уже за письменным столом.
— Вот, полюбуйся, тезка, что граф Гилленборг в Лондоне сочиняет!— И царь протянул Сонцеву известный уже ему пасквиль. В нем утверждалось, что царь хочет не только возвернуть Ингрию и Карелию, земли отчич и дедич, присоединить к России Эстляндию и Лифляндию, но и захватить Финляндию, завоевать со временем всю Швецию, поставить под свое верховенство Данию и север Германии,— И сии лжи напечатаны в Англии! Неужто наши промыслы и торговля господам англичанам спокойно спать не дают?— Петр взглянул на замешкавшегося Сонцева и продолжал: — Ныне понятно, отчего король Георг, заехав в Гаагу, к нам в Амстердам не изволил пожаловать. Боится, видать, не столько шведа, сколько нас. Недаром сей пасквиль вещает, что победы России — верный знак скорого светопреставления. А я, само собой, прямой Антихрист! И такую лжу возводят не невежи раскольники, а просвещенные господа европейцы!
Сонцев, предупреждая нарастающий царский гнев, неожиданно беспечно рассмеялся и сказал, что отныне автор сей пачкотни, граф Гилленборг, никакие пасквили писать боле неспособен, понеже взят на днях в Лондоне под крепкую стражу за открытые связи с партией якобитов.
— Да ну! — вскинулся Петр.— Вот эго новость!
— У оного Гилленборга в бумагах нашли открытую переписку свейского короля с главарями якобитов,— спокойно объяснил Сонцев.— Похоже, король Карл и его новый первый министр, одноглазый голштинец Герц, совсем умом тронулись — не закончив Северную войну, собираются поддержать новый мятеж якобитов в Шотландии. Парламент в бешенстве, отношения Англии со Швецией вновь прерваны, и эскадра нашего старого знакомца сэра Норриса снова собирается на Балтику, охранять море от шведских каперов.
— Я всегда говорил, что сей чудак Каролус — наилучший вспомогатель в нашем великом деле!— в свой черед весело рассмеялся Петр. У него вдруг родилось радостное чувство, что полоса новогодних неудач миновала и что даже непутевый Алешка скоро возвернется в отчий дом.
Паутина барона ГерцаЗа Петром в Голландии в тот приезд следили не только местные власти, но и агенты многих европейских держав. Поручения на то имелись из Лондона и Варшавы, Берлина и Парижа. Но боле всего, пожалуй, суетился вокруг царя в Амстердаме маленький худенький человечек с незапоминающейся фамилией Прейс (иногда он писал два «с» в конце фамилии, но чаще, дабы еще больше стушеваться перед сильными мира сего, оставлял одну букву). Прибыв в Амстердам, Прейс остановился, впрочем, не на захудалом постоялом дворе в еврейском гетто, а в доме зажиточного негоцианта-единоверца, что был расположен как раз напротив дома Осипа Соловьева. Поэтому по приезде Петра в Амстердам каждый его шаг и выезд просматривался господином Прейсом, который посылал о том донесения и своему прямому начальнику, шведскому посланнику в Гааге барону фон Мюллерну, и послу Швеции в Париж барону Эрику Спарре. Вскоре те сведения показались шведской короне столь важными, что скромный комиссионс-секретарь получил право прямой переписки с самым могущественным министром Швеции бароном Генрихом Герцем, который в те дни также обретался в Париже, где клянчил новые субсидии на продолжение войны.
Через банкиров-единоверцев господин Прейс скоро разведал, что и царь хлопочет в Амстердаме о немалом займе — на два миллиона гульденов, но что голландские банки навряд ли откроют ему столь великий кредит. Это недоверие банкиров к царю объяснялось и развалом Северного союза, и неудачей с десантом в Сконе, и слухами об исчезновении царевича, а главное — тем, что Петр никак не мог завершить победную войну победным миром. А на войне, пока она не закончилась, могли случиться разные повороты, и как раз накануне рождества до Амстердама дошли слухи, что страшный шторм разметал в Ревеле русский линейный флот, причем два самых больших корабля, «Святой Антоний» и «Фортуна», затонули. Передавая эту весть барону Герцу, маленький господин Прейс приписал, что царь якобы с горечью сказал в одном доме: «Ясно вижу, что Бог не желает осуществления моих планов».
