Тим Уиллокс - Двенадцать детей Парижа
Ополченцы, девять или десять человек, отпрянули или присели, спасаясь от стального лезвия, и ялик стал раскачиваться. Тангейзер подпрыгнул, уклоняясь от меча, направленного ему в ноги. Кто-то поднял весло, чтобы отразить удар спонтона. Матиас резко остановился и вонзил острие пики под челюсть того, кто держал весло. Плоть ополченца порвалась, как лист салата. Госпитальер повернул древко и выдернул лезвие, а раненый упал на растерянных товарищей. Перепрыгнув через весло, Тангейзер перехватил спонтон у правого бедра и ударил противовесом по голове «пилигрима», пытавшегося развязать веревку. Голова дернулась. Наконечник вошел в шею под правым ухом и расщепил позвоночник. Тангейзер высвободил спонтон, оглянулся и ударом наотмашь вонзил лезвие под грудину ополченца, который размахивал руками, пытаясь удержать равновесие.
Веревка по-прежнему удерживала ялик.
Матиас перехватил основание противовеса правой рукой и направил острие спонтона вниз, в шею еще одного ополченца.
– Каждый, кто останется в этой лодке, умрет, – объявил он.
Трое мужчин прыгнули в воду, и один мгновенно исчез, словно к его ногам был привязан якорь. Двое других барахтались, сражаясь с тяжелыми доспехами. Из трех человек, оставшихся в ялике и не получивших смертельных ран, один стоял на коленях на дне, харкая кровью, а двое прижимались к раскачивающемуся борту.
– Вы двое. Живей. Выбросьте трупы за борт, – скомандовал рыцарь.
Он наклонился и ударил спонтоном того, что стоял на коленях, пробив ему почку.
– Начните с него, – велел он, указывая на этого несчастного. – И не опрокиньте лодку!
Повернувшись к берегу, иоаннит махнул рукой, но потом оглянулся, услышав всплеск. Река приняла еще одного покойника. И, похоже, тех, кто только что прыгнул в воду. Что ж, сегодня Сена превратилась в большое кладбище.
Тангейзер побежал к Гриманду. Инфант стоял, наклонившись, упираясь руками в колени. Из его живота торчали рукоятки мечей, по одному с каждой стороны, в тех местах, которые сам Матиас выбрал бы для медленной смерти. Он ухватился за одну рукоятку и уперся древком спонтона в плечо гиганта у самой шеи. Из раны на огромной мышце второго плеча толчками выплескивалась кровь.
– Хочешь, чтобы я опять помочился? – усмехнулся Младенец.
Тангейзер выдернул меч и бросил на землю.
– Я прикончил их всех? – уточнил великан.
– Всех четверых.
– Тогда мне положен еще один камень бессмертия.
– У меня нет лишних, чтобы тратить их впустую.
– Впустую? Хочешь, я перечислю свои раны?
– Что значит несколько лишних царапин для могучего Инфанта?
Рыцарь выдернул второй меч. Потом он нагнулся, срезал белую повязку с рукава ближайшего трупа и бросил меч на землю. Оглянувшись на дом Ирен, госпитальер увидел в окне машущую рукой Карлу. Паскаль стояла у черного хода с его ружьем в руках. Подав им знак подождать, Тангейзер заткнул повязкой рану на плече Гриманда, чего тот даже не заметил.
– Ладно, можешь шутить, – вздохнул слепой гигант. – Извини, что не смеюсь.
– Ты умрешь до того, как подействует опиум.
– Смерть, смерть – ты обещаешь мне ее уже несколько часов.
Тангейзер вернулся к ялику. Клементина шла к нему вдоль причала с баржами. Ее копыта уже не высекали искры из мостовой: они касались земли так, словно жизнь с каждым шагом уходила из сердца кобылы. Две маленькие фигурки, почти слившиеся в одну, сидели на ее спине.
– Юный мошенник еще жив, сударь. У него из глаз идет кровь, – раздался вдруг за спиной Матиаса голос одного из оставшихся в лодке ополченцев.
Иоаннит повернулся к нему.
– Это слишком жестоко, сударь, – продолжил тот. – Некоторые даже сказали бы, что не по-христиански.
– Ты хочешь сойти с этой лодки? – спросил рыцарь.
– Конечно, хочу, сударь. Меня уже тошнит.
Гребец, лицо которого было рассечено надвое, кричал и вырывался, но его все равно перекинули через борт. На дне ялика Тангейзер увидел мачту, рею и свернутый парус.
– Бросьте ножи в воду, – сказал он двум оставшимся в ялике мужчинам. – И лезьте сюда, пока я добрый.
– Большое спасибо, сударь. Ваша доброта всем известна.
Они вскарабкались на причал. Тангейзер приказал им отойти на несколько шагов ниже по течению. Разговорчивый ополченец бросил к его ногам три маленьких кошелька – так собака приносит хозяину убитую крысу. Судя по звуку, с каким кошельки ударились о камни причала, ценность их была немногим больше.
