Юзеф Крашевский - Калиш (Погробовец)
Князь в течение некоторого времени не возобновлял разговоров о няне. Заботливая старушка придумывала для своей княгини разные развлечения; по вечерам с двумя-тремя служанками и несколькими старшими придворными она отправлялась с ней в поля и леса. Здесь Люкерда возвращалась к жизни, прислушиваясь к песням поселян, которые она любила, часто останавливая проходивших мимо женщин, которым давала мелкие подарки, чтобы вызвать их на разговор или же послушать песен, напоминавших ей поморские и кашубские песни.
Бертоха и тут сумела найти вину, посмеиваясь, что княгиня любит молодежь, и что она создана быть женой поселянина, а не великого князя. По ее мнению, не пристало такой особе любоваться сельскими развлечениями.
— В замке ей не нравится, — говорила она, — а в поле на сене с челядью — лучше и не надо. Там у нее и смех, и веселье, даже плясать готова, а у нас все в слезы. Ей бы надо деревенского парня и хату, а не князя во дворце. Орха ей помогает в непристойных развлечениях! Шляются по окрестностям, по лесам, а что там творится во время прогулок, кто же знает?
Так язвительно нашептывала Бертоха, но Пшемко не запретил прогулки, а только строго приказал ей не отходить от княгини.
Шла грузная и полная Бертоха, проклиная госпожу. При ней все умолкали и печально выглядели. Вскоре из-за осенних холодов прогулки прекратились, и Люкерда опять уединилась в своих комнатах.
Как ко всему на свете привыкает человек, так и она понемногу привыкла к своей неволе.
VI
Два года прошло или, вернее, протянулось тяжелыми шагами, словно два столетия. Почти ни в чем не оказалось перемен при познанском дворе. Пшемко не привык к жене и не отвык от немки, все больше и больше забиравшей над ним власть.
Дочь рыцаря лучше подходила к нравам молодого пана; переодевалась в мужской костюм и ехала с ним в леса, а на охоте не было более храброго и дерзкого человека. Приходилось другим защищать ее и оборонять, так как она неоднократно бросалась на кабана, медведя, волка, хотя ей и не хватало сил. Именно тогда Пшемко и любил ее больше всего, когда она проделывала такие вещи, когда затем свободно перебрасывалась словечками с придворными и охотниками, не краснея и не стыдясь ничего, не заботясь о людском мнении.
Зная свою власть, Мина пользовалась ею и даже слишком, а Пшемко подчинялся.
Иногда вспыхивали ссоры столь резкие, что кончалось дракой. Тогда князь по несколько дней не ходил к ней, а Мина в отчаянии и гневе каталась по полу, особенно когда ей сообщали, что князь у жены.
В конце концов подкупленная Бертоха отправлялась тайком к барину и рассказывала, как его Мина крепко любит, как без него не может ни есть, ни спать, что, пожалуй, еще отравится или бросится в воду, а другой такой не найти.
Как только Пшемко делался мягче по отношению к Люкерде и, поссорившись с Миной, шел к жене и просиживал подольше, среди женской придворной половины начинался переполох, так как там никто не любил поморской княжны; все волновалось и устраивало заговоры, лишь бы помирить князя с любовницей.
Бегали и старались, пока опять не сведут их. Начиналось ссорою, а потом ими снова овладевала страсть.
Люкерда в свою очередь успокаивалась, что ей только и было нужно, так как прожитые годы не примирили супругов. Она чувствовала тревогу при виде мужа, он был полон отвращения к тихому, бледному существу.
Иногда презрительно выражался, что в щецинских водах поймал рыбу с холодной кровью.
Когда, поссорившись с Миной, приходил он к ней и засиживался, то обыкновенно насмехался резко над ее простыми привычками, над ее песнями и разговорами. Краснела, слушая и не отвечая, Люкерда, слезы капали на кросна, а Пшемко при виде их еще пуще сердился.
Сначала княгиня ничего не знала о любовнице, живущей в замке; тогда стали нарочно рассказывать о ней Орхе. Няня не хотела передавать госпоже, горячо желая сблизить супругов. Однако что бы она ни сделала в этом смысле, все шло прахом.
Не имея возможности уведомить княгиню насчет немки при посредстве няни, Бертоха, выждав момент, сама пошла к ней с разговорами. Прикинувшись жалостливой и очень привязанной, вздыхая над судьбой княгини, жаловалась она, что княгиня не снискала любви мужа. Шепотом сообщила ей, какова была причина.
Покраснела, слушая, Люкерда, хотела было перебить и не позволить окончить, но Бертоха добилась своего и все выложила, даже и то, что Мина проживает в замке, и когда к ней князь ходит.
