Бела Иллеш - Карпатская рапсодия
Когда Аради кончил свой рассказ, венгерские мальчики громко засмеялись. А когда по его приказу Микола рассказал то же самое по-русински, а Фельдман по-еврейски, засмеялся весь класс, за исключением Ярослава Говрика. Говрик, который попал к нам в Сойву из деревни Хутка, расположенной около Кашши, был словаком и только теперь начал учиться по-венгерски. Вместо того чтобы засмеяться, Говрик поднял в воздух два пальца правой руки, показывая тем самым, что просит разрешения говорить.
— Что тебе нужно, Говрик? — спросил Аради.
— Извините, господин учитель, — сказал Говрик, — но эту же сказку наш учитель в Хутке рассказывал так, что в начале сказки по дороге шел не словак, а русин, в середине — солдаты побили русина, а в конце сказки русин сказал, что русин не человек.
В классе стало тихо.
— Хуткинский учитель, наверное, сам словак, — сказал, подумав, Аради.
— Ничего подобного! — протестовал Говрик. — Он кальвинист и венгр. Его зовут Золтан Диоши. Только-только… — продолжал Говрик смущенно, — только Хутка — это словацкая деревня, где…
— Иди сюда, Говрик! — заорал Аради.
Я думаю, что ни императорские наймиты, ни воины Ракоци не лупили так основательно того сказочного словака, как выпорол Аради Ярослава Говрика.
Кроме этого рассказа, я знал о словаках еще и то, что в Венгрии их больше двух миллионов и что живут они к западу от русинской земли. Знал также, что очень много словаков эмигрирует в Америку, так как земли у них нет, а найти работу в Венгрии им трудновато. Таким образом, теоретически мне были известны словаки, но в действительности я знал лишь единственного словака — Говрика, до тех пор, пока вдруг в двух вагонах для скота в Сойву не прибыли сразу семьдесят девять словаков. Их привезли на постройку нового завода метилового спирта.
Дирекция завода поместила всех в одном деревянном бараке. Насколько я мог судить, словаки были людьми. Они ели, пили, разговаривали, как и сойвинцы, хотя, правда, говорили на другом языке и ели еще меньше, чем сойвинцы. Одежда у них была такая же выцветшая, как и у русин, только на талии они носили широкие кожаные кушаки, а на ногах кожаные сандалии. Словаки с утра до вечера работали на постройке, потом стирали, гладили, готовили. Когда темнело, они не зажигали огня, сидели в темноте и пели. Пели они очень грустные, красивые песни.
Работали словаки не хуже других строительных рабочих, но получали часовую оплату на три крейцера меньше, чем венгры, русины и евреи. Сойвинцы смеялись над «дешевыми Яношами».
О словаках шла молва, что, куда бы они ни попадали, у них всегда находились знакомые, друзья, родственники. В одной из их песен поется, что словак, попавший в плен к людоедам, узнал в их вожде своего кума. Словак, направляющийся в рай, узнал в охраняющем вход святом Петре своего дядюшку. Но наши словаки долгое время ни в Сойве, ни в окрестностях не находили ни родных, ни друзей. Они жили так, словно, кроме них, под Карпатами не было ни одного живого человека. Но, несмотря на эту обособленность, они все-таки познакомились с условиями жизни в Сойве. Выяснилось это, когда их десятник Шафраник встретился с поленским трактирщиком Федором Гагатко. В нем он узнал закадычного друга. Шафраник и Гагатко двенадцать лет назад ездили по Америке с руководимым трансильванским румыном Тинеску бродячим цирком, где выступали в роли венгерских гусар.
Эта профессия была довольно доходная. Но желудок Гагатко не выдержал. Аттракцион, в котором выступали венгерские гусары Тимеску, состоял главным образом из того, что они ели сырую конину, лежавшую некоторое время под седлом. Это мог выдержать не каждый желудок.
Например, желудок Гагатко не выдержал. Гагатко ушел на цирка и поступил секретарем к проповеднику баптистов.
Увидев своего старого товарища, Гагатко был вне себя от радости. Он поручил подачу напитков жене, а сам повел беседу с Шафраником о «добрых старых временах».
Он прибавил по американскому обычаю к напиткам содовую воду. У этой, разбавленной содой анисовой водки, которую Гагатко громко величал «виски», был отвратительный вкус, но она напоминала Америку, если не по вкусу, то хотя бы по способу приготовления.
