Уильям Нэйпир - Собирается буря
Тела купцов столкнули в реку, где они недолго плавали среди льдин. Пустые черепа раскололись, выпуская пузырьки воздуха, мозг серой массой тянулся жирной пленкой позади, откуда шел на рассвете пар, смешивающийся с холодной водой.
Всю ту зиму Аттила выжидал, до самой весны, когда слой льда на реке стал медленно уменьшаться и исчез, превратившись в пар под лучами встающего солнца, снег сошел с бесконечных просторов, и степь покрылась ярко-зеленой травой, словно крылья зимородка.
Каган ждал в одиночестве, живя своей мечтой. Он стал подобен волку или пауку, Железной реке, неторопливой, спокойной и безжалостной Волге, в честь которой, по мнению некоторых, он получил свое имя. Но никто, как я полагаю, никогда не узнает истинного значения имени великого гунна.
В деревянных стенах дворца правителя эхом отдавался крик не одного, а двух новорожденных младенцев — двух дочерей Аттилы. А в палатке, где жили наложницы, появилось на свет еще несколько детей. Мальчикам дал имена сам великий вождь, девочкам — их матери. Они получили гордые, величественные имена: Айжизель, что значит Прекрасная Луна, Незебеда, что означает Вечное Счастье, и Севгилья — Возлюбленная.
* * *Каждый день на равнинах, под пронизывающими зимними ветрами, отряд воинов, насчитывающий всего несколько сотен, скакал галопом и заходил с фланга по команде. Весной это делалось уже с большей охотой. Они учились останавливаться у невидимого препятствия по сигналу своего вожака, учились выпускать стрелы на невообразимой скорости.
Пара лучников и метателей дротиков погибли, по-прежнему держа оружие в руках, их глаза горели жаждой мести. Но отряд воинов становился сильнее и, что более важно, они стали увереннее в своих силах. Бойцы начали скучать по битве, в которой могли бы применить приобретенные навыки и закалить души.
Однажды вернулась одна из двадцати избранных женщин, она сразу направилась во дворец. Прошло много часов, прежде чем она вышла оттуда. Разведчица снова оказалась рядом со своим терпеливым мужем и детьми, а в руках ее был мешок, полный золотых колец. На ее лице светилась необычная улыбка. После этого домой вернулись еще несколько — все в одно лето. Они принесли Аттиле информацию, которую он ждал, и даже больше.
Наконец пришел последний из сорока шпионов. Ни один не погиб по собственной глупости и не провалил задание. Так Аттила узнавал то, что ему было нужно, и с каждым днем становился сильнее. И народ (женщины больше, чем мужчины) чувствовал эту странную увеличивающуюся силу и энергию. Люди радостно улыбались. Женщины снова играли древние песни на арфах, в нескольких строках восхваляя ратные подвиги своих мужчин, но гораздо более высмеивая их за слабость или неуверенность.
Безжалостный каган устроился на деревянном троне в деревянном дворце и, улыбаясь, задумался. Сейчас было пора. Годы проходят, размышлял он, все созрело. И пора, пора сорвать сочный, спелый фрукт — Рим. Или, точнее, сбить с дерева и раздавить его, поскольку он слишком перезрел, испортился и не подходит в пищу ни человеку, ни животному. Время пришло. Есть планы, есть силы, чтобы вести войну. «Я сделаю свой народ сильным, его имя станет известно всем остальным племенам. Мои люди перестанут быть объектом для насмешек и подставкой под ноги чужеземных правителей. Разве христиане не говорят в священной книге, что есть время любить, время ненавидеть, время воевать и время мириться? Смотрите, у меня есть власть; и я готовлю свои земли к войне».
После печальных лет отрочества, которые пришлось провести как раб-каторжник в Риме, он мог быстро, словно сам дьявол, процитировать римское священное писание.
Аттила улыбнулся. Теперь пришло время воевать. Богам, в конце концов, это должно понравиться. Как и их созданию — человеку, выходящему на арену, чтобы видеть действие.
Боги… Им, должно быть, понравится и этот человек.
Глава 7
Императрица и полководец
Насколько Аттила узнал от своих шпионов, поздним летом того года, который по христианскому летоисчислению являлся 422-м, дела обстояли следующим образом.
После 410 года для разграбленного Рима наступили тяжелые времена. В те дни некоторым казалось, что, в конце концов, мир устал от раздоров и войны. Как же мы ошибались! Как говорил Платон, только мертвые ничего не знают о войне, живым она никогда не надоест.
В течение шести дней, когда Рим погряз в грабежах и разбое, произошло нечто, удивившее изнуренных жителей города своей строгостью: Вождь Аларих издал указ — сохранить неповрежденными все культовые места христиан. Тогда армии готов вышли из города и повернули на юг.
Но через несколько дней Аларих погиб при таинственных обстоятельствах. Говорили о заговоре, об отравлении, об умышленном убийстве… Но точно никто ничего не знал.
Сестра императора Гонория, умная и спокойная женщина Галла Плацидия вышла замуж за необразованного иллирийского полководца. У них было двое детей: сын по имени Валентиниан, родившийся в 419 году, и дочь Гонория, появившаяся тремя годами позже. Вскоре оказалось, что Валентиниан глуповат и легко возбудим, как его дядя, Гонорий. Гонория, маленькая чаровница, отличалась большей сообразительностью, остроумием и веселым нравом. Но каждому из детей в свое время было суждено оставить неизгладимый след в истории.
У Гонория так и не появилось собственных детей, его бедная, всеми забытая жена умерла молодой. А затем его священное величество начал проявлять к своей сестре нечто большее, чем просто теплые братские чувства.
Объектами любви императора нередко становятся члены его семьи: хорошо известна чрезмерная привязанность Нерона к своей матери, а Калигулы — к сестрам. Даже Гай Юлий Цезарь однажды видел во сне, как насилует собственную мать, хотя прорицатели и успокоили его, заверив, что это символ покорения им Матери-Земли. Поскольку сам император был священного происхождения, то чувствовал: только равный, имеющий такую же божественную сущность, мог разделить с ним ложе. Более того, многие постоянно плели интриги, желая убить его. Вероятно, единственное, кому кесарь был в силах доверять в постели — его же плоть и кровь. Но порой его собственные плоть и кровь и были своего рода заговорщиками, и такое поведение, регулируемое правилом «безопасность — в инцесте», видимо, являлось неблагоразумным.
Галла могла пойти на конфликт с любым человеком. Но конфликт со своим братом-императором она не могла ни предвидеть, ни устроить…
В то время при дворе императора появился молодой кавалерист приблизительно двадцати пяти лет от роду, старший сын знаменитого Гауденция — главного начальника кавалерии, прикомандированной к реке Дунай. Высокий, стройный, серьезный и рассудительный не по годам, юный полководец удивительно быстро вырос с командующего кавалерийским отрядом из восьмидесяти человек до трибуна легиона и легата. Теперь, не совершив на этом поприще ни единой ошибки (а что гораздо более важно — при власти, где тесно сплетаются политика и военное дело), нанеся ряд оглушительных поражений нескольким вражеским племенам, находящимся на границе с Римом, он получил высшее звание, став самым молодым военачальником за двести лет.
Стратег Аэций.
Аэция хвалили и уважали повсюду. Говорили, что сын Гауденция скорее умрет, чем не сдержит свое слово. Когда он давал обещание, то оно было таким же нерушимым, как и великая цепь, которая пересекала бухту Золотой Рог в Константинополе в годы войны.
Красивый, словно Аполлон, но жесткий, словно кожа для седла, Аэций маршировал, подобно Цезарю, ехал и спал наравне со своими людьми. Воины уважали его за это. Когда громко стучали капли дождя или на вершинах Альп в начале весны или поздней осенью барабанил град, большинство полководцев спешили укрыться в крытых повозках и экипажах. Но Аэций наклонял голову, натягивая шерстяной плащ, пропитанный гусиным жиром, и продолжал ехать в бурю, прячась от сильной непогоды не более, чем самый непритязательный из его легионеров. Он ехал без остановок и без оглядки.
Аэций принял командование среди бесконечных приграничных стычек с варварскими племенами, соседями Рима. Он сражался вместе со своим отрядом в центре битвы, что вызываю неодобрение со стороны других полководцев. Каждый год приносил ему все новые шрамы.
Суровый и безжалостный военачальник, он дал понять: если когда-нибудь кто-то перестанет ему повиноваться или хотя бы один человек покинет шеренгу и бежит перед лицом врага, то весь легион будет подвергнут древнему наказанию децимации. Иными словами, Аэций выберет наугад каждого десятого человека из целого отряда, а оставшиеся станут забивать его до смерти на том месте, где находилась площадка для парадов. Поэтому за трусость одного ответят все. Никто не сомневался: он сделает, как сказал. В войске Аэция не оказалось ни одного труса.
