Александр Чаковский - Мирные дни
– А-а, лаборатория, – протянул Каргин, смотря на меня и чуть улыбаясь. – Ну, заходите, заходите.
И, когда я нерешительно зашла в его кабинет, Каргин спросил:
– Ну, как идут дела?
Мне показалось ужасно глупым и нелепым, что я пришла к нему по совершенно частному делу. Но Каргин вдруг сказал;
– Ну, поздравляю вас с возвращением мужа., Вы не удивляйтесь, что я знаю. Мне просто рассказала Ирина Григорьевна.
Эти слова – «Ирина Григорьевна» – Каргин произнёс каким-то особым голосом. И от этого я сразу почувствовала себя увереннее.
– Я ведь к вам не по служебному делу пришла, товарищ Каргин, – начала я. – У меня есть просьба.
– Значит, просительница? – с весёлой усмешкой пошутил Каргин.
Я подумала: «Какое смешное и совершенно вышедшее из употребления слово – «просительница», – и сказала:
– Вроде. Вот… понимаете, мой муж. Он журналист. Вернулся из армии, вы знаете. Вот мы и подумали, что, может быть, ему можно будет работать здесь, на нашем заводе, в редакции. Может быть, там нужны люди… У него опыт.
– Люди нужны, – подтвердил Каргин, – в особенности люди с опытом. Да, так что же?
«Чего же ему ещё надо? – подумала я. – Ведь все уже ска зано».
– А ему… словом, ему самому хочется работать на заводе? – Каргин посмотрел на меня в упор своими немигающими спокойными глазами.
– Да, конечно, – горячо ответила я.
Мне вдруг захотелось все откровенно рассказать Каргину.
– Вы понимаете, – начала я, – мы не виделись более четырех лет. Теперь мы наконец вместе. Но, по правде сказать, целыми днями не видим друг друга. А нам бы хотелось быть вместе по-настоящему, то есть чтобы было какое-то общее дело. Ну, словом…
– Хорошо, – кивнул Каргин. – В нашу газету действительно нужны люди. – Он помолчал и добавил: – Честные, боевые люди. Пусть ваш муж зайдёт ко мне. Его фамилия?
– Савин.
– Хорошо, – ещё раз кивнул Каргин и, перегнувшись через стол, черкнул что-то на отрывном календаре.
– Ну вот, – с облегчением вздохнула я, – теперь насчёт лаборатории.
– Насчёт лаборатории мы поговорим в другой раз, – возразил Каргин и встал. – Ведь дело терпит, да? – Он улыбнулся.
Он был прав. Я начала про лабораторию для того, чтобы Каргин не подумал, что я пришла только по личному делу. Это была маскировка, и, очевидно, он это понял.
– Вы простите, что я по сугубо личному делу, – извинилась я, вставая.
– Личное? – переспросил Каргин и добавил: – Это очень важная штука – личное. Так я жду товарища Савина в пятницу, к двум.
И Каргин протянул мне руку.
Я выехал в полдень. Трамвай долго вёз меня по берегу Невы, и если глядеть влево, то казалось, что едешь не на трамвае, а на пароходе. Мы проехали бесчисленное количество мостов, и весь город, казалось, проплыл мимо нас, пока трамвай подъехал к заводу.
Мне никогда не приходилось ездить на этот завод трамваем. Я и был-то здесь всего один раз, в январе 1942 года. Тогда мы шли сюда с Ириной пешком, через город, и замёрзшая Нева казалась нам тогда не рекой, а узким полем, загромождённым военными судами.
Завод так изменился, что я сразу и не узнал его. У входа была сооружена деревянная арка, асфальтовая дорога вела в сад, в котором я увидел несколько небольших каменных зданий. По шуму, который доносился откуда-то из-за зданий, из глубины, я понял, что стою перед заводом, но это был явно не тот завод, который я искал.
Сомнение исчезло только после того, как я узнал в бюро пропусков, что пропуск мне уже заказан. Я прошёл по длинному коридору со множеством дверей, в которые ежеминутно входили и выходили торопливые люди, и, шагнув в указанную мне дверь, очутился на заводском дворе.
Передо мной вырос целый город. Находясь там, у деревянной арки, и видя перед собой только асфальтовый двор и несколько небольших зданий, невозможно было себе представить, что за всем этим скрывается. Это был именно город, с лабиринтом улиц, огромными зданиями, иногда в несколько этажей, и даже уличным движением: я видел, как проехали несколько полуторок и легковая машина. Прямо передо мной возвышался памятник Ленину…
В парткоме меня попросили войти в кабинет секретаря. У небольшого письменного стола стоял худощавый немолодой человек. Он посмотрел на меня, – я заметил необыкновенно спокойное и пристальное выражение его глубоко посаженных глаз, – протянул мне руку.
– Ну, будем знакомы. Каргин. Вы недавно из армии? Я ответил утвердительно.