После того как бывшие «гусары» рассказали друг другу на английском языке о своих приключениях за последние десять лет, Шафраник, порядком уже выпив, перешел к вопросу, волновавшему его больше всего:
— Скажи мне, my frend, почему в Сойве евреев называют венграми?
— Потому что в Сойве венгры только вместе с евреями составляют большинство.
— Понял. Точно так же, как в Кашше. Теперь только еще одно. Что венгры считают евреев венграми — это уже понятно. Но вот почему сами евреи называют себя венграми?
— Ну и вопрос! Если еврей считает себя евреем, то сосед называет его уже «вонючим евреем». А если он будет считать себя венгром, то сможет называть своего соседа «вшивым русином». Но почему тебя так интересуют евреи?
— Я скажу тебе, — после короткого раздумья сказал Шафраник. — Дело в том, my frend, — продолжал он шепотом, — что мы, словаки, получаем часовую оплату на два крейцера меньше, чем русинские, венгерские и еврейские рабочие. Я знаю еще по Америке, что кто-нибудь должен обязательно получать меньше, чем остальные. Будь это негр, будь это еврей или словак. Теперь я ломаю себе голову вот над чем: как можно было бы сделать так, — ты пойми меня хорошенько, — как бы нам сделать так, чтобы словак получал столько же, сколько венгр, а еврей получал бы меньше? Ведь заводу безразлично, кто будет «дешевым Яношем», но нам, словакам, это не все равно.
Пока Шафраник ломал себе голову над тем, как можно было бы уравнять заработок венгерского и словацкого рабочего, дирекция завода сумела разрешить этот вопрос. Правда, не совсем так, как думал Шафраник: она не словакам повысила плату на два крейцера, а понизила ее венграм, евреям и русинам.
Сойвинцы ужасно возмутились. Но ненависть их обратилась не на дирекцию завода, а на словаков, которые, дескать, понизили их заработок.
— Погодите ужо, негодяи!
— Перебить надо этих мерзавцев!
— Таких и укокошить-то не грех! Ведь словак не человек.
Сойвинцы легко относились к подобным вопросам. Они единодушно решили, что надо «проучить словаков». В этой воспитательной работе охотно приняли бы участие все сойвинские рабочие, но разум подсказал им, что нужно самоограничиться. Если бы в «воспитании» словаков приняли участие и русины, то вмешался бы вицеишпан и арестовал нападающих. Возможно, он вмешается и в том случае, если венгры изобьют словаков своими силами. Но такое вмешательство будет неопасно: вицеишпан арестует не нападающих, а тех, на кого напали. Поэтому все согласились на том, что словаков будут бить венгры и в этой «работе» могут участвовать только один-два еврея. Такие евреи, которых все считают венграми.
В субботу вечером, после выплаты заработной платы, в корчме было шумно.
Было выпито много водки и вина.
Пьющие ругали словаков, но так как ругать с полным удовольствием венгр может только немца, то доставалось и немцам.
В субботние дни по вечерам за корчмой следили обычно даже два жандарма, а сейчас поблизости не было ни одного. Делай что хочешь!
— Слово за венграми!
Вино, как известно, придает человеку смелость. Но если его пьет человек, который и без вина смел, то оно лишает его разума. Так случилось и с сойвинскими венграми. Когда около полуночи венгерские рабочие напали на словаков, они сделали это безрассудно. Двое из них выломали дверь, другие разбили окна, и пошло.
— Бей мерзавцев! — кричали венгры.
Кричали они громко, но недолго. Словаки либо ждали их и не ложились спать, либо сон у них был очень чуткий — они все вмиг вскочили на ноги. Они не кричали; молча дрались палками, шестами, рукоятками топоров, стульями.
Бой продолжался недолго.
Венгры потерпели полное поражение.
За ночь доктор Севелла перевязал двадцать два раненых — восемнадцать венгров и четырех словаков.
Утром, когда плотник пытался найти на поле боя хоть один целый стол или стул, пришли жандармы. Начальник уезда велел арестовать двенадцать словаков.
Дирекция завода запротестовала.
— Это лучшие наши рабочие! Невинные люди! На них напали, они защищались — в этом вся их вина.
Начальник уезда согласился с доводами дирекции завода. Он выпустил словаков, а вместо них велел арестовать четырнадцать русинских рабочих.
Тогда запротестовали венгерские рабочие.
— Арестуют невинных людей! Русины не принимали никакого участия в драке. Если словаки не виноваты, то русины подавно! Пока их не выпустят, работать не будем!
Во вторник утром на постройке все венгерские, русинские и еврейские рабочие бросили работу. К обеду остановилась и поленская лесопилка.
