Артуро Перес-Реверте - День гнева
Когда грянули ружейные залпы и на заволоченную дымом площадь пролилась кровь, Блас Молина, в ужасе закрывая голову руками, бросается бежать. В суматохе теряет плащ и, пока подбирает его, видит, как рядом падает замертво знакомец его и тоже замочных дел мастер астуриец Мануэль Армайор. Вроде бы узнает в лежащей навзничь женщине с размозженной головой ту высокую, собою недурную, что шла вслед за ним во дворец, размахивая белым платком. Задержавшись на мгновение, Молина хочет помочь Мануэлю, но французы ведут беглый огонь, и потому это свое намерение он оставляет и бежит вместе со всеми, пытаясь выбраться куда-нибудь в безопасное место. Что же до арагонца, сшибленного первыми выстрелами, то он все же сумел подняться, прошел, шатаясь, несколько шагов и упал на руки подхвативших его людей. Как и других, Мануэля волоком оттащили домой, на улицу Сеговия, но он истек кровью, потому что, пока выносили его из-под огня, получил еще три пули.
* * *— Стреляют, — говорит капрал Хосе Монтаньо.
В парке Монтелеон лейтенант Рафаэль де Аранго, как и его люди, стоит неподвижно, прислушивается. В самом деле, похоже на отдаленные одиночные выстрелы. Артиллеристы переглядываются. Слышат выстрелы и французы, Аранго видит, как к нему, вроде бы требуя объяснений происходящему, поворачивается их начальник, о чем-то споривший со своим субалтерном.
— Наконец-то завязалось… — бормочет один из испанцев.
— Похоже, это развязка, — отвечает ему другой.
— Разговоры! — обрывает их Аранго.
Больше всего на свете ему хочется уйти в сторону, забиться куда-нибудь в угол, зажмуриться. Но нет, нельзя. Подумав немного, он приказывает Монтаньо и еще троим потихоньку пробраться к пирамиде и вставить кремни в ружейные замки.
— Как-то все же надежней, когда оружие пригодно для боя… — словно о чем-то незначащем, роняет он. — Мало ли что…
— А как с патронами, господин лейтенант?
Аранго колеблется. В приказе особо подчеркивается: караул нести с незаряженными ружьями. Но ведь неизвестно, что происходит. Растерянные лица обступивших его солдат, глядящих на лейтенанта доверчиво и уважительно, хотя кое-кто годится ему в отцы, — странно, что эполет на правом плече может внушать такие чувства, — заставляют его решиться. За своих солдат в ответе он — и не имеет права оставить их среди французов безоружными.
— Там, под ружейными козлами, спрятаны восемь ящиков. Вскройте один — только смотрите, чтобы не заметили! — потом возьмите каждый по десятку, спрячьте в патронные сумки… Но не заряжать!
Покуда капрал и прочие идут выполнять приказ, Аранго предпринимает еще кое-какие шаги — посылает двоих артиллеристов к воротам в помощь капралу Алонсо, потому что скопище людей за оградой все громче и злее требует оружия. Сержанту Росендо де ла Ластре велено глаз не спускать с французов и докладывать, даже когда они в сортир ходят. А рядовой Хосе Порталес отправлен на улицу Сан-Бернардо в Главный штаб артиллерии к полковнику Наварро Фалькону с приказом передать на словах, чтобы срочно прислали кого-нибудь из старших офицеров разрешить положение. Потом лейтенант глубоко вздыхает, набирая в легкие столько воздуху, словно собрался броситься в воду, и идет убеждать французского капитана, что все в порядке.
* * *— Оружие! Оружие! Нам нужно оружие!
В ярости и отчаянье толпа несется по улицам, прилегающим ко дворцу, показывая голые руки, окровавленную одежду, оставляя раненых в воротах и подъездах. С балконов голосят, плачут женщины. Кто прячется, кто, наоборот, вспыхнув праведным гневом, выходит из дому, требуя мести, и общее безумие охватывает город, где слышно только: «Смерть французам!» — а если кто заикнется, что, мол, нет оружия, в ответ звучит: «Есть палки и ножи!» На площади Крус-Верде ватага парней набросилась на сержанта польских улан, квартировавшего неподалеку, ножами и камнями забила его насмерть, а раздетый догола труп повесила за ноги на фонарном столбе на углу улицы Дель-Рольо. И по мере того как по городу, из квартала в квартал, распространяется известие о бойне у дворца, начинается общая охота на французов.
— К оружию! К оружию! Обшарим весь Мадрид, переловим всех до единого!
Толпа мечется из стороны в сторону, ища, кому бы отомстить. Центр города вскипает ненавистью. С балкона Главного почтамта мичман Эскивель видит, как под градом камней, пригнувшись к самой гриве коня, галопом пролетает к проезду Сан-Херонимо драгун. Повсюду выкрикивают призывы вооружаться и убивать французов, и люди набрасываются на них, если те поодиночке выходят из дверей домов, отведенных им на постой, или возвращаются в казармы. Оказавшись на улице, многие офицеры, сержанты и рядовые императорской армии погибают под ножами. В первые же минуты кроме уланского сержанта двое солдат убиты у театра Каньос-дель-Пераль, троих зарезали на площади Конде-де-Барахаса, еще двоих закололи портновскими ножницами у таверны на Ботонерас. Еще одному поляку, стоявшему в карауле на маленькой площади Дель-Анхель, где находится резиденция генерала Груши, всадили из мушкетона заряд свинца в спину. Многие, многие из живущих грабежом и разбоем вдоволь в те дни половили рыбку в мутной воде, снимая с убитых французов цепочки и перстни, выворачивая карманы и унося все мало-мальски ценное, что у тех имелось при себе — и при жизни.
В возмущении принимало участие немало женщин. Когда улица Флор огласилась криком и топотом, Рамона Эскилина Оньяте, 20 лет, незамужняя, проживающая в 5-м нумере, вместе с матерью отправилась на угол Сан-Бернардо, призывая соседей выступить против французов.
— Богопротивные еретики, нечисть бесстыжая! — кричала при этом старуха.
И, завидев французского офицера, вышедшего из подъезда дома, где он квартировал, обе набросились на него, отняли шпагу и нанесли ею несколько ранений и, без сомнения, убили б до смерти, если бы несколько солдат, подоспев на выручку, ударами штыков и прикладов бездыханными не повергли обеих наземь.
Из кварталов, заселенных простонародьем, где вести передаются из уст в уста, перелетают с одного балкона на другой, толпами движутся к центральным улицам маноло, чисперо и прочий лихой мадридский народец в сопровождении множества женщин, всячески их побуждающих, чтобы не сказать — науськивающих, нападать на любого и каждого встречного француза. И ни один попавшийся навстречу солдат императорской армии, пеший ли, конный, не избегнет ударов ножом, камнем, дубьем, дрекольем, острым краем черепицы, обломком кирпича или молотком. И как раз таким вот молотком, пущенным с балкона дома по улице Баркильо, был убит и пал с коня на глазах своих спутников сын генерала Леграна — некогда паж самого Бонапарта. Неподалеку от этого места Хосе Муньис Куэто, астуриец, 28 лет, служащий в остерии на площади Матуте, возвращаясь с дворцовой площади в ужасе от того, что сию минуту увидел там, присоединяется к нескольким юнцам, гурьбой гонящихся за французом, который, впрочем, успел вскочить, спасаясь, в ворота кармелитского коллежа, и тамошние монахини приняли его, не отказали в защите и убежище. Воротясь в остерию, Хосе видит, как его брат Мигель и еще трое из прислуги — Сальвадор Мартинес, Антонио Аранго и Луис Лопес — вместе с хозяином заведения Хосе Фернандесом Вильямилем вооружаются чем под руку попало, чтобы идти искать французов. С кухни доносятся плач и причитания хозяйки и служанок.
— Пойдешь с нами? — спрашивает хозяин.
— Ну а то!
Все шестеро в жилетах, в сорочках с закатанными рукавами сосредоточенно и решительно выходят со двора. Помимо складных ножей-навах, своих у каждого, прихватили несколько больших кухонных резаков, топор, каким дрова рубят, заржавелую пику, вертел, а хозяин вдобавок снял со стены охотничье ружье. На улице Лас-Уэртас, где к ним присоединяются подмастерье из соседней портняжной мастерской и ювелир с улицы Горгера, — огромная лужа крови, хотя убитых не видно, и раненых тоже нет, ни испанцев, ни французов. Из окна кто-то объясняет, что здесь, мол, мусью защищался и пролил кровь мадридцев. Женщины с балконов кричат и голосят, другие бьют в ладоши при виде Вильямиля с его работниками, требуя отомстить. По дороге, пока отряд пополняют новые бойцы — помощник аптекаря, гончар, носильщик и нищий, что просит подаяния на улице Антона Мартина, — хозяева лавок запирают двери, закрывают витрины железными ставнями. Кое-кто приветственно машет вооруженным людям; уличные мальчишки бросают свои волчки и бабки и бегут следом.
— Во дворец! Во дворец! — кричит нищий. — Перережем французов всех до единого!
* * *Таким вот образом по всему городу стали стихийно возникать подобные отряды, которым предстоит сыграть решительную роль — и уже в самом скором времени, когда беспорядки перерастут во всеобщее восстание и кровь хлынет по мадридским улицам рекой. Историки отметят существование по крайней мере пятнадцати таких партий, лишь пять из которых возглавили люди, знакомые с военным делом. Как и отряд с площади Матуте, поступивший под начало владельца остерии Фернандеса Вильямиля, почти все они состоят из людей низкого звания, простонародья — мастеровых, ремесленников, мелких служащих и мелочных торговцев, — а люди с положением почти не представлены, и известен лишь один случай, когда подобную команду возглавил человек, принадлежащий к аристократии. Один такой отряд собрался у винного погребка на Сан-Херонимо, другой — на улице Ла-Бола, где его ядро составили лакеи графа де Альтамиры и португальского посланника; третий вышел с проезда Сан-Пабло во главе с угольщиком Космэ де Морой, четвертый собрал на улице Аточа ювелир Хулиан Техедор де ла Торре вместе со своим другом, седельщиком Лоренсо Домингесом, учениками и подмастерьями, а пятым, самым просвещенным из всех, кому в этот день доведется драться на улицах Мадрида, командует архитектор и член академии изящных искусств Сан-Фернандо дон Альфонсо Санчес, вооруживший свою прислугу, соседей и коллег — профессора архитектуры Бартоломе Техаду и Хосе Аларкона, преподавателя в кадетском училище испанских гвардейцев; все эти господа, по единодушным отзывам очевидцев и вопреки немолодым летам, положению в обществе и далеким от военного дела склонностям и устремлениям, выказали истинную доблесть.
