Николай Коробков - Скиф
Надеть все это показалось Орику изменой скифским обычаям; кроме того, он находил такую одежду неприличной и слишком длинной для мужчины. Поэтому он вновь облачился в свои широкие, сшитые из конопляной ткани штаны, рубаху, низкие кожаные сапоги, перехваченные ремешками, и вышел, вытирая лицо, опять покрывшееся потом.
Идантирс ждал его в комнате, предназначенной для обеда. На столе в широких мисках стояло жареное мясо, овощи, разварная рыба и плоды, никогда раньше не виданные Ориком: круглые, желтовато-красные, они были красивы на вид и покрыты нежной, пушистой кожицей. Один за другим он съел их несколько штук, потом, по примеру хозяина, лег перед столом на мягком ложе. Но обедать в таком положении казалось настолько неудобным, что он снова встал; взял блюдо мяса, сел, скрестив ноги, на полу и принялся есть.
Почувствовав себя сытым, он с кубком вина в руках стал расспрашивать Идантирса о рынках, куда могли отправить пленных скифов.
— Самым главным местом работорговли, — отвечал хозяин, — прежде был город Тир; туда свозили невольников со всего мира, и купцы покупали их там большими партиями, чтобы перепродавать в различных городах своих стран. Теперь же большие рынки есть во всех государствах и городах: и в Риме, и в Афинах, и на Самосе, и в Александрии; но, конечно, продают рабов и в каждом, даже самом маленьком городе. Там, обыкновенно, и цены ниже, потому что часто нет достаточно покупателей, тем более, что и сами граждане не настолько богаты, чтобы иметь слишком много рабов. Больше всего покупает их Рим. Трудно даже сказать, сколько их увозят туда. Греция обеднела теперь, и поэтому невольников в ней стало меньше, но говорят, что раньше в Аттике рабов было в двадцать раз больше, чем граждан[18]. Пятьсот тысяч рабов было в Коринфе и столько же в Этне. Ведь хорошие невольники очень выгодны для своих господ. Рассказывают, что отец знаменитого оратора Демосфена от своих рабов-ножовщиков имел больше 30 мин годового дохода, а от столяров — 40 мин. Кроме того, рабы нужны и для самого государства: именно из них состоит большая часть сыщиков, сторожей, палачей, даже полицейских.
Раньше, когда Ольвия, Пантикапея и Херсонес процветали, граждане сами почти не занимались ремеслом, — все за них делали невольники, но теперь республики обеднели и охотно продают рабов иноземцам. Я и не знаю поэтому, можно ли будет так просто найти твоего друга; боюсь, что придется посылать кого-нибудь разыскивать его на иностранных рынках, а это будет стоить очень дорого.
— Сколько бы ни стоило, — возразил Орик. — его надо найти. Я заключил с ним союз на крови и оружии и буду его разыскивать, пока у меня останется хоть что-нибудь из драгоценностей, добытых на войне; но если и ничего не останется, я буду продолжать искать его, и ты станешь помогать мне в этом. Так сказал царь Октомасада. Ситалке, вероятно, уже выкололи глаза или подрезали жилы на ногах, но это все равно, — он должен вернуться, если только жив.
Опустив глаза, незаметно подсмеиваясь над решительностью Орика, Идантирс сказал успокоительно:
— Ты напрасно думаешь, что твоему другу выкололи глаза: это совсем обесценило бы его; но, конечно, не следует ожидать, что его жизнь будет приятна. Ведь, кроме палки, ремня и бича, если он не будет повиноваться и работать, к нему применят кандалы или железный обруч, который связывает тело, или даже забьют в колодки руки, ноги так, что нельзя будет пошевельнуться. Но пусть все это не пугает тебя. Если ты не будешь жалеть денег, мы его найдем, и он снова вернется в степи. А теперь ты, наверное, хочешь отдохнуть после долгого путешествия? Я прикажу приготовить тебе постель.
Но Орик отказался. Не доверяя рабам, он отправился посмотреть своего коня; потом на земле в саду расстелил войлок, покрылся плащом и заснул.
Прошло несколько дней. Идантирс все еще не возвращался из Ольвии.
Скучая от томительного безделья, Орик бродил между обширными полями, покрытыми уже созревающей пшеницей, заходил в грубо сколоченные из бревен хижины — то более или менее обширные, то маленькие, темные землянки с черной бахромой свисавшей с потолков копоти, наросшей за зимнее время, когда здесь топились дымные очаги.
Между скифами-земледельцами и кочевниками всегда существовала вражда. Царские скифы презирали оседлых, нередко нападали на них и заставляли платить дань, но кочевника-гостя везде принимали радушно, угощали сладким вином, молоком и хлебом, испеченным в виде широких, больших лепешек.
