Николай Задорнов - Капитан Невельской
Капитан козырнул. Высокий, сухой штурман Шарипов вытянулся и приложил руку к козырьку.
Невельские отправились вниз.
Вот Катя в каюте с мужем. Ей все тут нравится. Она представляет себе, как он жил тут, что думал.
В сумерках она снова поднялась на палубу.
Море потемнело. Вид был грозный. Бесконечные вереницы волн шли откуда-то издалека, из темного сумрака. Казалось, мрак двигается навстречу. Ей стало жутко. А на западе море горит и клубится дым.
Вечером на вахту заступил Бошняк. Ветер свежел. Николай Константинович втайне мечтал, что Екатерина Ивановна подымется на палубу и что-нибудь спросит. Это было бы величайшим счастьем. Иногда Бошняку казалось, что он уже влюблен в нее, но он старался откинуть эту мысль прочь. «Я боготворю капитана!» — говорил он себе. «Играют волны, ветер свищет…» — в сотый раз повторял он мысленно.
Чем темнее становилась ночь, тем сильнее чувства охватывали Николая Константиновича. Невельской дал ему мотив и тему для чувствования и размышлений, и теперь он жаждал подвига. Знакомые настроения охватили его с новой силой. Он понимал, что отправляется далеко от своих, что будет трудиться вдали от родины.
Предстоят великие открытия, со временем люди узнают о них и поймут все и вспомнят его, юного мичмана Бошняка, который уже сейчас все отлично понимает и готов пожертвовать собой.
«Я здесь, может быть, погибну, но я погибну ради будущего». На миг он подумал: «А что, если я в самом деле не вернусь? Как-то странно болело сердце сегодня, когда покидали порт».
«Играют волны, ветер свищет», — снова звучит в голове.
— Ветер заходит! — недовольно произносит рулевой.
— Пошел на брасы! — командует Бошняк так зычно, что никому бы никогда в ум не пришло, что это голос человека, который недавно еще был разочарован.
Темнеет. Охотский ветер не шутит. Потянуло стужей.
— Одерживай! — громко и отчетливо командует мичман.
— Есть одерживай! — отзывается рулевой.
Бошняк решает переменить курс. И от сознания, что распорядился правильно, что идет там, где плавание — редкость, к устью реки, к Сахалину, что все будут удивлены его подвигом, даже одним тем, что он туда отправился, он чувствовал прилив гордости. Он знал дело, видел, что Невельской доволен им, доверяет. Он готов был служить великой цели капитана, готов боготворить его за то, что в скучной и однообразной жизни, которую видел перед собой Бошняк, Невельской вдруг открыл ему цель.
Он мысленно сочинял письмо своим родственникам: «Кто плавал по Охотскому морю, тот может себе представить, какое наслаждение производит…»
Бошняк чувствовал в себе здоровье, силу, отвагу, и он все готов был отдать за Невельского и его цель. Он готов даже умереть на виду у него и у Екатерины Ивановны. Он представлял, как ей будет жаль тогда его, как она станет раскаиваться, что приняла его при первой встрече за труса.
Играют волны, ветер свищет,
И мачта гнется и скрипит…
Увы, — он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Пока Бошняк размышлял столь романтически и ждал, что, быть может, Екатерина Ивановна выйдет на палубу, ее жестоко рвало. В каюте был тяжелый воздух. Дуня то и дело подавала тазик и затирала пол.
Невельской поднялся на палубу очень озабоченный. Положение жены, которая, едва началась качка, опять заболела, очень тревожило его. Она, видимо, совершенно не переносила море. Но что же будет дальше! Все средства, какие капитан знал, он пустил в ход, но ей не легче. Невельской думал о ней, только о ней, и все вокруг казалось ему укором, что он смалодушничал и согласился взять жену. Но уж теперь выход один — поддерживать в ней мужество всеми возможными средствами. Если же ничто не поможет, то на крайний случай — оставить ее в Аяне.
«Слава богу, что со мной Бошняк. Он настоящий офицер, прекрасно держится в любом положении. Недаром его рекомендовали известные моряки — он привез их письма, но не хотел показывать…»
Ветер ударил снова.
— На фалы!
Бошняк убрал часть парусов. Налетел шквал.
Капитан принял команду. Голос Невельского зазвучал в рупор.
Ночь, бегающие люди, фонари, хлопающие паруса, водяная пыль, мокрая одежда…
Бошняк всюду успевает. Он уже не думает ни о себе, ни о Лермонтове. На судне аврал, топот ног по трапам, работа на реях, со смертельной опасностью, но в ушах против воли все время звучит и звучит:
Играют волны, ветер свищет…
Увы, — он счастия не ищет…
Ему казалось, что он простился со всем старым миром и туда больше не вернется…
Шквал ушел… Немного покачивает.
