Анатолий Знаменский - Обратный адрес
— Понятно, — сказал Федор, несколько ошарашенный этим диспутом. — А с работой-то как?
— Я же сказал. Нужны трактористы — в первую голову. Каменщики, маляры, штукатуры. Подайте заявление.
Да он бы и подал! Трудно, что ли, написать бумажку? Поработал бы в совхозе, поговорил бы ещё с этим занятным дедом! Выяснил такую ускользающую тонкость, откуда взялись и под каким таким зодиаком выросли все эти бродяги, что вкуса земли не знают. И куда старик раньше смотрел. Охота ещё послушать умного человека.
Он бы написал заявление! Но сейчас за дверью сидела Ксана. Сейчас, именно в данную минуту, переходить на позиции патриархального крестьянства он не мог.
— Документы не забудьте! — завопил старичок.
Федор взял бумаги и выбрался из кабинета, словно из парной. Даже пот прошиб с непривычки. Ещё нигде не разговаривали с ним подобным образом. Не давили на психику.
Чёртов старец! И о романтике вспомнил!
Ксана лениво поправляла причёску, даже не помышляя о сложных проблемах, которыми мучился директор. Оглянулась вальяжно, с томительной улыбкой:
— Ну, что?
— Откуда вы его выписали? — кивнул Федор на дерматиновую обивку.
— А что?
— Про какую-то згу начал меня допрашивать. И про чапиги.
Ксана улыбнулась с сочувствием:
— Про згу он частенько спрашивает. Для юмора, — пояснила она. — А вообще он кандидат наук и хозяин хороший.
Федор достал папиросы, пристроился у подоконника, под форточкой. Не хотелось уходить из этой светлой комнаты, да и некуда было ему спешить. Прикуривал и смотрел через огонёк спички на девушку. Искал, о чём бы поговорить.
— Что ж она означает, эта самая зга?
Ксана перестала трещать на машинке.
— Ничего особенного. Колечко под дугой, куда раньше колокольчик привешивали. Когда тройками ещё ездили. В песнях, помните, колокольчики-бубенчики…
— Вот старый хрыч! — тихо выругался Федор, покосившись на дверь. — Что ж я ему — для потехи, что ли? В вашем совхозе и точно — зги не видать!
— Почему? Совхоз у нас рентабельный, — возразила Ксана даже с некоторой обидой. — И животноводство. А из нашей розы духи «Красная Москва» делают.
— С таким директором, ясное дело, не пропадёте!
Человек приходит с квалификацией, а он ему — про згу и в пастухи приглашает!
— Пастухи у нас в наличии, а возчики и строители, правда, нужны. У вас какая специальность?
— Строитель. Прорабом последнее время был.
— Странно. Прораб скоро нужен будет, документацию на технологический корпус ждём со дня на день.
Видимо, вы ему чем-то не пришлись. Хотите, я поговорю ещё? Оставьте документы. Я, пожалуй, попробую… И он почему-то предпочитает местных,
— Да нет уж, спасибо. Он мне тоже чем-то не пришёлся, — сказал Федор. Документы этой рыжей секретарше он показывать не хотел.
— Строители нам скоро нужны будут, — с видимым сожалением повторила Ксана. — Может, зайдёте ещё?
В сожалении Ксаны сквозила личная заинтересованность.
— Зайду, ясно. Какие наши годы! — сказал Федор от порога с привычной лихостью. — Вечерком, значит, встретимся? В кино?
Она глянула исподлобья и чуть насмешливо, опахнув крашеными ресницами. И снова он отметил во взгляде её скрытое обещание. Улыбнулся с понятием и, нагнув голову, вышел из приёмной.
У самого крыльца приткнулась грузовая машина. Водитель копался в моторе, сучил засаленными локтями и мычал знакомую песенку про город Ереван. Под радиатором белели знакомые цифры — «66-99»,
— Привет, Хачик! — сказал Федор.
Водитель ещё поковырялся в моторе, кинул ключи под сиденье и, выпрямившись, подал руку:
— Привет! Какими судьбами? Может, подкинуть?
— Мне в другую сторону, — мотнул головой Федор.
— А то могу. Как раз дальний рейс предстоит, за пределы района.
— Далеко?
— О-о, брат! В Ново-Кубанку, к Первицкому, — сказал Ашот гордо. — Услыхал старик, там какую-то кустовую пшеницу затевают, хочет глянуть. А разворачиваться аж в Краснодаре будем, у проектировщиков.
— У вас же розы, на кой чёрт ему пшеница?
— Так все одно с другим связано! А он у нас вообще падкий на всякие новые сорта — кандидат наук. Так не едешь?
— Пока нет. Я тут хочу тоже… вроде как опытную делянку присмотреть. Есть тут неплохие делянки, Хачик.
— Смотри, а то прихвачу. В кузов, с ветерком!
Судя по разговорчивости, Ашот был явно в хорошем настроении. Да и какой шофёр не радуется дальнему рейсу летом, по хорошим степным дорогам!
Он вытер ладони мягкой ветошкой и взбежал на крыльцо, помахав прощально: извини, дескать, дела! А дверь перед ним распахнулась как-то сама по себе, и Ашот едва не столкнулся на пороге с золотоволосой Ксаной.
Федор не знал, почему зрение его так обострилось в это короткое мгновение, но ясно заметил, что горбоносый шоферюга слишком уж вольно подхватил её за локоток и вроде даже прижал дурашливо, а в голубых глазищах Ксаны промелькнула тёплая домашняя радость.
— Наконец-то! — пропела Ксана, закинув голову, не проявляя никакого желания отрываться. — Проходи скорее, Ипполит Васильевич ведь давно уже готов! И по дороге не забудь…
Дверь за ними захлопнулась.
Та-а-ак… Со стороны, конечно, легко ошибиться, но… довольно близкие отношения. Слишком уж нахально ведёт себя с нею этот заезжий Хачик.
Федор сгоряча пнул в резиновый скат, плюнул и, поправляя кепку, тронулся со двора. Делать в совхозе нечего. Придётся ещё в леспромхозе прозондировать обстановку, а нет — вообще распрощаться со станицей.
А Нюшка — подлюка. Не того человека выбрала для подвозки дров!
10
Он не пошёл обратной дорогой. Спустился узкой тропинкой к речке и двинулся к станице берегом, минуя кусты и вороха обсыхающего наплава. Посвистывал и размахивал гибкой хворостиной, сшибая желтоватые барашки с тонких вербовых веток. Речка затаённо ворковала под обрывами, звенела на каменистых перекатах, пенилась в неукротимом стремлении к степному раздолью, к разлившейся Кубани. А Федор двигался навстречу вешней воде, и в глазах было одно сплошное мелькание от блестящих волн, вербовых кустов, битого каменного плитняка и солнечных брызг — не за что уцепиться. Шёл навстречу воде, а его будто сносило и сносило куда-то в сторону,
Припомнилась глупая поговорочка «что такое не везёт…», Федор с досадой отогнал её, задумчиво потянул кепку на лоб.
Что-то нужно делать, что-то срочное и решительное. А что именно? Кто знает?
Вербовые кусты в этом месте отбегали к воде, а справа распахнулось гладкое чёрное поле, совхозные плантации. С дальнего края пашни продвигалась к берегу цепочка женщин-огородниц с кошёлками, они высаживали по маркировке капустную рассаду.
Федор засмотрелся на разноцветье косынок, на тёплую, парную землю. А в это время в кустах что-то сильно плеснуло (вроде кто зачерпнул ведром), и вслед за тем длинно и визгливо заголосила женщина:
— Ню-у-ушка-а-а! Парень опя-ать в воду за-ле-ез!!
Крик до того был пронзительный, что Федор остановился, притих за кустиком. Пожилая женщина с полными вёдрами перешла ему дорогу и остановилась, крикнула потише:
— Иди сама-а! Не даётся он мне, окаян-ный! Сидить по уши-и!
От цепочки огородниц на дальнем краю пашни отделилась лёгкая, тонкая фигура.
Нюшка!
Он узнал её издали, будто вчера только видел.
Всё такая же подсушенно-стройная, длинноногая, в короткой юбчонке и косынке шалашиком (чтобы не обгорело лицо), она стремительно шагала по рыхлому полю, подавшись всем телом вперёд, в немой, угрожающей решимости. На ходу подобрала в руку сухую хворостинку…
Оголённые молочно-белые колени подбивали край непомерно короткой юбки. Под узким шалашиком повязанной по-городскому косынки увидел Федор чёрные, усталые, какие-то родные глаза и вздёрнутую, изломистую верхнюю губу. Потемнела отчего-то Нюшка, засмуглела, как цыганка.
Работа, конечно, не лёгкая. То солнце, то дождик…
Мальчишка выбрался из кустов на тропу и виновато ждал. Он был до пояса мокрый, в новых сандалиях хлюпало.
— Что же ты, окаянный, со мною делаешь, а?! — закричала мать издали.
Парень икнул.
— Сколько же раз я буду…
— Нгэ-э… — предусмотрительно затянул парень баском, становясь боком и закрыв правым кулаком глаз. Следил из-за ручонки за хворостиной.
— Бож-же ты мой, и в сандалии набрал?! Да ты свалился туда, что ли?
— Упа-а-ал, — соврал мальчишка.
— Вот зараза! Разувайся скорее, вода-то холодная ещё!
Она сразу выронила хворостину, кинулась расстёгивать тугие пряжки сандалий. Стянула и мокрые штанишки.
— Говорила я тебе, вода ещё холодная, рано купаться!
Тут Нюшка всё-таки не сдержалась, ожгла сына по мокрому заду, только уж не хворостиной, а ладонью. Федор засмеялся с облегчением и вышел из-за куста, скрываться было уже ни к чему.
Нюшка сидела на корточках, выкручивала мокрые штанишки. Синий матерчатый жгут упруго сворачивался и выгибался в её сноровистых руках, сочился мутной водой. И вдруг замерли руки, жгут безвольно и расслабленно опустился на колени. Она вскинула голову и вскрикнула тихонько, едва пошевелив губами:
