Вячеслав Шишков - Угрюм-река
– Ну так и действуйте, Карл Карлыч. И действуйте...
– Да! Но я должен предуведомить вас, что толпа – в четыре тысячи с лишком, что толпа вооружена, моих же солдат девяносто семь человек-с.
– Что ж, трусите?
– Нет, нет! Нет, нет! – завилял глазами ротмистр и чуть попятился от Прохора. – Но я должен честно сказать, что ежели, Боже упаси... Вы понимаете? Тогда нам никому несдобровать, вы же поплатитесь жизнью в первую голову.
Надбровные морщины Прохора резко задвигались. Инженер Абросимов все еще трясся у окна. Ротмистр фон Пфеффер, оценив действие на Прохора Громова пугающих слов своих, нервно покашлял в фуражку и торжественно звякнул шпорами.
– Итак, Прохор Петрович, ваше слово! Значит, уступок рабочим с вашей стороны не будет?
Пыхтящее молчание. Абросимов было посунулся к хозяину. Меж сдвинутых бровей Прохора врубилась вертикальная складка. Он резко ответил:
– Нет!
– В таком случае... Господин Абросимов, идемте, нас ждут.
Через минуту залились бубенцы, тройка уехала на поле действий. Шумно дыша чрез ноздри, Прохор с биноклем – к окну. Странная тишина за окном, солнце и вызывающий бряк бубенцов. Из окна не видать ни пригорка с солдатами, ни дороги, по которой движутся толпы рабочих.
Прохор Петрович позвонил лакею, приказал заложить скорей тройку каурых, заседлать жеребца и в торбу – «чего-нибудь жрать». Из несгораемого шкафа суетливо достал стальную шкатулку с бриллиантами Нины, положил ее в охотничью сумку, сунул туда же пять крупных самородков, все это снова запер в несгораемый шкаф и чуть не бегом – на чердак. Выбрался чрез слуховое окно на крышу, спрятался за печную трубу и стал смотреть в бинокль. Глаза его расширились и сузились, сердце упало...
...Речка прорезала поселок и впала в Угрюм-реку.
Мост через речку; из тайги через мост – широкая дорога, по ней должны показаться почти четырехтысячной толпой рабочие. По сю сторону речки, в полверсте от моста, на возвышенном, покрытом луговиной взлобке – цепь вооруженных солдат. Они заграждают путь в центр поселка. Ими командуют безусый толстяк Усачев и усатый Борзятников. Сзади солдат, на бугорке – жандармский ротмистр Карл Карлович фон Пфеффер, пристав, судья, горный инженер Абросимов. К их услугам готовые ринуться на толпу верховые стражники с жандармами. С горки видно и мост, и дорогу, и весь плац. По обе стороны дороги, между мостом и солдатами, огромные, в высоту человека, штабели шпал; они тянутся сажен на сто, образуя неширокий коридор. Толпа, пройдя мост, неминуемо должна попасть в этот коридорчик как в ловушку.
В небе полное солнцесияние. Из тайги движется огромная толпа. Она заливает всю дорогу, хвост ее увяз в тайге. Почти все по-праздничному одеты. У многих в руках маленькие узелки с едой. Пока шли лесом, играли на гармошках. Лица рабочих в светлой надежде: сейчас все благополучно разрешится, они потолкуют с прокурором, кое-что уступят хозяину, хозяин уступит им, – и завтра с Богом на работу.
Впереди, в красной рубахе, в продегтяренных сапогах, высокий старик Константин Фарков. Чрез шею и во всю грудь серебряная цепочка с часами. Все шли «вожжой», тихо, весело.
– Остановить, остановить! – меняясь в лице, орет ротмистр фон Пфеффер, и три жандарма со стражниками скачут на толпу. Толпа в версте. Всадники перемахивают мост, подлетают к народу.
– Стой! Стой! Ни с места...
– Почему такое? Мы мирные. Мы к прокурору.
– Стой! Стой!
На толпу, как на отару овец борзая, скачет офицер Борзятников. Картуз лихо заломлен, в глазах помешательство. Пред ним не толпа мирных людей – пред ним коварнейший враг, жаждущий его крови.
– Стой, сволочи, стой!! Стрелять будем...
– Сам сволочь... Да ты очумел?.. За что стрелять?..
– Расходись! Расходись!..
Сзади неожиданно вылетает из тайги взмыленная тройка. Инженер Протасов выпрыгнул из кибитки и махом к начальствующей группе. В его лице дрожит каждый мускул, кровь тугими ударами бьет в виски.
– В чем дело, господа?!
– Вы кто такой?
– Разве не узнали, ротмистр? Я Протасов.
– Ах, пардон. Но какое отношение вы имеете ко всему этому? Вы ж бросили службу.
– Я вернулся. Вот пригласительная телеграмма Прохора Петровича. Я переговорю с рабочими. Я их успокою. Они мне поверят.
– Время переговоров кончено. Впрочем, попытайтесь... Сами же разводите крамолу... Черт вас побери!..
