Натан Рыбак - Переяславская рада. Том 2
— Теперь все посполитые такой доли хотят, — тихо проговорил человек в драной сермяге.
— Обещал когда-то Хмель всю Украину в казачество обернуть, всех нас казаками сделать, — задумчиво заметил Гуляй-День.
— Не захотят того паны, — решительно молвил Нечипор Галайда.
— Польские? — спросил Хома Моргуп. — Что нам польская шляхта! Небось выгнали ее, так и скажем ей словами гетмана Хмеля: сидите, ляхи, молчите, ляхи, пока мы вас за Вислой не достали.
— Не только польским — и нашим панам не с руки, коли все посполитые перейдут в казачество, — снова заговорил Галайда.
— Ты, я вижу, панов хорошо знаешь, — пошутил Подопригора.
— Видать, с ними компанию водил, — со смехом вставил Моргун.
— А как же! — согласился Нечипор Галайда. — Папскую натуру хорошо знаю. И своих и польских… А теперь еще басурманских узнал.
— Пожалуй, без тебя пан Потоцкий и за стол не садился. Чуть только принесут жареных куропаток да венгерского вина, так и приказывает: «Зовите, слуги мои верные, казака вольного Галайду Нечипора».
Нечипор улыбнулся, молча покачал головой. Пусть Подопригора развеселит товарищей. А тот не унимался:
— Кличут верные слуги казака Галайду. Входит он в покой, садится напротив пава Потоцкого, тот ему в кубок вина наливает, своими руками кладет на тарелку каплуна жареного, — знает, куропаткой казак не насытится. Но не ест Галайда каплуна и вина не пьет Галайда. Встревожился пан Потоцкий, велит слугам жареный бараний бок принести и студня доброго да пампушек с чесночной подливкой. Но и этим не может угодить пан Потоцкий казаку Нечипору. Беда, да и только! «Чего ж тебе, пане казаче, дать вкусного?» — спрашивает пан Потоцкий. «А видно, придется тебя самого, пан Потоцкий, зажарить», — отвечает ему казак Галайда.
Веселый хохот покрывает басовитый голос Подопригоры. И он, взявшись за бока, смеется сам вместе с товариществом. Только не смеется Нечипор Галайда. И не смеется он, когда Гуляй-День говорит казакам:
— Иные из нашей старшины не уступят Потоцкому.
Стихают у костра шум и хохот.
Кто-кто, а Галайда хорошо знает прав и своих и чужих панов. Хорошо, хоть от польской шляхты избавились.
Однако, если бы не гетман, кончил бы свою жизнь Нечипор Галайда в неволе басурманской. Ведь это гетманский приказ освободил его. Вспоминает Галайда беседу с гетманом после того, как с Громыкой посчитался. И все же вольготно жилось бы человеку на своей земле, кабы панов вовсе не было!
До поздней ночи, когда уже стих гомон возле шатров и порасходились казаки и освобожденные пленники, сидели Гуляй-День, Галайда, Степан Чуйков, Подопригора и Лазнев. И Хома Моргун подошел. Тихая беседа вплеталась в задумчивый шелест камыша. Ярко светил с вышины темно-синего неба Семизвездный Воз, дышлом своим указывая дорогу на Чигирин, И про Чигирин говорили побратимы, про гетмана, про своевольство старшины, про панские порядки, какие заводят полковники, есаулы и сотники.
— Подумай, брат, — рассказывал Гуляй-День, — у меня в войске набралось обездоленного товарищества со всех окраин земли пашей. С Поволжья есть воины, из Астрахани, из курских и орловских земель, с Дона, даже с коронных земель Речи Посполитой! С войском королевским как львы бились, сколько крепостей взяли, сколько хоругвей погромили! Наказной гетман Иван Золотаренко, покойник, нахвалиться ими не мог. Сила в нас родилась такая, что тверже стали. А почему? Потому, что вместо с русскими братьями за волю бьемся. Вот и думаю, побратимы, так: сообща нам нужно и дальше держаться, и тогда не только чужаков-захватчиков погромим, а и своими папами тряхнем…
— Разумно говоришь! — горячо воскликнул Галайда. — не раз о том толковали мы с Семеном в неволе.
— Радуется сердце, брат, — громко заговорил Гуляй-День, — душа поет потому, что теперь мы в полной силе и крепости. Угадал гетман Хмель, как силу нашу разбудить, — за это память о нем вовеки не угаснет.
— И правда, разве одержала бы Украина такую победу, если бы в Переяславе не соединились мы с братьями русскими? — спросил Подопригора сам себя и радостно ответил: — Да никогда! Теперь, видишь, все короли да князья с нашим гетманом заигрывают, а было время, когда с собаками охотились за ним. Когда тяжко пришлось ему, куда Хмель прискакал? На Низ. Не на Сечь, побратимы, а на Низ. Это кое-что значит. Ведь кто такие низовики? Честные люди, своим трудом живут, не гнетут никого и не обижают. Они-то первыми за гетманом пошли.
— Потому что одного хотели, — заметил Гуляй-День, — свободы для края родного.
— Ему без нас никак нельзя, — сказал Галайда, вспоминая, что эти слова говорил уже когда-то Гуляй-День.
— А толкуют, занедужил гетман, — сказал Хома Моргун. — Как бы беды какой не случилось.
— Избави бог! — воскликнул Подопригора.
— Бог не дал человеку жить вечно, — задумчиво проговорил Степан Чуйков.
— А почему бы такому не бывать, — мечтательно заговорил Моргун, — чтобы добрые люди жили себе да жили, а всякие побродяги, грабители, паны да подпанки поиздыхали! Вот бы житье было!
— А что бы тогда казаки делали? С кем воевали бы? — засмеялся Подопригора.
— А что, товарищи, славно было бы! — не успокаивался Моргун. — Хочешь — езжай в заморские края, хочешь— живи себе над Днепром, рыбку лови, зверя стреляй, свадьбы справляй, песни пой. И нигде тебе ни горя, ни обиды. Вот было бы житье!
— Такого и в сказках не услышишь, — сказал невесело Степан Чуйков. — Когда-то, еще в Туле, старый мастер-оружейник сказывал мне сказку, как простой кузнец дарю совет хороший давал.
— И что ж, послушал царь кузнеца? — полюбопытствовал Хома Моргун.
— А как же! Еще чего! — махнул рукой Степан Чуйков. — Не будет такого на свете, чтобы кузнецы в советниках у царя были. Эго, брат, уже не сказка, а правда. Этой правды работному человеку держаться надо, тогда будет знать, что делать.
— Святая истина! — промолвил Гуляй-День. — Разумный человек, Степан Чуйков.
Чуйков смущенно улыбнулся и опустил на грудь лохматую голову. Хоть и печально прозвучали его слова, но не одна печаль была в сердце у Чуйкова, и радость была в нем. не сгинул он в чужом краю. Да и какой это чужой край, если из одного котла едят, под одним шатром спят, в битве стоят плечом к плечу, один за всех и все за одного? Нет, велика и сильна Русь! Захотелось Степану Чуйкову очутиться сейчас на широком волжском берегу и, расправив грудь, запеть звонким голосом своим ту веселую, призывную песню про казацкую волю и долю, которой научился он у низовиков.
…Гуляй-День, оставшись один в своей землянке, задумчиво глядел на низкий потолок, точно видел на нем будущее, о котором думал непрестанно. Его собственное горе, навеки оставшееся на сердце, теперь уже не так тяготило его. Радовался кошевой, что ныне под его перначом большое войско. Радовался и тому, что дня не бывало, чтобы новые люди не приходили к нему. И люди, казалось, уже не те были, что несколько лет назад. Без страха глядели они на запад, где собирала свои силы польская шляхта, откуда грозили им шведы. О хане и султане отзывались пренебрежительно, не было страха и перед разбойною ордой татарскою. Глянь на любого — не в шелках златошитых он, не в жупане богатом, однако твердо стоит на земле. Как будто сказочный родник наполняет его мышцы силой, а сердце — уверенностью в себе. Знал Гуляй-День, как зовется тот родник: Переяславская рада. Вот он, этот родник силы и славы, твердости и уверенности в своих силах! Кем был он сам, посполитый Иван Гуляй-День из села Белые Репки, состоявшего когда-то во владения у Калиновского, потом у Жолкевского, потом у Адама Киселя, потом у полковника Михаила Громыки? А ныне начальствует он над войском, силу которого сам гетман признает. Но вот если не станет гетмана? Может, и вправду недуг у него неизлечимый… Сердце сжимает тоска и тревога. Тяжко будет без Хмеля. Перегрызутся полковники. Попользуется этим хитрая польская шляхта… Да не даст Москва старой неправде снова овладеть Украиной, это твердо знает Гуляй-День. Рад еще Гуляй-День и тому, что Нечипор Галайда и Семен Лазнев порешили остаться у него в курене. Добрые воины и побратимы навечные! С такими стоять плечом к плечу — радость немалая…
В сизом небе гаснут мерцающие звезды. Бледнеет серебристый месяц. Из густых кустов к берегу Днепра, настороженно озираясь, спускается лось. Застыл над рекой. Потом припал к воде. Пил долго, не отрываясь, Пущенная дозорным из табора стрела просвистела над лосем, он опрометью метнулся в кусты, и долго еще после того шелестела взвихренная его копытами листва.
Гуляй-День вышел из землянки, точно навстречу солнцу. Оно уже позолотило край далекого неба на востоке, и теперь над зарослями розово курился утренний туман. Низко над спящим табором низовиков пролетел степной беркут. Заржали кони за деревьями. Заиграла труба. Табор просыпался.
