Евгений Чириков - Зверь из бездны
— Обморок. Прежде всего в таких случаях следует освободить дыхание.
Один из троих встал на колено и начал расстегивать на груди крючки и пуговицы.
— Перенесите ее куда-нибудь, господа! Что ж тут, на лестнице…
— Ко мне в «дежурную». Ну-ка, принимайте!
Подняли Веронику с пола и понесли. Красивая девушка с обнаженной грудью и загнутой юбкой, из-под которой свешивались изящные ноги в черных шелковых чулках, — во всех уже разбудили «вожделение». Пользовались ее обмороком и старались давать волю рукам и глазам. «Медведь» шел позади, грузно ступая своими тяжелыми башмаками по полу, и шептал, отирая пот с лица:
— Теперь с ней что хочешь делай…
Принесли в «дежурную» и положили на клеенчатый диван. Мысли у всех были одинаковые, скверные, но их было трое.
— Спрыснуть ее водой, господа?
— Погоди ты. Коньяку надо ей дать…
Спорили шепотом, жидовка или русская? Вмешался стоявший у двери «медведь»:
— Нет, я тоже думал, ан нет: крест есть!
Быстрые, спешные шаги за дверью спугнули «эротическое настроение».
Кто-то идет в «дежурную». Отошли в разные концы, юнец сел за стол к чернильнице, раскрыл какую-то огромную книгу. Растворилась дверь — вошел пожилой полковник, строго окинул орлиным взором комнату и спросил:
— Это что значит?
Показал перстом на диван. Молодые притихли, юнец встал во фронт и начал рапортовать.
— В таком случае надо доктора!
— Не решились ночью беспокоить… Простой обморок…
— Но каким образом она очутилась в дежурной, когда место арестованным не здесь, а внизу?
— Она проявила себя… Она нанесла унтер-офицеру Стратонову оскорбление действием по лицу…
— Так точно, Ваше благородие! Ударила.
— И я решил составить протокол… И вот по дороге в дежурную комнату она упала в обморочное состояние…
— А почему там, внизу, женщины подняли бунт?
— Не могу знать.
— Их обыскивали?
— Так точно. Вот здесь у меня все, что найдено…
Полковник подошел к столу, стал было рассматривать бумаги и вещи, но неожиданно обернулся к стоявшим в углу офицерам:
— А почему, господа офицеры, вы находитесь здесь?
— Мы зашли случайно.
— Потрудитесь выйти. Здесь служебное помещение.
Те сделали поворот на месте и, промаршировав, скрылись за дверью.
— Дайте мне все, что найдено у этой особы.
Дамская сумка и в ней всякая всячина. Полковник посмотрел содержание сумочки, нашел документ, письмо, прочитал и задумался.
— Гм!.. Знакомая фамилия… Неужели красная?
— Так точно. Из подвижного лазарета. Захватили вместе с вагоном…
Вероника очнулась. Не понимала еще, что с ней случилось. Увидя свои ноги непокрытые и грудь полуобнаженной, все вспомнила и закричала истерическим воплем. Ей пришла мысль, что «гнусность» свершилась.
Полковник стал успокаивать, приказал дать воды, а Вероника, вскочив с дивана и сжавшись в углу комнаты, показывала на растерявшегося юнца и кричала:
— Он! Вот этот подлец. Он, он!..
— Выпейте воды и успокойтесь… Ничего дурного с вами не сделали и не сделают. Вы были в обмороке.
Вероника дрожащими руками застегивала непослушные крючки и пуговицы и вдруг торопливо и нервно заговорила по-французски. Это оглушило и полковника, и юнца. Полковник сразу понял, что арестованная из «хорошей семьи», и счел нужным превратиться в галантнейшего кавалера и заговорил, хотя и на очень скверном, но все-таки на французском языке. Он спросил, не родственник ли ей убитый в Японской войне генерал N.
— Я его дочь! — гордо и по-русски ответила Вероника.
— Скажите, пожалуйста… Прошу вас присесть. Каким образом все это вышло? Почему вы очутились в коммунистическом лазарете? Вы, конечно, можете мне не отвечать. Это дело суда, а не мое. Но я просто, как ваш доброжелатель, желающий вам же помочь…
— Если оказывать медицинскую помощь можно не всем людям, а только… то расстреливайте! — гордо выпрямившись, сказала Вероника. — Я не знала, что милосердие, которому нас учит Христос, — преступление перед добровольческой армией…
— Но разве вы не могли проявить этот христианский долг в… другом месте? В нашей, например, армии?
— Простите, полковник, когда Христос давал нам заповеди любви, ни красной, ни белой армии не было…
— Ну а теперь вы согласились бы сделаться сестрой милосердия в нашем лазарете?