Но эти последние слова были пущены Протасову в спину, он не слыхал их. Он что есть духу неуклюже побежал, суча локтями, навстречу толпе, голова которой уже стала выплывать из коридора штабелей, а хвост все еще шел по мосту.
– Ребята!! Товарищи! – задыхаясь, взывал на бегу Протасов. – Остановитесь! Остановитесь! Вы на гибель идете, на расстрел.
– Сто-о-о-й!! – во всю мочь заорал Фарков и, повернувшись лицом к толпе, замахал руками: – Стой, стой! – Но толпа, ничего не видя и не слыша в коридоре, все валила и валила, сминая передние ряды, – толпу подпирал вливавшийся в коридор оглохший, незрячий хвост.
– Стой, стой, сто-о-о-й!!
– Стой, ребята, стой!.. Барин Протасов с нами. Протасов вернулся! Протасов хочет говорить!
На горе, у церкви – группа любопытных. По откосу к солдатам и к толпе перебегают ребятишки и собаки. Оба священника с тростями в дрожащих руках тоже на горе.
Многие рабочие уже вскарабкались на штабели, кричали что есть силы:
– Стой! Стой! Не напирай!!!
Часть толпы, успевшая выкатиться сажен на тридцать из коридора, широко растеклась и стала. Впереди толпы – оттиснутый народом Протасов. Курильщики вынули кисеты, начали закуривать. Несколько десятков рабочих свернули на другую, окольную, ведущую к конторе дорогу, чтоб уйти от греха подальше. Впоследствии оказалось, что эта группа мирно настроенных рабочих и была причиной происшедшей сумятицы.
Невнятно проиграли у солдат сигнальные рожки. Этих предупреждающих звуков за шумом, за говором никто не слыхал в толпе.
– Ребята! Вы идете на смерть. Разве не видите?.. Там солдаты! – Пот катился с возбужденного лица Протасова, лицо дрожало, дрожал и голос.
– Товарищ Протасов! Барин! Андрей Андреич! – Кольцом окружили Протасова рабочие, жарко дышали, пускали из ноздрей и ртов табачный дым. – Мы мирно! Мы бастуем... Мы к прокурору... с открытой душой.
– Где выборные?.. Давайте прошение!.. – взывал Протасов.
– Эй, выборные!! К Протасову!..
И там, на взлобке:
– Братцы, нас обходят... – трусливо проблеял какой-то низколобый солдат, кося глазом на идущих окольной дорогой несколько десятков рабочих. И сразу по шеренге прокатился трепет.
– Глянь, глянь! И впрямь обходят... – заежились, зашептали солдаты. Им стало страшно, как на войне перед началом боя.
Ротмистр фон Пфеффер оторвал от бинокля остеклевшие, в холодном огне, глаза. Выпирая из коридора, толпа возле Фаркова и Протасова быстро увеличивалась.
– Господин ротмистр, – приложив руку к огромному, нависшему на нос козырьку, протряс брюхом Усачев. – Неприятель близок. Ни минуты больше!
Ротмистр бел как полотно; губы прыгают, пальцы рук в корчах. В малодушном шепоте солдат, в озлобленном пыхтенье Усачева, в заполошных ударах собственного сердца ему мерещится адский голос телефона: «Не верьте рабочим, они идут, чтобы убить начальников...» И широко открытые глаза его видят то, чего нет. Они видят мчащуюся на него остервенелую толпу. Еще миг – и он будет растерзан.
– Они бегут.
Ротмистр фон Пфеффер судорожно стиснул зубы, качнулся, зажмурился.
– Прошу, господин ротмистр, немедленно же передать командование мне... Нас сомнут!..
Ротмистр открыл глаза, приосанился: «Вот я ж им, мерзавцам...» – и свирепо взмахнул платком.
Толстяк Усачев, сразу подтянувшись, браво повернулся к солдатам, сиплым голосом скомандовал:
– Повзводно пачками...
Офицер Борзятников, выпуча закровянившиеся глаза, ошалело шагал сзади шеренги солдат, грозил револьвером:
– Целься верней! Кто будет мазать, пристрелю на месте...
– Пли!
Запахло тухлым дымом. По толпе широко стегнул свинец.
Инженер Протасов резко повернулся на выстрелы, замахал платком и белой фуражкой и, падая на колени в пыль, надрывно закричал:
– Что вы делаете?!
Но залп был дан.
Несколько человек упало. Рухнул на Протасова, подмяв его под себя, убитый Константин Фарков. Толпа цепенела. Люди оценивали положение, сбирались с мыслями, ничего не могли понять. Но вот пронзительно, с великой обидой прозвучало:
– Убивают! Нас... убивают... Братцы!!
Выстрелы гремели, народ падал. По толпе пронесся трепет смерти. Толпа содрогнулась.
– Ложись, ложись!
Голова толпы, как под косой трава, плашмя бросилась на землю. А остальная масса рабочих еще топталась в коридоре, хвост толпы спускался с моста. Они еще не знали, что кругом творится, в шуме не слыхали выстрелов и стонов. Любопытства ради карабкались сотнями на штабели.
– Эй! В чем дело? – кричали они передним.
А впереди – вопли, крики, гвалт. Кто-то визжал не переставая:
