Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.
Но что это?! Не прёт вражье племя на штурм и, кажется, не собирается этого делать. Непонятно. Вроде как опасаются приближаться к стенам.
«Что еще вороги удумали?!»
Если бы пошли татары на крепость, можно в ответ сделать вылазку, отбив первый натиск. Вдогонку, так сказать. И языка взять. А язык-то теперь особенно нужен. Да не один. Чтобы наверняка знать, что задумали.
Новые сотни выплевывала дорога из леса, и каждая из тех сотен, теперь уже не очень торопясь, занимала отведенное ей место.
— Неужто тумен? — спросил один из стражников, городовой казак. — Попрут если, не вдруг остановишь. Что тебе саранча.
— Нет, не тумен. Половина, должно быть, — возразил Никифор. — А пять тысяч — не десять. Меньше чем по десятку на одного. Выдюжим.
— Нельзя не выдюжить, — подтвердил казак. — Все едино — не жить, если одолеют.
— Что верно, то верно, — согласился воевода. — Нельзя не выдюжить.
Сам же думал, как провести вылазку, чтобы обязательно взять языка и успеть вернуться в крепость, пока не отсекут от нее храбрецов. Слишком велико расстояние от ворот до басурманских станов. Если быстро сообразят, что к чему, могут ударить сбоку и даже с тыла. Хочешь тогда или нет, а ворота придется закрыть, иначе ворвутся крымцы в город на спинах своих же.
Выходило, не сподручна вылазка с сечей. Ловчее пяток казаков выпустить. Пеших. Незаметно чтобы подкрались к юрте, желательно в центре стана, с охраной. Порешив стражника, хозяину — кляп в рот. Дружину же держать на конях у ворот, а сами ворота — в готовности, и открыть моментально, чтобы, если что не так выйдет, ринуться на выручку.
«Чего не лезут?! Чего хитрят?!»
Незадолго до заката собрал воевода казаков городовых и полевых, порубежных, которые со сторож отступили в крепость. Заговорил:
— Язык мне нужен вот так, — рубанул ребром ладони по кадыку. — Позарез. Хитрят басурманы, а мы что котята слепые. Не гоже так, братия.
— На вылазку хочешь? — вразнобой посыпались вопросы, а следом — уверения: — Не сомневайся, не заупрямимся.
— Нисколько не сомневаюсь, только не о том я. Прикинул — не годится вылазка. Опасаюсь я ее, а язык нужен. Вот и подумал…
— Верно, полдюжины хватит, — вышел на круг костистый казак с окладистой бородой и пышными усами. — К юрте, кляп — в рот, и — айда обратно. Я готов.
— Ишь ты. Опередил меня, — довольно проговорил Никифор. — Кто еще по доброй воле?
Городовые казаки нерешительно переминались с ноги на ногу. Не привычна им просьба воеводы, а из сторож которые почти все согласились. Воевода поручил вызвавшемуся первым казаку-добровольцу выбирать для себя пятерых сослуживцев. Потом сказал им:
— Мастерицам велел я белые накидки вам изготовить. Скоро принесут. А уговор такой: дружина, казаки и дети боярские в готовности будут, пособят враз, если нужда возникнет. Для вас коней тоже приготовим. Умыкнете языка, как от стана до крепости половину пути осилите, прокаркайте вороной. Трижды.
— Куда с добром, — довольно отозвался бородатый казак. — А о нас, воевода, не сомневайся. Не впервой.
Ему ли, стремянному князя Воротынского, который воеводил на засечной линии почитай до самого Козельска, не знать, как ловки казаки и дети боярские на сторожах. Им и лазутить приходилось. И сакмы перехватывать, схлестываясь с ними в коротких, но жестоких сечах, и станицами многодневно степь копытить, надеясь лишь на себя, не рассчитывая вовсе на скорую помощь.
Засечная линия на украинах царевых не приемлет неловких и робких, они просто гибнут.
— Что ж, с Богом.
Ходка за языком удалась славно. Причем не одного сгребли казаки, а целых двух. Один из них — десятник. До самого утра пленники упорствовали, хотя досталось им и плетей, и зуботычин вволю. Утром дознаватели поняли, что зря допрашивают их вдвоем. Повели десятника в кузницу, где новый подмастерье кузнеца раздувал уже горн. Оголили пленника до пояса, на угли положили пару железных прутков. Смотрит на весело разгорающийся огонь пленник насупленно и молчит.
— Почему сразу на штурм не пошли?
Молчание в ответ.
— Сколько воинов осадили крепость?
Опять молчание.
— Идут ли следом стенобитные орудия?
Желваки лишь жгутятся на широкоскулом лице.
— Ну да ладно. Господь простит, если так. Не желаешь добром, твоя воля.
Кто-то из казаков предложил не каленым железом прижаривать, а руки на наковальню положить и — кувалдой.
— Левую сперва, а не одумается — правую тоже. Чтоб никогда сабли в руках держать не мог.
— И выхолостить, если не дойдет. Ни воин, ни мужик.
Всем понравилось это предложение, и толмач со смехом перевел пленнику, что намерены с ним сделать. Добавил при этом:
— Скажешь если все, что ведомо тебе, жив и невредим останешься. В кузню определим, когда отобьемся от твоих. — И к кузнецу: — Как, возьмешь молотобойцем?
— Крепок. Сгодится.
— Убейте меня, — вдруг резко заговорил пленный. — Так предопределил Аллах…
— Не бог твой тебя наказал, а ты сам себя — раззява. Тебя твои убьют, когда мы тебе руки расквасим, выхолостим и выбросим за ворота. Ты не хуже нас знаешь, что тебя ждет. Хребтину принародно переломят. И десятку твою всю казнят. А может, и сотню. С сотником во главе.
— Сотника нет. Он только меня и того, кого со мной схватили, в своем шатре оставил. Он сотню куда-то увел. Куда — мне неизвестно. Шатер его мы поставили, место для сотни есть, а где она — не знаю. Наша сотня задержала убежавшего от вас пленника, сотник с ним ушел. Нас и коноводов еще с конями оставил.
— Паскудник! — зло выругался кузнец, а воевода, еще более нахмурившись, принялся додавливать десятника:
— Ты открыл нам большую тайну. Если не ответишь на остальные вопросы, твои слова станут известны вашим воеводам. Мы пошлем им белую стрелу.
Десятник молчал.
— Покличь писаря, — повелел Никифор младшему дружиннику, выполнявшему при нем обязанности стремянного. — Поживей чтоб. — И к кузнецу: — Подавай-ка кувалду. Пока писаря нет, мы руками упрямца займемся.
— Штурма не будет, — буркнул пленник.
— Почему?
— Не знаю. Только осада. Будем ждать.
— Подкрепления?
— Казаки и ногаи должны отступать к нам. Мы тут встретим их. Уйдем к Одоеву. Или дальше. Там — сеча.
— Как скоро?
— Не знаю.
Десятник он и есть десятник. И так очень много чего сказал. Можно его уводить в тайницкую. Пусть дожидается своего часа.
Рядовой воин знал еще меньше, хотя и был как бы в услужении у бека сотни. Упрямился же он сильнее десятника. Двужил даже велел каленым прутом по спине упрямца шлепнуть. Только это подействовало.
— К штурму не готовимся. Нам сказали, что когда возьмут Одоев и Белев, тогда пришлют сюда орудия стенобитные. До этого будем ждать. Но простые воины друroe говорят: в крепости есть что-то новое, дроб называется, поэтому нойоны наши медлят. Им что, у них богатства хватает, а нам какая корысть сидеть сложа руки, резать на еду заводных коней.
— Паскудник! — вновь зло обругал кузнец Ахматку. — Все выдал. Еще, не дай бог, на остров басурман поведет!
Об этом же думал Никифор. Прикидывал: обо всем ли он позаботился, чтобы уберечь княгиню. Выходило, что особой тревоги быть не должно. Болото уже проснулось, задышало, и пройти к острову можно только по гати. Вторая тропа, хоть и знал о ней Ахматка, в весенние месяцы совсем непроходима. Снег отсырел, не удержит человека, а под снегом — хлябь бездонная. Выходило так: что послано на остров, то послано, подмоги не подбросишь. Одна теперь надежда на его защитников.
«Должны отбиться, если татарва полезет! С Божьей помощью ».
Сложней, как виделось Никифору, послать гонцов в Серпухов и Коломну, к князю своему. А слать их необходимо, чтобы поразмыслили о словах, сказанных десятником. В осаде только станут держать Белев, Одоев и Воро-тынск, не тратя на штурм сил, готовясь к какому-то иному сражению. К какому? Им, воеводам главным, больше возможности выведать у басурман, послав лазутчиков. Да и с полками как распорядиться, чтобы под рукой они находились, воеводам прикидывать.
Вновь собрал совет Двужил, и снова казаки-порубеж-ники предложили выбрать из них гонцов. Заверили:
— Просочимся между татарами и литвинскими казаками. Уговор такой: две пары посылай. Через ночь. Если неудача случится, просвистим. Если не будет свиста, стало быть, просочились с Божьей помощью удачно.
— Берегом Оки опасно, как бы на татарские разъезды не напороться, — предупредил Никифор, но ему поперечили:
— Бог не выдаст, свинья не съест. Лесом-то более недели понадобится. Улиткам сподобляться сподручно ли нам?
Что верно, то верно. Весть запоздалая, что пустой орех. И тут один из детей боярских, не единый год прослуживший в порубежниках, сказал свое слово:
