Н. Северин - В поисках истины
Не дослушав их причитаний, Ефимовна поспешила домой.
X
Минут через двадцать она уже стояла перед барыней с докладом о виденном и слышанном.
— Бедные, бедные! — со слезами повторяла добрая Софья Федоровна, выслушав с напряженным вниманием повествование своей посланной. — Это не бес в них вселился, а болезнь, истерикой называется; их надо было бы лечить, а не отчитывать, — объявила она, припоминая мнение, много раз слышанное и от мужа, и от других начитанных и по-модному обученных людей про кликуш и тому подобных одержимых нервными недугами субъектов.
— Ну, как же не бес, сударыня, когда за обедней при выносе святых даров их ломать начало. И вот увидите, что авва Симионий эту истерику с них как рукой снимет, — утверждала Ефимовна.
Впрочем, барыня на своем мнении и не настаивала. Она больше для очистки совести повторяла слова отрицателей старинных поверий и проповедников вольнодумных идей, к которым совершенно напрасно старался приобщить ее муж. Чтоб угодить ему, Софья Федоровна притворялась, что не верит в существование дьявола, ведьм, леших и тому подобных таинственных существ, на самом же деле она в них верила так же, как и в Бога.
Да иначе и не могло быть. Разве все вокруг нее не подтверждало в ней этой веры? Разве она не испытывала на самой себе и на близких ей влияния таинственных невидимых сил? Все устраивалось по их произволу и так чудно, как людям ни за что не придумать. А разве заговоренных людей не существует? Боже мой, да она ими со всех сторон окружена! Этот разбойник Шайдюк, который убил несчастных родителей Магдалиночки! Опять ведь его и след простыл невзирая на все усилия его найти: в их губернии его уж и искать перестали! Все слухи о нем смолкли, точно сквозь землю провалился со всей своей шайкой.
И который раз ускользает он от правосудия, чтобы появиться в другом месте. Два раза уже его хватали, нещадно истязали, заковывали в цепи и кандалы, запирали под крепкие замки, ставили у дверей и у единственного окошечка его тюрьмы (такого маленького, что только котенку разве можно в него пролезть) вооруженную стражу, и все эти предосторожности оказывались тщетными, ему удавалось бежать. Каким образом? Никто на вопрос этот не мог ответить. А теперь стали ходить про него слухи еще чуднее, говорят, что он раздвоился и одновременно появляется в разных местах, и будто видят его и молодым, и старым, одним словом, такие про него чудеса рассказывают, что ничем, кроме нечистой силы, это объяснить невозможно. Ну а другая загадочная личность, тоже знаменитая в здешних краях, расстрига поп Симионий, изгонитель бесов, являющийся именно тогда, когда он нужен, сделает свое дело, исцелит одержимого нечистой силой, а затем, как призрак, исчезнет, так что никто не может сказать, где его жилище, в каких дебрях. Говорят, дикие звери охраняют вход в его пещеру, они также, как и бесы, служат и повинуются ему. Хорошо было бы залучить его в дом, пока он здесь, чтоб Магдалиночку благословил да заклинание над нею прочел. Ее хоть и окрестили в православную веру и окружили образам со святыми мощами и с горящими перед ними день и ночь лампадами, а все-таки жутко становится Софье Федоровне при мысли, что призренное ими дитя иноземного происхождения, не русское, а из тех стран, где все русской душе чуждо: и нравы, и обычаи, и сама вера. Полюбилось ей это дитя, как родное, привязалась она к нему всем сердцем, так что оторви его теперь от нее, не пережила бы она этого горя, а между тем на нее часто нападает таинственный ужас, когда она любуется им. Особенно загадочно кажется ей это маленькое существо, когда оно спит. Кому улыбается оно в своих грезах, кому протягивает губки и ручки? Уж, конечно, не приемные родители являются ей в сонных видениях; перед нею, без сомнения, проносятся призраки более ей близкие, с которыми она связана кровными узами; Родные ей души невидимо витают вокруг ее колыбели и нашептывают ей слова любви на языке, непонятном для окружающей ее теперь новой семьи. И кто знает, может быть, невзирая на любовь и ласки, эта новая семья навсегда останется для нее чуждой, с тоской думала Софья Федоровна, нагибаясь к спящему ребенку, всматриваясь в красивые черты нерусского личика с матовой тонкой кожей, такой ровной и гладкой, какой она никогда не видывала у других детей. А эти черные, как смоль, волосы; а узкие ручки со слишком длинными, сравнительно с обыкновенными детскими ручонками, пальчиками, а ножки, крошечные, но тоже узкие с высоким подъемом, — все было у нее не так, как у других детей. Но что особенно резко выдавало ее иноземное происхождение, это глаза, огненные, говорящие глаза и таким смелым взглядом, что Софье Федоровне становилось не по себе, когда они на нее устремлялись. Ничего детского в них не было, ничему они не радовались и не удивлялись, и ничем невозможно было прогнать выражение тоскливой задумчивости, засевшей в них, может быть, с той минуты, когда она осталась одна, живая среди мертвецов, в глухой чаще леса, кто ее знает!
Что за люди были ее родители? До сих пор никому не известно. Следствие ничего не открыло. Откуда ехали они и куда? Отправлялись ли спокойно на новое место жительства, или бежали, спасаясь от преследований за содеянное преступление? Как их звали, почему попали они в Россию, на что они здесь надеялись? Найти ли новую родину или прожить только известное время, чтобы потом снова вернуться в свое отечество, и где оно находится это отечество? — ни на один из этих вопросов ответа не находилось. Ни одной вещи, ни одного документа, свидетельствующего о том, что это были за люди, разбойники при своих жертвах не оставили. Из обрывков белья да осколков вещей, покинутых грабителями, одно только можно было заключить, что это были люди богатые, и если не православные, то во всяком случае не жиды, не турки, а все же христиане.
Да, христиане.
Но ведь и между христианами есть еретики, с которыми наша церковь примириться не может. Есть католики, протестанты, и между ними еще больше, чем у нас, обольщенных нечистым. Родители Магдалиночки, может быть, были масоны? Ну, а уж эти, как там ни уверяют приятели тетеньки Татьяны Платоновны и как ни заступается за них сама тетенька, к дьяволу очень близки.
В бытность свою в Петербурге у этой самой тетки, Татьяны Платоновны Турениной, важной придворной дамы, которой Софья Федоровна обязана воспитанием своим и большою частью своего состояния, а также и тем, что выбор Ивана Васильевича Бахтерина на нее пал, когда он задумал жениться, всем своим счастьем, одним словом, Софья Федоровна наслышалась вдоволь про таинственное учение масонов. Нашелся даже человек, который вздумал совращать ее в эту таинственную веру; сам он принадлежал к Авиньонскому братству, был молод, хорош собой, умен, начитан, красноречив и страстно в нее влюблен. Она просто чудом каким-то устояла против искушения сделаться его подругой жизни. Потом уж, от мужа, тоже одно время увлекавшегося масонством, слышала она названия этих учений, узнала, что, кроме каменщиков, есть еще тамплиеры, мартинисты, розенкрейцеры, иллюминаты и множество других, что верховными жрецами у них Сведенборг, Гельвеций, Калиостро и другие, но, кроме этих имен и названий, она ничего не запомнила, а из того, что при ней говорили про сущность этих учений, одно только поняла: что предаваться им смертельный грех и что ни к чему, кроме вечной погибели, это не приведет, и каждый день молилась она усердно Богу, чтобы не дал Он ни ей, ни близким ее поддаться дьявольскому наваждению.
Господь услышал ее молитву, Он послал ей такого руководителя, как Иван Васильевич. С таким мужем она могла быть спокойна, ему можно было безгранично довериться. И никогда не решалась она ни на что важное без его согласия. Если ей пришло в голову пригласить авву Симиония помолиться над ее приемной дочкой, то потому, что муж ее питал необъяснимую симпатию к этому отщепенцу. Он считал его хотя и фанатиком и заблуждающимся, но полезным человеком, и брал его под свою защиту при каждом удобном случае. Благодаря Бахтерину и власти как духовные, так и светские, оказывали Симионию снисхождение. Может быть, Иван Васильевич знаком был с ним раньше, когда тот был еще православным священником, и, зная причины отпадения его от православной церкви, не мог не жалеть его. А может быть, авве Симионию как-нибудь иначе удалось повлиять на умного, воспитанного на европейский манер барина; так или иначе, но между ними существовала какая-то духовная связь, происхождение которой для всех оставалось тайной.
«Да, надо надеяться, что Иван Васильевич ничего не будет иметь против того, чтобы поручить Магдалиночку молитвам аввы Симиония», — думала Софья Федоровна, с нетерпением ожидая возвращения мужа. Ей столько надо было ему передать! А он между тем, как нарочно, замешкался в ту ночь в гостях.
Карета давно уж за ним уехала; все огни в доме были потушены за исключением кенкета, тускло догоравшего в прихожей, где в ожидании барина дремали на конике камердинер с дежурным мальчиком.