Они были бедны, все эти земледельцы, и должны были всю жизнь проводить в работе, вспахивая и засевая поля, чтобы собранный хлеб продавать затем в Ольвию. Их разоряли нередко проходившие через их пределы дикие сарматы, саи и галлы-галаты, которые, нападая на греков, попутно грабили и скифов-земледельцев.
Лишь недавно освободившаяся от власти великого скифского царя Палака, Ольвия регулярно платила ему дань и беднела все больше; хлебные закупки уменьшались, цены падали, и многим пахарям приходилось оставлять свои деревни и уходить в город, где жило уже немало их соотечественников, занимаясь ремеслами и торговлей или исполняя обязанности низших городских служащих.
Смотря на эту жалкую жизнь, Орик удивлялся добровольному рабству земле и труду, которое несли земледельцы, и это еще больше вызывало в нем презрение к оседлой жизни. Ему казалось даже, что сам он среди этих людей начинает терять то чувство полной свободы, которое испытывал в широкой степи, на охоте, во время походов...
Он уже начинал думать, что больше не может ждать, и решил отправиться навстречу Идантирсу к Ольвии, если тот не приедет в течение ближайших трех дней.
В ожидании этого срока он уезжал верхом в поля, стараясь отыскать широкие и ровные пространства, не перегороженные и не занятые пашней, или отправлялся к реке и, пустив своего коня пастись, купался и целыми часами лежал на берегу.
Наконец, на шестой день, Идантирс вернулся в сопровождении нескольких лошадей, навьюченных товаром и охранявшихся вооруженными рабами. Ситалку ему найти не удалось; он мог лишь узнать, что большая часть пленников отправлена для дальнейшей продажи в Херсонес. Он заявил, что сам не имеет возможности ехать туда, но предложил дать Орику знакомого с греческим языком проводника, — при помощи его можно будет проникнуть в город и получить дальнейшие справки.
— Но это опасное предприятие, — предупредил Идантирс. — Херсонес ведет теперь беспрерывные войны с тавроскифами. Несколько десятков лет тому назад Херсонаситы, не будучи в состоянии защищаться сами, обратились за помощью к Амаге — царице сарматов. Она обрушилась тогда на тавроскифов, разбила и устрашила надолго, но последнее время их нападения возобновились с новой силой; им помогает царь Палак, и Херсонес, отбиваясь от них, тщетно ищет помощи у соседних государств. Если тебя обнаружат в городе, — тебя схватят, как соглядатая, убьют или обратят в рабство.
Не обращая внимания на эти предостережения, Орик попросил дать себе проводника и решил, не откладывая, отправиться в путь. Прощаясь, Идантирс возвратил ему мешок с деньгами, удержав из них тридцать золотых в качестве залога.
— Ты получишь их сейчас же, как только вернешь мне Таргиса — твоего проводника. Я не могу рисковать им. Он ученый раб и стоит дорого, а я человек небогатый...
Орик и Таргис выехали не медля; на третий день пути достигли устья реки Гипанида[19], переправились через Борисфен[20] и по перешейку, отделявшему Меотическое море от Эвксинского Понта[21], спустились в Таврику[22]. Здесь было жарко; в широких степях трава желтела, сожженная солнцем.
Скоро они доехали до одной из стоянок тавроскифов, жизнь их многим напоминала жизнь племени Орика. Все же у них было немало особых обычаев. Еще в недавнее время они приносили в жертву своей богине-девственнице всякого эллина, потерпевшего кораблекрушение у их берегов или захваченного в открытом море. Самый обряд совершался ими следующим образом: после предварительного освящения жертвы ей наносили удар дубиной, затем отрубленную голову насаживали на кол, а тело сбрасывали вниз со скалы, на которой помещалось святилище.
Жестокость тавров показалась Орику доходящей до странности. Из-за нее они раньше не имели даже рабов, потому что всякому чужеземцу, попавшему к ним в плен, они отрезали голову и уносили домой, чтобы воткнуть ее на длинный шест и водрузить высоко над зимним шатром, — большей частью над дымовым отверстием, — по словам тавров, это были поднимающиеся в воздухе стражи их жилья.
Впрочем, в последние десятилетия они отказались от древней строгости обычаев; над кибитками и шатрами кочевьев Орик видел немало воткнутых на копья голов, но встречал и рабов, которых тавры не убивали, а заставляли служить себе, продавали и отправляли как дань Палаку: они, как и все соседние племена и народы, признавали над собой его власть.