– Так, – сказал Каргин. – Нам очень нужны опытные журналисты в газету. – Он помолчал. – Вы, кажется, воевали на Ленинградском фронте?
– На Волховском, но бывал и в Ленинграде.
– Наша газета, – продолжал Каргин, – ещё плохая газета, вы это сами увидите. Дело не в технике печатания и даже не в литературном качестве материалов. Дело в другом… Впрочем, вы это сами увидите, – повторил он, внимательно глядя на меня. Потом встал, прошёлся взад и вперёд по кабинету и остановился возле меня. – Ну вот и всё… Не будем предвосхищать событий. Кое-что я знаю о вас от Лидии Федоровны. С райкомом я согласую. – Он улыбнулся. – Теперь вы поговорите с редактором.
Каргин подошёл со мной к двери и, открыв её, сказал тех-секретарю:
– Покажите, пожалуйста, товарищу Савину, где у нас редакция. – Затем он протянул мне руку. – Ну, мы ещё увидимся…
Редактор оказался весёлым парнем лет тридцати, с широким, улыбчатым лицом, на котором почти терялись маленькие глазки. Лицо редактора было таким красным, точно его только что вынули из печки.
Помещение редакции состояло из двух комнат, но редактор помещался в третьей – маленьком закутке, отгороженном фанерой. Окон в закутке не было, и там горел днём и ночью свет. Редактор занимал собой весь закуток. Остановившись на пороге, нельзя было себе представить, что там может поместиться ещё один человек.
– Ну, давай, давай сюда, – гостеприимно пригласил редактор, когда я с порога назвал свою фамилию. Видимо, ему уже говорили обо мне.
В отличие от Каргина, он подверг меня тщательному опросу по части биографии, и, отвечая, я вспомнил многое такое, что, казалось, и сам забыл.
– Ну вот, – заключил редактор, отдуваясь, хотя устать должён был бы я. – Хочешь к нам в литсотрудники? Завод у нас боевой, первостепенный, да и газета неплохая…
Он о чём-то подумал, потёр между пальцами и повторил убеждённо:
– Да, неплохая газета. Ну?
Направляясь на завод, я не думал, что всё решится так быстро, и внезапно ответил:
– Согласен.
– Вот и ладненько, – улыбнулся редактор. – Порядок, думаю, примем такой: сейчас иди оформляться, а завтра на работу. Только смотри не опаздывай. – Он поднял свой толстый, похожий на сардельку, палец. – Впрочем, ты ведь человек военный.
Затем редактор потянулся в сторону двери и крикнул:
– Андрюшин, поди-ка сюда!
Через минуту на пороге показался паренёк лет двадцати трёх в выцветшей военной гимнастёрке.
– Помоги-ка новому товарищу оформиться, покажи ему, где что, – приказал редактор, кивая в мою сторону. Затем он протянул мне свою толстую руку. – Ну, бывай, до завтра.
Вдвоём с Андрюшиным мы вошли на заводской двор.
– Значит, у нас будете работать? – спросил Андрюшин. У него были очень светлые волосы, светлая кожа на лице, и весь он казался каким-то светлым.
– У вас, – ответил я.
– И очень хорошо, – сказал Андрюшин, – а то у нас совсем нет опытных журналистов со стажем.
– А откуда вы знаете, что я со стажем?
– А я вашу биографию из-за перегородки слышал. Все знаю. Вы рассказывали и про то, где в Москве работали, и про фронт, а я сидел и думал: «Нет, не пойдёт к нам такой журналист работать. Газета всё же маленькая».
– Почему маленькая? – возразил я. – Большая, четырёхполосная газета.
– Да, да, – подхватил мои слова Андрюшин, – наша газета только кажется маленькой. А на самом деле она большая. Завод-то огромный.
– А где у вас тут лаборатория? – спросил я.
– Лаборатория? Это в другом конце. А зачем вам?
– Нет, это я просто так. Куда же мы сейчас?
– В отдел кадров.
Пока мы обошли разные отделы, раскинутые на необъятной территории завода, и я заполнял разные анкеты, прошло не меньше полутора часов.
Когда наконец всё было закончено и я получил временный пропуск на завод, Андрюшин сказал:
– Ну вот, всё в порядке. Завтра принесите две фотокарточки и получите постоянный пропуск. А теперь, вы извините, мне надо в редакцию. Должен ещё передовую сдать. Придётся посидеть до вечера.
Было не больше трёх. Я подумал: «В передовой многотиражки не больше шестидесяти – восьмидесяти строк. Неужели Андрюшин собирается писать их до вечера?» Но вслух я произнес:
– Это из-за меня вам придётся задерживаться. За то время, что мы ходили, вы бы успели написать две передовые.
– Что вы! – воскликнул Андрюшин. – Ведь я с вами не более двух часов!
