Юзеф Крашевский - Ян Собеский
Служба их была своеобразная; они исполняли при ней самые простые обязанности, когда она вставала, одевалась, купалась и т. д., рассказывая при этом обо всех сплетнях, или же завязывая новые интриги и выслушивая разные приказания. Часто то одна, то другая, отправленные с поручениями, отсутствовали по несколько дней. Все, старавшиеся снискать расположение королевы или достичь какого-нибудь соглашения, обращались к одной или к другой.
Утверждали, что, хотя Федерб казалась более подвижной и дельной, толстая, рябая блондинка, с рыжими волосами, Летре превосходила ее ловкостью и расторопностью.
Их влияние на королеву было так велико, что родная ее сестра, которая должна была выйти замуж за Велепольского, княжна Радзивилл, сестра короля и другие вельможи, не исключая русского воеводы, старались жить с ними в согласии. Нечего и говорить о том, что король уважал эти две силы и никогда не вступал с ними в спор.
Иногда он позволял себе пошутить над тем, что королева так поддается их влиянию, но Мария-Казимира впадала в гнев, и Собеский должен был на коленях вымаливать прощение. Всем было известно — самый верный и простой путь к королеве лежит через ее камеристок.
Для меня все это было безразлично, потому что я лично мог бы добиваться расположения Летре или Федерб лишь только с целью победить Фелицию; но моя глупая и несчастная любовь была до того безнадежна, что я должен был довольствоваться созерцанием ее издали.
Разум мне подсказывал, что девушка, воспитанная в такой среде, имевшая перед собою такие плохие примеры, не будет верной, любящей женой, способной удовлетвориться простой деревенской жизнью. Я был в отчаянии, сомневаясь, удается ли мне снискать ее любовь, но меня тянуло к ней, и я не упускал случая, чтобы видеть ее или поговорить с ней.
Я стыдился этой страсти и молил Бога помочь мне освободиться от этих мучительных оков.
Я прибегнул к помощи Скоробогатой, стараясь заставить себя полюбить ее, и, возможно, это удалось бы мне, но Федерб, заметив это, повлияла на королеву и родителей Скоробогаты, и последние неожиданно насильно выдали ее замуж. Девушка, расположенная ко мне, тщетно отказывалась, но так как родители требовали послушания, все свершилось по желанию Федерб.
Положение мое стало незавидным, и Шанявский посоветовал:
— Просись в деревню к матери и скройся с ее глаз.
Совет был хороший, но скрыться с глаз значило лишить себя возможности видеть Фелицию, а я счастлив был тем, что мог ее видеть, и довольствовался этим.
Я признался своему другу, но он не понимал подобной страсти и был прав; но разве мог помочь разум, когда человек ходил, словно пьяный.
— А что же ты сделаешь, если она выйдет замуж? — спросил Шанявский.
— Я буду так же по ней томиться, как и теперь.
Когда-то такую безрассудную любовь приписывали действию любовного напитка; теперь смеются над этим, но лекарства против такой страсти не придумали.
Шанявский указывал на себя, говоря, что он, например, не способен на такую любовь, но ведь не все люди сделаны по одному образцу.
Зная Шанявского, я боялся, чтобы он не постарался втайне удалить меня на некоторое время, надеясь таким образом излечить меня от этой безумной страсти; я умолял его во имя нашей дружбы не делать этого, постоянно повторяя:
— Я счастлив хоть тем, что ее вижу.
Расположение ко мне Федерб стало для всех заметным, и меня начали преследовать намеками, а еще хуже было то, что имевшие к ней дело обращались ко мне за помощью и посредничеством, но я категорически всем отказывал. Вдобавок ко всему ее любовь вызвала насмешки по моему адресу, так как Федерб вовсе не была привлекательной. Хотя все ее боялись как огня.
Во время поездки в Краков и коронации я немножко от нее освободился, но зато редко видел Фелицию, которая, видимо, не искала со мной встречи и часто насмехалась над моей особой, так как была уверена, что одним только словом сможет вернуть меня обратно.
Но хватит об этом. Я был вынужден попросить короля, собиравшегося тотчас после сейма на войну, взять меня к себе, так как, обсудив и взвесив все, я не мог ничего другого придумать.
Я должен был во что бы то ни стало вырваться из этой среды и скрыться от преследовавшей меня Федерб, чтобы окончательно не погрязнуть в интригах. Мною руководила также любовь к королю, против которого выступили громадные силы язычников, во главе с пашой, прозванным сатаной; у нас распространили сплетню, что король собирает войско не против турок, а с целью завоевать Пруссию и пойти на помощь французам.
Тем временем турки, узнав через своих шпионов о незначительных силах, бывших в распоряжении Собеского, приблизились с многочисленным войском к границе. Но Собеский никогда не смущался численностью неприятеля. Он был вождем, одерживавшим победу не превосходящими силами своих войск, но умением занять удобную позицию и поднять дух армии. Я уже упоминал о том, что он прекрасно знал, что турки после первого поражения теряют все мужество. Но вот чему мне трудно поверить — а между тем об этом говорили, — что Собеский часто подкупал деньгами вождей, с которыми нужно было войти в соглашение. Не ручаюсь за достоверность, но если утверждают, что подобное происходило, то это должно что-нибудь означать.
Когда наконец королю удалось собрать людей и выступить, то пришлось защищаться на собственной земле вследствие вторжения турок.
Поход Собеского был необыкновенно удачен и должен был его покрыть большей славой, чем прежние победы.
Я не знаю, пошел ли бы другой гетман с сорокатысячным войском на такое смелое выступление против в несколько раз превосходящего численностью неприятеля.
Я слышал рассказы старых солдат, что Собеский под Подгайцами, будучи окружен со всех сторон неприятелем, все-таки одержал верх.
Мы переправились через Днестр и дошли вдоль его берегов до истоков Стрыя, а затем, переправившись через него, приблизились к Журавно… Тут-то должна была произойти развязка…
В Журавне мы узнали, что все турецкие силы сосредоточены в нескольких милях от нас. Нельзя было терять ни минуты, и надо было немедленно до прихода турок расположиться и окопаться. Оставив пехоту с лопатами, король с кавалерией поехал вперед, чтобы задержать неприятельские авангарды до возведения наших окопов.
Продвинувшись немного вперед к простирающейся долине, мы простым глазом увидели на ней бесчисленное количество палаток, людей и лошадей. Милосердный Боже! Дрожь пробегала по телу при виде этой массы дикарей; и при мысли о наших незначительных силах гибель казалась нам неизбежной.
Я находился неотлучно при короле, а потому постоянно следил за выражением его лица, но никогда не замечал ни малейших признаков тревоги. Каждый раз, когда положение становилось опасным, он оживленно отдавал приказания, переезжал с места, на место и сердился за каждое промедление.
Увидав с холма громадный кишащий муравейник, Собеский перекрестился и после непродолжительного задумчивого молчания начал оживленно разговаривать с рядом стоявшим Любомирским.
— Необходимо отступить к окопам в полном порядке, — сказал он, — но по возможности медленно, так как я не думаю, чтобы они сильно напирали, и, может быть, около Свечи нам удастся их задержать, а тем временем окопы будут готовы.
Мы простояли весь день около этой речки, которую турки несколько раз пытались перейти вброд. В некоторых пунктах дошло до столкновения, и наконец мы вынуждены были залечь в окопы не совсем еще законченные, несмотря на усиленную работу. Журавно, малое местечко, расположенное на правом берегу Днестра при устье его притока Свечи, в то время принадлежало Сапегам. Единственной защитой был низкий вал, покрытый дерном.
Там не было замка, был только господский, или, так называемый, губернаторский двор, окруженный таким же валом с четырьмя возвышенными углами, на которых были поставлены небольшие орудия для защиты от татар, делавших частые набеги.
Вверх по Днестру на расстоянии не более полумили от Журавно расстилается прекрасная широкая, плоская, как стол, равнина, за которой начинаются непроходимые болота и топи.
Из этих болот струится глубокий ручей, прорезывающий равнину в нескольких местах и приводящий в действие несколько мельниц. На противоположном берегу реки возвышаются холмы и бугры, покрытые густым лесом, выше и ниже Журавно.
Мы расположились лагерем в долине между местечком и болотами. Наше левое крыло защищалось частью Журавно, частью рекой Свечей, которую легко было в это время года перейти вброд, хотя после дождей наступало половодье, и она текла с огромной быстротой.
Правым крылом мы охраняли болота, а позади нас был Днестр и леса на холмах.
Со стороны неприятельского фронта были вырыты новые окопы, тянувшиеся от местечка до болот на расстоянии четверти мили от вытекающего из него ручейка, русло которого тянулось параллельно нашим укреплениям.
