Виталий Полупуднев - Восстание на Боспоре
Царь с высоты помоста громко говорит воинам, чтобы они лучше изучали ратное дело, готовились к будущим боям. Его пурпурная хламида видна далеко. Серо-аспидные щеки чуть розовеют от раннего солнца. Он хорошо выбрит, волосы расчесаны и прихвачены вокруг головы тесьмой. Утренний ветерок шевелит непокорные кудряшки, путает их, бросает на лоб, отчего лицо Савмака выглядит простым, как у портового грузчика.
– Пойдем завтракать, – предлагает он Атамазу, закончив речь.
– Нет, Савмак, – отвечает тот, – иди один, побудь с Гликерией, а то она совсем мало видит тебя. А я пойду к Синдиде, там выпью вина, подкреплюсь и усну. Я всю ночь проверял дозоры на берегу и совсем не смыкал глаз.
– К Синдиде? – усмехнулся царь. – Уж не поразила ли тебя страстью дородная жрица?
– Есть там помоложе, кроме курносой Синдиды. А в пирожки ее я действительно влюблен! Твои царские повара готовят неплохо, но далеко им до Синдиды. Она жарит пирожки в масле. Попробуй – пальцы откусишь! Право!.. Я повел бы тебя к ней, но нельзя тебе. Не хмурься, шучу. Даже просился бы со мною, и то не взял бы тебя. Зачем обижать Гликерию! Это мне вот иного пути нет. Семья, дети, свой дом – все это не для меня. Ничего не вижу впереди, кроме чего-то красного, горящего, и слышу звон мечей. Ты – царь, твоя голова нужна народу, а у меня лишь две дороги: сегодня – к Синдидиным пирожкам, а завтра – в сражение, в битву с врагами нашими! Иди к Гликерии!.. Эх, выпить бы чего-нибудь кисленького!
– А дальше красного, горящего, как ты сказал, ничего не видишь? – спросил Савмак задумчиво.
– Дальше – пока не хочу видеть! Борьбы хочу, гибели врагам нашим! Поклялся не снимать с плеч кольчуги, пока не сокрушим всех недругов! А когда водрузим трофей победы – тогда увижу. А что увижу – не знаю.
– А пока одно красное? – рассмеялся Савмак.
– Красное! – решительно ответил Атамаз, тряхнув волосами.
– Что ж, ты прав! Готовиться надо к большой крови! А красным нас не испугаешь. Мы как быки – от красного взъяряемся!
Они посмотрели друг другу в глаза. Атамазу пришло на память, как они когда-то подрались в школе.
– Упрям и бесстрашен ты, Савмак, с молодых лет. Настоящий бык! А вернее, орел – вон куда взлетел! Слава тебе!
– А мне кажется – всех нас выбросила вверх неведомая сила!
– Надо, Савмак, удержаться на этом верху! Чтобы не уподобиться тем козлам, которых хищные птицы сбивают со скал, а потом терзают в пропасти.
– У козлов есть рога и крепкие ноги. Пусть попробуют!
Савмак стал серьезен, выпрямился, его лицо приняло угрожающее и жестокое выражение. Он смотрел на восток, в сторону пролива. Сейчас рабский вождь преобразился в настоящего повелителя, гордого царя, не склоняющего голову ни перед кем. Атамаз, раскрыв рот, с изумлением наблюдал эту перемену и почувствовал что-то вроде суеверного почтения к этому человеку. Он поклонился и хотел уйти. Но неожиданный зевок и затяжной кашель заставили обоих повернуть головы.
Из-под бревен вылезал с кряхтением человек в изодранном, грязном гиматии. Солома набилась в его пепельно-серые волосы, а лицо напоминало гнилую, исклеванную курами репу. Он щурился навстречу утреннему солнцу и чесался, продолжая кашлять и мигать воспаленными глазами.
– Зенон, это ты? – расхохотался Атамаз.
– Слава богам, пока это я, а не мой дух-двойник!.. Если бы ты увидел мой дух, то это означало бы мою скорую смерть.
– А хочется жить, Зенон? Скажи, что еще ты хотел бы получить от жизни?
– Больше всего я сейчас хочу опохмелиться! Я так хорошо уснул здесь, на вольном воздухе, но вы нарушили мой сон. О-ох!.. Всю жизнь я стремился к достижению бесстрастия и безмятежности. Я отказался от всех дел и удовольствий. Но теперь убеждаюсь, что от жизни никуда не уйти и нет в ней покоя. Ибо жизнь – движение, покой – смерть. Правда, я нашел частицу успокоения на дне чаши с вином, но полную безмятежность, видно, найду лишь в могиле.
Только теперь старый воспитатель разглядел, что рядом с Атамазом стоит царь, и церемонно поклонился ему.
– Здравствуй, наставник! – крикнул ему Савмак. – Ты спишь под бревнами и забыл, что такое баня… А ведь я сказал тебе: приходи – и получишь все, чтобы жить в старости хорошо и спокойно.
– Благодарю тебя, государь! Я отвечу тебе, как Диоген ответил Александру: не заслоняй мне солнца и не мешай быть счастливым под бревнами!.. Я следую совету Эпикура – жить незаметно и подальше от царских чертогов и царских тревог!
– Позаботься о нем, – шепнул Савмак Атамазу.
– Вот мне и собутыльник! – с готовностью усмехнулся Атамаз. – Пойдем, Зенон, я хочу позавтракать в твоем обществе и распить вместе амфору хорошего вина!
Мимо проходили бывшие рабы, теперь воины царской дружины. Черные, морщинистые, одни все еще в лохмотьях, другие одетые в плащи царских воинов и фракийские доспехи, шли землекопы, засольщики рыбы, кожемяки, кузнецы. Они щурились навстречу непривычно яркому солнцу, улыбались во весь рот, глядя на своего царя, показывали желтые от плохой пищи зубы. Это были застенчивые и неуклюжие улыбки людей, которые не привыкли смеяться.
– Взгляните на них! – заметил Зенон, делая широкий жест. – Это – люди!.. Но какие?.. Человек может достичь красоты богов, разумно упражняя и холя свое тело. Но он же превращается в чудовище, если трудится без меры, испытывает голод, страдания и болезни.
Атамаз сморщился и взглянул на болтливого старика неприязненно.
– Так, так! – прищурил он свои раскосые глаза. – А вот Перисад холил себя, спал мягко, ел сладко, царем был. А постарел преждевременно, и зубы его почернели. Почему это?.. Саклей и Аргот тоже не походили на богов… Скажи, Зенон: почему мы всегда видели на лицах бывших господ озабоченность, низость, зло и следы порочных страстей?
Говоря это, Атамаз выглядел очень живописно. Он разъелся за короткое время, отпустил волосы, бороду сбрил. Костлявое лицо округлилось, на скулах выступил густой коричневый румянец. Он был полон крепчайшего мужицкого здоровья и того лукавого, насмешливого отношения к окружающему, которое имело свойство бодрить людей. Атамаз, будучи старшим среди бывших воспитанников школы, давно выработал в себе умение подчинять своей воле толпу товарищей, не отрываясь от них, продолжая жить с ними одной жизнью и общими интересами. Его любили и побаивались. Видели в нем своего парня и в то же время признавали его превосходство над ними. Друг и ближайший соратник царя, он вошел в роль исполнителя его указаний, превосходя всех старательностью и практической сметкой.
Он успевал всюду. Сутками не ложился в постель и не утомлялся. Ел жадно, пил много, но никогда не напивался допьяна. Отдыхал чаще всего в притоне у Синдиды, но, еле вздремнув, уже спешил по делам. Ходил с воинами по улицам города, выезжал на побережье, рыскал по дорогам. Допрашивал задержанных, проверял в кузницах качество закалки клинков и грозно смотрел на хозяев, если видел, что мечи выходят мягкими или тупыми. Потом шел в портновские швальни, где шили одежду для тысячи воинов, заглядывал на мельницы и прохаживался важно между рядами полуголых парней, что двигали рычагами ручных зернотерок, помогая себе в работе унылым уханьем.
Ежедневно докладывал царю о делах, советовался о том, что делать завтра.
– Я сам отвечу себе, Зенон, – продолжал он. – Злое сердце и преступная душа, равно как и голова, что мыслит худое, не красит никого. Перисада и всех господ и хозяев иссушила их злость, зависть, корысть!
– И не только это, – подсказал Савмак, – но и вечный страх перед народом! Они ночами не спали, а сидели и прислушивались – не идут ли рабы отплатить им за их подлые дела. Они трепетали в страхе перед теми, кого держали в цепях.
– Хо-хо-хо! – рассмеялся Атамаз, видя, как ежится от их слов Зенон. – Вот это верно! Боялись, что рабы пожалуют к ним во дворцы! И рабы пришли, явились за оплатой, и все взяли сразу! За голод и цепи, за вырванные языки и выломанные кости… Мало мы еще взяли, Зенон, возьмем больше!
С этими словами Атамаз потряс своим шишковатым кулаком по направлению пролива, за которым собирались шайки Олтака и Карзоаза для расправы с освобожденными рабами.
– Эй, друзья! – крикнул он проходящим воинам. – Там, за проливом, хозяева куют для нас новые цепи, хотят вытянуть из нас жилы, выжечь глаза за то, что мы увидели свободу! Но и мы куем мечи и точим стрелы! И будем драться за свою волю так, как еще никто не дрался! И победим врага! Не так ли, братья?
Многоголосый клич тысячи глоток был ответом на слова Атамаза. Воины прихлынули ближе. Они с жаром внимали молодецкому призыву своего воеводы, и сердца их наполнились жаждой борьбы. Зенон притих и поочередно смотрел то на двух богатырей, то на их войско. Их ярость и решительность были ему непонятны. Эти люди казались ему первобытными варварами, исполненными той дикой энергии, пора которой для эллинского мира прошла. Откуда в них эта страсть, что за огонь брызжет из глаз их, когда они говорят о борьбе за свободу?!