— Мне все равно. Я служу человеческому страданию…
— Ну, да… Я вас, собственно, понимаю, но… Как можно вращаться в компании этих зверей, негодяев и насильников? Вот это, сударыня, для меня непонятно…
— Представьте, полковник, что именно здесь, очутившись в белой армии, куда я так рвалась, в которой — мой жених, я тоже прежде всего встретилась со зверями и насильниками… Меня, как женщину, здесь так оплевали, так оскорбили… ваши солдаты…
Вероника вспомнила весь путь до этого дома и то, что случилось в этом доме, не выдержала и разрыдалась…
— Позвольте, позвольте!.. Солдаты… вообще… всегда грубы, и претендовать…
Тогда Вероника, обратив гневный взор на растерянного юнца, сказала:
— Солдаты! Не одни солдаты, а… вот этот молодой человек…
— Я? Позвольте, мад… сударыня…
— Я слышала. Повторите, что вы сказали про сестер. Вы сказали, что нас надо не расстреливать, а… насиловать. Да! И вы одобрили, когда вон тот, которого я ударила по лицу, сказал вам, что меня надо или к стенке, или на постель.
— Это ложь.
— Тогда вы — подлец, а не защитник родины!
— Господин полковник, я прошу оградить меня от оскорблений.
— Эх, вы… трус! Блудливый заяц, а не офицер.
— Господин полковник!.. Я прошу еще раз…
— Ну ударьте меня по лицу, герой!
— A-а… сударыня. Здесь присутственное место, и потому…
— Здесь та же чрезвычайка[433], что у большевиков.
Полковник обиделся:
— Будьте осторожнее в своих выражениях. А вы, господин прапорщик, потрудитесь перевести арестованную в приличную комнату и пока оставить ее в покое. Никаких допросов в мое отсутствие не производить.
— Слушаюсь.
— И затем… поместить всех сестер вместе. Внизу всякий сброд, пьяницы и воровки, а это — сестры милосердия. Кто распорядился посадить их в общую?.. Завтра в семь утра явитесь ко мне с докладом.
— Слушаюсь.
Полковник поклонился Веронике и вышел. Наступила тишина. Вероника стояла, обернувшись к окну, с белым платочком в руке и, отирая слезы, смотрела на одинокий уличный фонарь на другой стороне улицы. Когда шаги полковника стихли вдали, прапорщик, совершенно протрезвевший после того, как арестантка заговорила на французском языке, оскорбленный и униженный этой женщиной в черном, превратился в провинившегося школьника и начал было, запинаясь, подбирая изысканные фразы, оправдываться и просить извинения. Вероника отмахнулась от него белым платочком:
— Проводите меня со всеми сестрами в комнату… как вам было приказано!
— Слушаюсь. Стратонов!
— Есть.
Вошел «медведь» — тише воды, ниже травы. Говорит шепотом. Оба вышли, заперли дверь. Вероника застучала:
— Не смейте меня запирать! Немедленно отоприте комнату!
— Но вы, сударыня, арестованная, и мы обязаны… В таком случае я останусь, а ты, Стратонов, переведи сестер в угловую номер пять, а потом возвращайся.
Опять все сестры очутились вместе. Увидев введенную Веронику, обрадовались и начали расспрашивать, куда ее уводили, что с ней делали и о чем допрашивали. Вероника была так измучена, что совершенно обессилела и валилась с ног. Сестры уступили ей единственную койку и, повалившись на нее, как подкошенный цветок, Вероника быстра заснула.
На другой день, поутру, к изумлению остальных сестер, Веронике подали на подносике стакан кофе с молоком и с румяными сухарями.
— От господина полковника! — заявил солдат.
— А нам?
— А вы и водицы похлебаете.
— Почему вам такое исключение?
— Я не знаю… Пейте кто-нибудь. Я не буду.
— Пусть пьет, кто заслужил!
Такое внимание к Веронике сразу показалось всем сестрам подозрительным: или «выдает», или «передалась белым», или и раньше только прикидывалась красной, а была «белогвардейской шпионкой». Сразу отделили, поговорили с ней по секрету и опять к ним подсадили. Сестры насторожились, стали враждебно и подозрительно поглядывать на Веронику. Шептались: одна и раньше догадывалась, что это не «свой человек» — так оно и оказалось.
В полдень прислали обед, и Веронике опять наособицу и даже салфетку дали. А вечером пришел сам полковник, поздоровался за руку с одной Вероникой Владимировной и поздравил:
— Вы свободны!
— А мы?
— Потом, после… — небрежно бросил полковник и посторонился, чтобы пропустить Веронику.