После ее ухода княгиня ударилась в слезы, а Орха, придя и увидев, догадалась, по какому поводу. Люкерда передала няне все, о чем ей рассказали.
— А! Я об этом давно знаю! — воскликнула Орха. — Но что нам делать? Зачем себя травить? Она здесь раньше нас.
Раз как-то Бертоха показала княгине прогуливавшуюся по двору красавицу-гордячку Мину.
Люкерда увядала, бледнела, болела; Мина цвела, словно роза насмехаясь своей юной красотой над ранней старостью княгини.
На белом личике княгини слезы провели морщины, глаза был" заплаканы, она кашляла и теряла силы. Давила ее тоска. Часто закрывая глаза, улетала мысленно в свой прежний мир, веселый и свободный. Вернуться туда — величайшее счастье; она готова была бы сбежать даже пешком, как супруга князя Генриха Лысого, — но ее тщательно берегли. Надо было тут увядать и медленно умирать.
В этом году отдыхавший долго князь Пшемыслав, тоскуя, что не с кем воевать, нашел наконец повод отправиться вместе со своей дружиной в поход.
Генрих Лысый, прозвищем Рогатка, беспокойная личность, никогда не любивший сидеть смирно, а с пьяных глаз постоянно рвущийся к приключениям, лишь бы избавиться от нужды, спутавшей его, так как часто не хватало ему даже верховой лошади и хлеба, а земли и города принужден был закладывать за пустяки, — набросился на племянника, Генриха Вроцлавского, чтобы забрать его надел.
Около Рогатки вечно увивались толпы немецких прохвостов-грабителей. Выждали момент, когда Генрих спокойно пребывал в Ельчи, в замке без охраны; Рогатка послал свою шайку, которая стащила племянника с постели и привезла в Лехню, где его бросили в тюрьму. Дядя поклялся, что не отпустит его, пока тот не вернет земель, полученных в наследство после епископа Владислава.
Узнав об этом разбойном нападении, все родственники князя двинулись на защиту Генриха. Шел краковский Пудык, шел из Калиша Болеслав, Конрад из Глогова, Владислав из Ополя, должен был идти с ними и Пшемко.
С одной стороны, против Рогатки собирались большие отряды, с другой стороны — и он не мешкал. Призвал на помощь сына Генриха, собрал миснян, швабов, баварцев и различных немцев. Бранденбуржец со своими саксонцами тоже должен был идти ему на помощь, однако, взяв деньги от вроцлавян, остался дома.
Пшемко с дядей охотно отправился в поход. С женой едва простился, а Мина не хотела его отпускать, ругая, что вмешивается в чужие дела и выступает против немцев. Все это не помогло, так как князь Болеслав увел его с собой.
Дело было весной, в день святого Георгия; обе армии встретились между Скорольцем и Процаном. Казалось сперва, что поляки победят. Рогатка перепугался даже настолько, что первым сбежал, зато сын его так упорно атаковал союзные войска, которым не хватало одного начальника, что разбил их и даже взял в плен князей.
Пшемко, сражаясь отчаянно, врубился со своим полком в самую гущу немцев, но здесь был окружен, ранен и вместе с отрядом попал в руки силезцев.
Один из солдат, убежавших из-под Скорольца, принес в Познань весгь о пленении князя.
В замке поднялся страшный переполох.
Бертоха, ломая руки, побежала с известием к княгине. Кажется, ей сообщили хуже, чем было на самом деле; немка испугалась, что Пшемко, пожалуй, умрет, а княгиня будет властвовать, и потому она сделалась смиренной.
Люкерда перепугалась; возможно, что и пожалела человека, хотя он и был для нее неприятным; но пришел вскоре каштелян сремский Самбор, получивший более точные сообщения, и успокоил княгиню. По его словам, жадный Рогатка удовольствуется куском земли, а князь по возвращении силой вернет выкуп.
Раны не представляли ничего угрожающего жизни; княгиню успокоили, да и не могла она ничего сделать, поручая все дяде, который должен был выручить племянника.
Иначе реагировала на это Мина; лишь только узнала, что Пшемко в плену, как в тот же час переоделась по-мужски, взяла с собой нескольких провожатых, самих немцев, и ночью отправилась в Лигницу.
Плен у Рогатки не считался пустым, так как князь этот не обращал внимания ни на происхождение, ни на родственные связи, сажал в тюрьму, готов был морить голодом. Злобный и мстительный, часто не владеющий собой, говаривал со смехом, что лучшее средство выдавить что-либо из человека — давить его.
Давили поэтому пленников по смрадным ямам, а Пшемыслав попал в темный подвал Лигницкого замка, где его днем и ночью стерегли немцы.