– Мотовство до добра не доведет, сударь, – добавил разговорчивый ополченец.
Матиас проткнул спонтоном его молчаливого товарища, и любитель поговорить рванулся вперед. Тангейзер выдернул наконечник пики из очередного трупа и шагнул назад, чтобы проткнуть последнего оставшегося в живых врага, но тот внезапно подскочил к умирающему товарищу и подвел к краю причала. Послышался еще один всплеск.
Разговорчивый ополченец повернулся к рыцарю и отряхнул руки:
– Вот и все, сударь. Дело сделано.
Он говорил деловито, но без подобострастия и как будто бы совсем не боялся, словно и мысли не допускал, что может умереть. Похоже, это был просто недоумок.
– Ты знаешь, где капитан Гарнье? – спросил его иоаннит.
– Боюсь, нет, сударь. Нас послал лейтенант Бонне.
Тангейзер опустил спонтон. Было бы справедливо прикончить этого человека ударом в сердце.
– Это Эрви, штукатур, – напомнил ему Юсти.
– Совершенно верно, юный господин, – тут же отозвался разговорчивый.
Матиас хорошо запоминал лица, но этот мужчина, кажется, не оставил никакого следа в его мозгу. Госпитальер положил на землю спонтон, а рядом с ним – лук и колчан Алтана, взял Грегуара за талию и приподнял с седла. Тело мальчика обмякло, но сознания он не потерял. Лицо маленького слуги исказилось от боли, но сил на крик у него не осталось, а опиум еще не начал действовать. Его стоны глубоко ранили душу Тангейзера – а теперь еще и помогли ему передумать.
– Эрви, возьми парня, – сказал рыцарь штукатуру, – только осторожно, как будто это младенец Иисус.
Ополченец принял Грегуара на руки.
– Бедный мальчик, – вздохнул он. – Я предупреждал его насчет той собаки.
– Люцифер не откусывал ему ногу, – запротестовал Юсти.
– Конечно, юный господин, но у пса дурной глаз.
Тангейзер тем временем снял с лошади поляка.
– Люцифер привел нас в Кокейн, – сказал вдруг Грегуар. – Он нашел ребенка.
– Он бредит, сударь, – прокомментировал штукатур и эти слова. – Я бы сказал, вид у него неважный.
– Эрви, парню нужен покой. Умолкни, – шикнул на него госпитальер.
Сам Тангейзер нагнулся к подпруге. Брюхо Клементины раздулось, и просунуть палец под ремень ему уже не удалось. Матиас расстегнул подпругу, и кобыла облегченно переступила ногами. Он снял с нее седло и попону и положил их на причал, а затем взял у Эрви Грегуара и положил его на чепрак, подсунув ему под бедро и колено седло. Юсти сел рядом, поджав ноги, и взял товарища за руку. Иоаннит протянул ему мех с вином:
– Пусть глотнет как следует. Ты тоже.
Скрестив руки на груди, Тангейзер принялся изучать баржу с древесным углем. Она была нагружена до самого планшира рваными мешками с кусками угля, слой которых заканчивался в четырех футах от румпеля. Снизу мешки были сырыми – после дождя. Идея поджечь эту баржу вполне могла прийти Гриманду в голову под воздействием опиума. Рыцарь взял кусок угля. Он оказался не очень хорошего качества. Для плавильной печи не подходит, но воспламеняться будет быстро. Проблема в том, чтобы поджечь все…
– Этот товар может стоить неплохих денег, сударь, – заметил Эрви.
Матиас смерил штукатура взглядом и покачал головой:
– Эрви, я хочу поручить тебе работу.
– С превеликим удовольствием, сударь.
Иоаннит принялся объяснять ему, помогая себе жестами:
– Возьми два мешка с заднего ряда и высыпь на носу баржи и посередине. Распредели уголь ровным рыхлым слоем толщиной с ладонь. Этого хватит, чтобы покрыть верх примерно шести мешков вдоль всей баржи. Понимаешь?
– Я бы лучше справился, если бы знал, что вы собираетесь делать, сударь.
– Я собираюсь поджечь баржу.
– Всё, можете больше не объяснять, сударь. Испортить чужой товар, чтобы твой поднялся в цене. Она будет гореть весь день!
– За труды возьми один из тех кошельков.
– Вы очень щедры, сударь, но прошу прощения, какой?
Госпитальер подумал, что явно переоценил его умственные способности.
– Самый тяжелый, – решил он.
Подхватив спонтон, рыцарь повел Клементину в ближайший сад. Мальчики были слишком измучены болью и обессилены, чтобы заметить его уход. Остановив лошадь, Тангейзер отступил и взял пику коротким хватом, через плечо. Старая серая кобыла скосила на него свой большой глаз.
– Ты заслужила лучшую жизнь и лучшую смерть, но в этом ты не одинока, – сказал ей иоаннит.
Клементину, похоже, удовлетворила эта прощальная речь. Она отвернулась.