Вообще господин Прейс с великою охотою собирал в те дни все видимые знаки готовности царя к миру, поскольку отлично знал, какой крутой новый курс для шведского корабля выбрал его новый штурман голштинец Герц. Став первым министром Карла XII, барон убедил короля, что лучше примириться с главным неприятелем, царем Петром, уступив ему Ингрию и устье Невы, но возвратив не только завоеванную русскими Финляндию, но и Эстляндию и Лифляндию.
— Вслед за тем ваше величество легко расправится со всей этой мелочью: Данией, Саксонией, Ганновером — и не только возвернет свои владения в Германии, но и при воинской удаче заберет у датского короля Норвегию,— заявил Герц Карлу XII.— С царем же можно заключить не только мир, но и прямой союз. И с помощью Петра вынудить к миру Речь Посполитую и Пруссию, а затем помочь якобитам восстановить династию Стюартов на английском престоле!
Надобно ли говорить, что столь великие перспективы увлекли безрассудного Карла XII, всегда верящего более фантазии, нежели реальной политике. К тому же фантазер Герц в мечтах уже положил к его ногам Норвегию.
Поначалу, казалось, фортуна улыбнулась Герцу: царь сам рассорился со всеми своими союзниками и стремился к скорому миру. Недаром Прейс передал барону Герцу, что в доме Якоба Витзена царь открыто признался: «Я дряхлею, вел столько лет войну, страна истощена, и я желаю остаток своей жизни прожить в мире!».При этом маленький Прейс предусмотрительно добавил, что царь в своих речах относится к персоне ЕГО КОРОЛЕВСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА с непрестанным уважением, называя короля не иначе, как «мой брат Карл». Неудивительно, что барон Герц подчеркнул эти слова и тотчас отправил из Парижа в Амстердам двух испытанных шведских агентов — генерала Ранка и прибывшего с берегов Босфора Станислава Понятовского — в помощь господину Прейсу. Всем им была поставлена Герцем одна задача — вступить в прямые переговоры с русскими. И вот шведские агенты ищут подходы к прибывшему в Амстердам канцлеру Головкину, русскому послу в Голландии князю Куракину, вице-канцлеру Шафирову. Не упускают из виду и персон менее значительных, но близких к царю: фрейлин Екатерины; голландских купцов, ведших торговлю с Россией; спутников Петра из кумпанства славильщиков, с коими царь славил Рождество в 1717 году. Даже певчие из царского хора и поп Битка — походный «князь-папа» все-шутейшего собора — не были обойдены их вниманием. Но боле всего шведам повезло, пожалуй, с царским лекарем шотландцем Арескином, ярым якобитом, защитником прав свергнутой в Англии династии Стюартов. Доктора не надо было ни убеждать, ни подкупать — он и так горой стоял за скорейший мир России со Швецией. Ведь только освободившись от войны с Россией, Карл XII мог бы оказать прямую помощь делу Стюартов в Англии. О том, что якобиты крепко рассчитывают на шведскую помощь, доктору сообщил не кто иной, как особо приближенный к семейству Стюартов граф де Мар, который лично поспешил в Амстердам, чтобы иметь беседу с Арескином. Во время разговора де Мар попросил доктора тайно представить его царю. Столь кстати подвернувшаяся простуда Петра способствовала этой тайной встрече. Петр, лежа в постели, молча выслушал горячие речи графа де Мара о святом деле Стюартов,— переводил ему Арескин. В участие лихого короля в новой «бендерской войне» Петр вообще-то поверил. Бумаги арестованного в Англии шведского посла Гилленборга были прямым тому свидетельством. Но в скорую победу Стюартов не верили ни Петр, ни его советники. Посему никаких обещаний о помощи я'кобитам царь во время встречи с де Маром не дал. Просто отмолчался, сославшись на недуг. Арескину же строго наказал боле никаких якобитов в дом к нему не важивать. В отличие от своего медикуса Петр, за долгие перипетии войны сам ставший опытным дипломатом, уловил, что чья-то опытная рука направляет к нему издалека и де Мара, и явившихся вслед за горячим шотландцем посланцев кардинала Альберони, возглавлявшего правительство Испании. Посланцев кардинала, двух пронырливых иезуитов, Петр принял уже в своем кабинете,— болезнь отступила, из Везеля приехала наконец друг милый Катя, да и гнилая мокрая погода сменилась крепким морозцем.
