Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий
Слова отца произвели на Ирода двоякое впечатление. С одной стороны, ему приятна была похвала, с другой — умение унижаться в его глазах не было уж таким достойным восхищения умением. Тогда же он сказал себе, что добьется мечом такого положения, когда другие будут унижаться перед ним, а ему самому не придется этого делать.
Армия Ареты и Гиркана, совершив последний переход, встала у стен Иерусалима. Ирод ехал во главе отряда из ста арабских всадников.
Стены города поразили его своей высотой и мощью, словно несколько лет назад он уехал из одного города, а вернулся в другой. За эти годы стены выросли так же, как вырос он сам.
Во время последнего перехода Ирод чувствовал себя победителем. Последствия удара копьем исчезли совершенно, а битва вспоминалась как приятное и волнующее военное состязание.
Всадники отряда, порученного ему Аретой, были, может быть, не самыми лучшими в армии аравийского царя, но уж, во всяком случае, не самыми худшими. Ощущать себя начальником, хотя и не таким еще, как его отец или брат, Ироду было радостно. Он ехал то впереди отряда, то позади, пристраивался то с одной стороны, то с другой. Порой обгонял все войско и, пустив коня рысью, двигался так долго, полуприкрыв глаза. В те минуты он представлял себя великим и непобедимым, а войско за спиной — шумящее, скрежещущее, топающее — казалось в десять, а то и в двадцать раз больше, чем на самом деле. Оно виделось ему таким огромным, будто передние части уже подходили к стенам Иерусалима, а задние еще не покидали предместий Петры.
Там, за спиной, не стало ни отца, ни брата, ни аравийского царя, ни иудейского первосвященника, а все воины были огромного роста, могучего сложения и — на одно лицо. Они были войском, а не людьми, и были живыми лишь в той мере, в какой Ирод чувствовал живым свой собственный меч.
И, покачиваясь в седле, впав в сладкую дрему, он ощущал себя не командиром ста всадников Ареты (почти игрушечного отряда), но повелителем великого царства, властителем всего мира. Он готов был находиться в этом состоянии сколько угодно долго, и когда по крикам за спиной понял, а подняв голову, увидел, что они приближаются к Иерусалиму и стены города вырастают с каждым шагом его скакуна, ощутил не возбуждение, а тоску. Не он командует этим войском, и не он войдет в покорно раскрывшиеся ворота победителем и царем.
Тогда эта мысль — о победителе и царе — явилась случайно. Так казалось ему самому, и он не остановился на ней ни на мгновенье.
Войско обложило город со всех сторон. Антипатр настаивал на немедленном штурме, но Арета остался неумолим — только осада. Аравийский царь не любил быстрых и опрометчивых действий, а штурм — дело ненадежное. Зачем сражаться, губить своих солдат, заставляя их лезть на стены, ведь можно спокойно дожидаться, проводя время в покое и неге, когда крепость, как перезревший плод, падет сама собой.
Лениво выслушав очередную порцию доказательств в пользу штурма, высказанных Антипатром (тот утратил свою обычную сдержанность, горячился и даже взмахивал руками в присутствии аравийского владыки), Арета проговорил со снисходительной улыбкой на лице:
— Успокойся, дорогой Антипатр, через десять дней они съедят все запасы, через двадцать — всех крыс. У них не останется ни одного мужчины, способного просто вытащить меч из ножен. Мы войдем в город, где половина жителей умрет, а другая половина будет стоять на коленях. Если не от страха, то от слабости.
— Великий царь, — сдерживая возбуждение, возразил Антипатр, — я хорошо знаю иудеев, они не откроют ворота даже тогда, когда, как ты справедливо заметил, от слабости будут стоять на коленях.
Арета громко рассмеялся:
— Вот тогда мы сами сломаем ворота. — И, обращаясь к Гиркану, молча сидевшему напротив (тогда как Антипатр стоял), спросил: — Не так ли, уважаемый первосвященник?
Гиркан мельком взглянул на Антипатра и, не найдя в себе смелости возразить, утвердительно покивал:
— Я не воин, но аравийский владыка, как мне известно, хорошо знает свое дело.
Ответ Гиркана не понравился Арете — великий владыка знает не какое-то там «дело», он знает все. Отвернувшись от Гиркана и не подняв глаз на стоявшего перед ним Антипатра, он произнес с подчеркнутой холодностью:
— Я уже отдал приказ.
Антипатр, низко склонившись перед царем, покинул шатер. Гиркан последовал за ним. Догнав своего полководца и друга, он схватил его за рукав.
— Пусть он делает как хочет. — Гиркан кивнул в сторону шатра Ареты. — В конце концов, нам некуда торопиться.
Антипатр гневно взглянул на первосвященника. Кажется, он еще никогда так не смотрел на Гиркана — тот попятился, выдохнул едва слышно:
— Что?
Антипатр быстро посмотрел по сторонам и, пригнувшись к первосвященнику, шепнул:
— Помпей.
— Помпей, — как эхо повторил Гиркан, глядя на Антипатра и испуганно и удивленно одновременно.
Антипатр пояснил:
— Еще вчера, на марше, я получил известие, что Помпей прибыл в Дамаск[9].
— Прибыл в Дамаск, — снова повторил Гиркан и продолжил: — Но я думал, что он еще…
— Да, — перебил Антипатр, — и я думал, что он где-то на краю света, гоняется за несчастным Митридатом. Но, наверно, к ногам его приделаны крылья.
— Но почему ты думаешь, что Помпей… — начал было Гиркан, но, произнеся имя римского полководца, вздрогнул и не смог продолжить.
— Я ничего не знаю, — Антипатр вздохнул, — но ждать чего-то определенного от Рима — все равно что стоять под нависшей над тобою скалой: то ли она защитит тебя от дождя, то ли обрушится тебе на голову.
— Но что же делать? — быстро спросил Гиркан, заглядывая в глаза Антипатра, словно ища в них ответа. — Надо что-то предпринять. Надо сообщить обо всем Арете.
— Сообщить об этом Арете — и сразу же лишиться пятидесяти тысяч воинов!
— Но почему? — жалобно воскликнул Гиркан. Его правая щека стала подергиваться, и он приложил к ней ладонь.
— Потому что Арета боится римлян, — с досадой покачал головой Антипатр. — Он никогда не признается в этом, он будет говорить, что не боится никого на свете, что он великий владыка Востока, но… — Антипатр сделал паузу и добавил едва слышно, уже как бы для себя одного: — Что его войско перед римским — горстка пыли! Помпей смахнет ее одним движением своей калиги[10].
Гиркан уже ничего не спрашивал, он снизу вверх напряженно смотрел на Антипатра, прижав ладонь и к левой щеке (она тоже стала подергиваться). Теперь его можно было сравнить со статуей, изображающей скорбь.
Антипатру не было жаль первосвященника, у него он вызывал одно только презрение. Разве он связал бы свою судьбу с этим ничтожеством, будь у него хоть самая малая возможность идти другим путем? Никогда! Но сейчас решалась судьба Гиркана, а значит, и его, Антипатра, судьба. Его и его детей. И потому пугать и без того вечно испуганного первосвященника не имело никакого смысла. И Антипатр произнес то, что всегда и неизменно действовало на Гиркана успокоительно:
— Не бойся, я с тобой.
Лицо Гиркана несколько прояснилось, в выражении глаз мелькнула надежда. Он проговорил едва слышно, так, будто при этом больше всего боялся быть услышанным:
— Ты думаешь, что все будет хорошо?
— Уверен! — бодро ответил Антипатр.
Он не сообщил Гиркану главного — что уже послал своего доверенного человека, многим ему обязанного самарянина Лазаря, иерусалимского купца, к префекту[11] Помпея Демицию Скавру. Скавр командовал легионом, стоявшим теперь на границе Иудеи и Сирии. Лазарь сам вызвался ехать к префекту, объяснив Антипатру свое желание такими словами:
— Помпей Магн слишком высокая гора для такого немощного человека, как я, мне на нее не взобраться. А на холмик по имени Демиций Скавр я как-нибудь взойду.
В словах этого Лазаря была своя правота — римские префекты в провинциях зачастую значили больше, чем прославленные полководцы. Хотя бы потому, что были ближе и доступнее. Впрочем, у Антипатра не оставалось выбора. К тому же он был уверен, что Аристовул тоже отправил своего посланника, и скорее всего — к тому же Скавру. На чью сторону станет префект, оставалось неизвестным, но у Антипатра были большие сомнения в успехе своего посланника. Конечно, Лазарь был человеком ловким, с хорошо подвешенным языком и уже не раз исполнял тайные поручения Антипатра. Но сладких речей в этих обстоятельствах оказывалось явно недостаточно: Скавр прославился своей жадностью, а денег у Антипатра не было. Сейчас он жалел, что почти все отдал Арете, но время не повернешь вспять — оставалось только ждать и надеяться.
Осада, затеянная аравийским царем, очень не нравилась Ироду. Ему было скучно. Защитники города отсиживались за высокими стенами, даже не пытались делать вылазки, время от времени вяло пускали стрелы, казалось, лишь для того, чтобы показать осаждавшим, что они не дремлют. Командиры отрядов Антипатра тоже были недовольны, они ворчали, говоря, что арабы трусливы и только затягивают войну, тогда как, если пойти на приступ, можно покончить с Аристовулом одним ударом. То, что такой «удар» может стоить жизни многим из их воинов, да и им самим, они, конечно, не думали. И если бы им сказали об этом, удивились: тот, кто идет воевать, не должен помнить о смерти.
