Олег Фурсин - Барнаша
Он был счастлив, зная, что сделал больше, чем мог.
А тут — Ионатан, и весь ужас того, что предстояло теперь ещё сделать. И Фасаел, брат, по ночам, с его обвиняющим взором. Мариамну Ирод к себе не пустил, отговорился невыносимой усталостью…
Он напоил Ионатана. В Иерихоне, куда царская семья отправилась после окончания праздника, в зимнем дворце Александры. Это так нетрудно сделать с молодыми, опьяняемыми самой жизнью. День был жарким, и он повёл мальчика дорогой мимо дворцовых бассейнов. Там, в ожидании, резвились другие молодые, которым он, Ирод, дал денег, и ещё больше — раздал обещаний. Они поверили, почему бы и нет… Это Ирод не верил сам себе, обещая…
Они звали Ионатана, а Ирод обрадовался, кивнул разрешающе. Ионатан присоединился к купающимся. Ирод не стал ждать того, что будет дальше. Он царь, и это его страна. Есть сын Александр, и Мариамна тяжела, на сносях. Будут ещё дети, и поскольку это её дети, ей придется забыть брата. Фасаел наконец успокоится в могиле, и оставит Ирода в покое.
Ионатана окунули в воду, и держали до тех пор, пока он не был утоплен. Первосвященник Ионатан оставался первосвященником лишь одну неделю, потом захлебнулся…
10. Смерть Мариамны
Вызов к Антонию стал последней, но, пожалуй, самой лёгкой каплей в горькой чаше его нынешней жизни.
Гиркан, не вынесший смерти внука. Не то чтобы старик умер от горя, Ирод закрыл ему рот, как когда-то Антигон откусил уши. Мариамна, подарившая Ироду Аристобула[64], и едва не ушедшая за братом и дедом в царство теней. Александра с её письмами к Клеопатре. Проклятия тёщи, которую умолили молчать, и она молчала, но её молчание было хуже криков в голос, хуже всего, что ему приходилось выносить когда бы то ни было. Её глаза, останавливающиеся при встречах на нём, были глазами Бога в судный день. Глаза матери, изо дня в день видящей убийцу сына живым и невредимым перед собой.
Он не за себя боялся. За всех своих — в этом пошатнувшемся, дрогнувшем до основания мире. Мариамна объявила себя нечистой после родов, ждала очищения. К себе не подпускала. Да и что толку рваться к ней, он всё равно не мог бы оправдаться. Как бы он стал объяснять, что и её будущее он имел в виду, устранив Ионатана. Её и её детей. И уж вовсе не мог сказать, что только её любовь способна успокоить его мятущуюся совесть. Так и жили — в молчании и ужасе от произошедшего, нераскаянные, непрощающие. Одна радость — брат перестал приходить ночами из небытия, успокоился.
Последовал вызов Антония, и это стало последней каплей. Он сорвался, не скрывая облегчения. То был выход, хоть какой-то выход из череды страшных, серых дней всеобщей ненависти.
Он уезжал, прощаясь. Помня о нелюбви к себе Клеопатры, ждал худшего из всех возможных зол — смерти, и был почти рад ей, как избавлению. Одного не мог вынести — осознания того, что Мариамна останется одна. Быть может, обретет покой в объятиях другого мужчины. Многое он мог простить, помня о собственных прегрешениях, но это… Кровь закипала и сворачивалась в жилах от одной только мысли. В такие минуты он даже был готов откусить чьи-то стоящие торчком уши, но все обладающие этой формой ушей были вне его досягаемости, и ни ненависть, ни чья-то любовь их уже не волновали.
Иосиф, муж его сестрицы, был невзрачным мужчиной лет пятидесяти, со следами на лице, оставленными детской болезнью — они напоминали рытвины и ухабы на дороге. Да и сам Иосиф походил на старую, заезженную дорогу. И всё хотелось при взгляде на это лицо свернуть в объезд, куда-нибудь в сторону.
— Йосеп, — сказал он перепуганному его внезапным, на исходе ночи вызовом зятю. Я оставлю тебе распоряжение, написанное мною. Путь далёк, неисповедимо будущее. Да и кто его знает, чего хочет от меня римлянин. Что могут сделать с нами женщины, когда они в гневе — это-то я уже знаю.
Иосиф, всю свою жизнь смотревший в одну только сторону — туда, куда смотрела Саломея, грозная его супруга, часто и радостно закивал головой в ответ.
Ирод только вздохнул, огорчаясь. Что за люди вокруг, что за лица. К чему жить, если Мариамна навек отвернётся от него? С ума можно сойти, наблюдая каждый день лица, подобные этому.
— Это — повеление, Йосеп. Моё, последнее. Если я не вернусь, пошли к Мариамне убийц. Тут, в свитке, есть всё. Люди предупреждены, и они готовы. Женщина не должна жить после известия о моей смерти ни одного часа.
О! Надо было видеть лицо Иосифа в эту минуту. Он удостоился откровения свыше. Он ощутил свою значимость, обрёл цель. Он просветлел, и обрадовался, и умилился.
Ирод хотел добавить, что не желает разлучаться с женой даже в смерти. Да сказать это убогому зятю не решился. Только, увидев это почти счастливое лицо, Ирод вдруг решил, что всё же вернется. Не могло быть иначе. У него, строителя, мужчины, воина — всё должно получиться.
Рим в ту пору был неспокоен. Отношения между Антонием и Октавианом становились всё хуже и хуже. Рим готовился к объявлению войны — не против Антония, а против «восточной шлюхи». Один за другим отпадали от Антония вассалы. Потому приезд Ирода стал для Антония радостью. Ото всех Иродовых сомнений и оправданий он просто отмахнулся.
— Не пристало мне осуждать тебя, — сказал ему друг. — Ты, по крайней мере, поступаешь так, как велит тебе звание и желание властвовать, и это тебя оправдывает. У меня и желания такого нет. Послушай меня, не становись рабом женщины. Когда я был равнодушен, весел и свободен, мои друзья сожалели о Клеопатре, и я слышал от них: «ты губишь женщину, которая только тобой и живёт». Мне говорили, что она, владычица огромного царства, не стыдится быть просто любовницей Антония, не отвергает этого имени — лишь бы быть со мной рядом, отними у неё это — и она умрёт. Я поверил, не стал отнимать у неё последнее. И вот, ты видишь меня на краю пропасти. Это она, Клеопатра, отняла у меня всё, а скоро отнимет и жизнь.
— Зачем же ты безропотно ждёшь конца? — спрашивал Ирод. — Почему беспечность, и бездействие, и пирушки?
— Клеопатра манит меня больше, чем все богатства мира. Больше, чем признание на родине, или слава героя… Все ополчились против меня, а мне всё равно. Что же касается тебя, тут я не стану прислушиваться к женщине. Позлится на меня — и перестанет. Египет — её страна, Иудея — твоя. Поступай, как знаешь, в своей стране, ты Клеопатре ничем не обязан. А у меня должен оставаться кто-то, кого я ценю, несмотря на её мнение. И потом, иногда так хочется сказать ей «нет»!
Тщетны были уговоры Ирода проснуться, попробовать вернуть себе всё, что Антоний потерял у подола Клеопатры. Антоний никого не слушал, не хотел. Он прозревал свою судьбу, и с ней смирился. О деньгах, которые Ирод привез в искупление своего поступка, Антоний просто не вспомнил. Видеть этого живого, деятельного в прошлом, весёлого человека в состоянии полнейшей подчиненности и подавленности не было сил.
— Избавься от Клеопатры, — говорил Ирод. — Погуби её любой ценой — и живи. Пусть лучше гибнет женщина, но не твое имя и дело жизни.
Глядя на него мутными, заплывшими от огромного количества поглощенного им вина, глазами, Антоний отвечал:
— Ты бы так и сделал, я тебя знаю. Потому и люблю тебя, и отдаю тебе должное…
Когда позже, после поражения Антония в морском сражении у Акция и после его нелепой гибели, Ирод предстанет пред лицом Октавиана, он, которого принято обвинять в лицемерии и притворстве, скажет:
— Я прошу помнить не о том, чьим другом я был, но каким хорошим был другом.
Октавиан Август будет безмолвствовать, глядя в глаза иудейскому царю. А Ирод скажет ещё:
— Я любил Марка Антония, и делал всё от меня зависящее, чтобы помочь ему сохранить верховную власть: именно я снабжал его войско деньгами и всеми необходимыми припасами. Итак, не считайте, что я предал его в годину несчастий. Когда мне стало совершенно ясно, что страсть влечёт его к гибели, я советовал Антонию либо избавиться от Клеопатры, либо даже погубить её любой ценой и, таким образом вновь овладев собой и став хозяином положения, заключить выгодный и почётный мир. Увы, он не воспользовался моим советом, и ныне вы пожинаете плоды его неосторожности. А моя дружба с этим человеком была и остается искренней и верной, пусть он и отошёл сегодня в царство теней.
Молчание Октавиана будет долгим и изнуряющим. Он явно в эти мгновения будет решать судьбу не по-восточному откровенного царька. Вдоволь наслушавшись этой страшной тишины, несломленный Ирод добавит:
— Если Октавиан-победитель сочтёт меня достойным дружбы, пусть подвергнет её самым суровым испытаниям…
Один из умнейших людей своего времени, Божественный Август, император, политик, воин — поверит. И особым декретом сената утвердит его царем иудейским. Став императором, дважды увеличит владения Ирода.
Но это римляне, а соотечественники? Его соотечественники пылали к нему непримиримой враждой. Он оставался для них похитителем царства Давидова, чужеземцем и тираном.