Дуня прибежала на палубу и сказала, что Екатерине Ивановне совсем плохо.
Невельской сбежал вниз.
Катя сказала слабо:
— Геннадий, ты нужнее там.
Она слыхала про железные законы морской жизни и согласна была подчинить им себя совершенно. Ей стыдно было своей слабости, стыдно, что муж видит ее в такой немощи, такую растрепанную.
Невельской почувствовал, что она запугана его морскими рассказами о законах на судне, подумал, что мужчины из хвастовства и желания удивлять своих юных возлюбленных наговаривают им не то, что надо. «И вот бог наказал меня за хвастовство. Она все терпит и ничего не хочет знать…»
На счастье, ветер стал утихать. Волны улеглись, и качка прекратилась. Екатерина Ивановна хотела встать, болезнь ее исчезла так же быстро, как и появилась.
Муж помянул, что ждет встречи с Мишей Корсаковым, который ожидает «Байкал» в Аяне. Он говорил, что ей надо больше бывать на людях, разговаривать, отвлекаться, иногда так легче переносить качку.
Утром в иллюминатор ярко засветило солнце. Екатерина Ивановна пожаловалась, что все время слышит какое-то гудение.
— Что это? — спросила она мужа. — Вот, слышишь?
Невельской прислушался и засмеялся.
— Это Николай Константинович стихи читает, — сказал он.
Глава тридцать пятая
ТРЕВОЖНЫЕ ИЗВЕСТИЯ
В Аяне, едва бросили якорь, явились Кашеваров и Корсаков. С ними приказчик Березин — он должен отправиться в Петровское с Невельским.
Миша такой же юный, как Бошняк, но куда осанистей; он теперь майор. У него такие же ясные, голубые глаза и такой же румянец, как у Николая Константиновича. Невельской все подсмеивался над ним в Петербурге, желая ему вместе с чином и майорское брюхо, но Миша строен по-прежнему.
— Миша, милый Миша, — пылко и восторженно говорил Геннадий Иванович, — вот она, моя жена! Она едет в пустыню нести со мной крест, услаждать мое одиночество. Ах, Миша! Как я счастлив!… Миша, Николаевский пост оставлен!
Кашеваров поздравил Невельского и поцеловал ручку Екатерины Ивановны.
Он тут же озаботил Геннадия Ивановича.
— От Орлова зимой было одно письмо, и с тех пор ничего нет. «Охотск» до сих пор не пришел. Дошли слухи через туземцев, что всю нашу экспедицию на Петровской косе вырезали.
В первый миг Невельской подумал, что и в прошлом году то же самое говорили. Он не желал поддаваться тревоге, хотя отчетливо представлял, что надо быть ко всему готовым.
— Да, «Охотска» нет! — сказал Миша.
Выражение лица его переменилось.
Невельской и сам был озабочен этим. Входя в гавань, он видел, что «Охотска» нет. Стоял «Шелихов» — компанейское судно, пришедшее с пушниной из Америки.
Приехал капитан «Шелихова» Мацкевич — плотный мужчина среднего роста, с белокурыми волосами и со вздернутым носом.
Невельские пригласили гостей вниз.
Вместе с офицерами приглашен был и приказчик Березин, еще молодой человек лет тридцати, рослый, плечистый, с окладистой бородой, с желтыми подстриженными волосами. У него серые глаза и большой нос.
Появилось шампанское, хлопнула пробка. Все выпили за здоровье молодых. Кашеваров, казалось, повеселел. Он держался просто, без былой натянутости.
Екатерина Ивановна впервые в жизни сидела вот так — в каюте, в компании молодых моряков. Голоса у всех резкие, грубые. Тут не то, что в салоне у тетушки.
Бошняк молчал, чем-то встревоженный, Березин сидел у края стола, глаза его сверкали. Ему от души понравилась жена капитана, она держалась просто, словно не была племянницей губернатора.
Невельской сказал, что он уговаривает ее остаться в Аяне, но она не соглашается. Снова хлопнула пробка.
Понемногу разговор перешел на неприятные известия из Петровского.
— Если экспедицию в Петровском вырезали, — сказал Березин, которому хотелось не только напомнить об опасности, но и громко заявить свое мнение, — то… — он, хитро улыбнувшись, добавил, глядя на капитана: — орлиному глазу, Геннадий Иванович, воронья слепота не указ, но, по-моему, — он опять сверкнул взором, — надо выловить этих гиляков, которые пошли на измену, и наказать!
Березин, единственный невоенный мужчина в этой компании, настроен был воинственнее всех. Невельской знал, что Орлов его родственник. И Березин, и Дмитрий Иванович, и Фролов, да еще камчатский исправник Федоров, кажется, женаты на родных сестрах, или что-то в этом роде. Через нескольких сестер с их многочисленными родственниками чуть ли не все служащие в этом краю породнились между собой.
