Розмэри Сатклифф - Серебряная ветка
Эвиката он пока нигде не заметил, да и трудно было выделить кого-то одного в этой темной, шевелящейся массе. Но на границе светового пятна он разглядел Манлия, который всего за несколько дней до этого вернулся в строй. Юстин задержался около него:
— Ну как нога, Манлий?
Тот обернулся, заулыбался:
— Почти как новенькая.
Юстин относился к солдату сочувственно, ему пришлось вести борьбу за его ногу, и борьба оказалась долгой и изнурительной, но теперь нога зажила и была почти такой, как раньше. Все раненые или больные, кто попадал в его руки, вызывали у него вот такое же смиренное, теплое чувство. Именно это и делало его хорошим лекарем, только сам он об этом не подозревал.
— Вот как! Приятно слышать. — В голосе Юстина прозвучало все то же сочувствие.
— Если бы не ты, меня бы выкинули из Орлов и скакал бы я на одной ноге, — проговорил Манлий грубоватым тоном, словно стыдясь своих слов.
— И если бы не ты тоже… — добавил Юстин.
— В таком деле, Манлий, требуются двое.
Легионер искоса взглянул на него, потом опять уставился прямо перед собой.
— Понятно, что ты имеешь в виду. И все равно я не забуду всего, что ты для меня сделал. И не забуду, как по лицу моего командира текла кровь, когда он стаскивал с меня проклятый брус. Ведь я думал — мне конец.
Они постояли молча в шумящей толпе, оба не отличались умением находить нужные слова, к тому же оба не представляли, о чем еще разговаривать. Наконец Юстин спросил:
— А ты ставишь на опционова петуха?
— Конечно, а ты? — с видимым облегчением подхватил Манлий.
— Непременно. Я поспорил с Эвикатом-с-копьем. И хочу еще узнать у него про шкуру волка, которого убил сегодня командир. Ты его не видел?
— Нет, что-то не попадался.
— Ну, неважно, найдется. — Юстин дружелюбно кивнул и отступил в сторону, тут же оказавшись между двумя легионерами на освещенном краю арены. Кто-то подставил ему перевернутое ведро, он уселся и поплотнее закутался в плащ, спасаясь от сырости.
Перед ним открылась площадка, устланная камышовой циновкой; в центре ярко белел освещенный фонарем круг диаметром в ярд, обведенный мелом. Наверху в небе все еще горели последние огненные полосы заката, но здесь, во рву, уже сгущалась тьма, и только свет фонарей выхватывал из толпы лица и горящие глаза, жадно устремленные на меловой круг.
И вот двое мужчин отделились от толпы и ступили на арену: каждый нес большой кожаный мешок, внутри мешков что-то сердито извивалось и дергалось. Толпа заревела: «Давай, Секст, покажи, на что способен красный! У-у-у! Этот кочет с навозной кучи называется петухом?! Ставлю два против одного на коричневого! Три против одного на красного!»
Один из мужчин — опцион, смотритель Магниса — развязал мешок и достал своего петуха. Раздался удесятеренный рев, когда он протянул его третьему человеку, стоявшему с ним рядом и следившему, чтобы все шло по правилам. Птица, которую судья взял у смотрителя, и впрямь заслуживала таких криков. Красный с черным, без единого светлого перышка, поджарый и мощный, петух походил на воина, обнаженного для боя, — коротко обрезанный гребень, подстриженные крылья, обрубленный хвост. Свет фонарей играл на его трепещущих крыльях, на смертоносных железных шпорах, по обыкновению привязанных к ногам, свет отражался в его бешеных черных глазах, сверкавших, как драгоценные камни.
Судья, осмотрев его, отдал владельцу, а ему был вручен другой петух. Однако тут внимание Юстина ослабло, так как именно в этот миг на дальней стороне арены появился Эвикат и одновременно кто-то протиснулся через толпу на свободное место рядом с Юстином, и Юстин услышал голос центуриона Посида:
— Все на свете тут, даже наш лекарь пожаловал! А я и не знал, что ты тоже любитель петушиных боев, мой Юстин. Ну-ну, незачем шарахаться, как испуганная лошадь. Можно подумать, у тебя совесть нечиста.
Юстин и в самом деле вздрогнул при звуке его голоса. Центурион Посид вел себя вполне дружелюбно, но Юстину он все равно не нравился. У Посида был зуб против всего мира за то, что мир этот отказал ему в повышении, на которое центурион рассчитывал. Юстин жалел его — жить с постоянной обидой в душе, вероятно, нелегко, но сейчас здесь, рядом, он был ему совсем ни к чему. Ну да ладно, время для передачи письма у него еще есть.
— Обычно я и не хожу, — ответил он. — Но я столько слыхал про красного п-пету-ха, что решил п-пойти убедиться сам в его бойцовских качествах.
Проклятое заикание выдает его с головой, а ему сейчас, как никогда, надо казаться спокойным!
— Наверное, все у нас в крепости здоровы, раз наш лекарь может позволить себе целый вечер просидеть на петушиных боях после целого дня охоты. — Тон у Посида был, как всегда, слегка обиженный.
— Да, все здоровы, — спокойно подтвердил Юстин, с невероятным усилием совладав с заиканием, — а то бы я не был здесь. — Он собирался добавить «центурион Посид», но, зная, что буква «п» — его погибель, отказался от своего намерения и целиком перенес внимание на арену.
Коричневого петуха вернули владельцу, и, сопровождаемые всевозможными советами болельщиков, владельцы пернатых бойцов заняли свои места и поставили петухов по противоположным сторонам мелового круга. Едва птиц опустили на землю, они стремглав рванулись вперед, и бой начался. Продолжался он, впрочем, недолго, хотя и был очень жестоким. Схватка закончилась молниеносным ударом шпор красного петуха, окровавленные перья полетели на подстилку, и коричневый боец остался лежать бездыханным.
Хозяин подобрал его, философски пожав плечами, а опцион забрал торжествующе кукарекающего победителя. Зрители принялись улаживать пари; кое-где, как всегда на петушиных боях, разгорелись ссоры, и, пользуясь всеобщим шумом и толкотней, Юстин пробормотал Посиду что-то про Эвиката и волчью шкуру командира, встал и пошел на другую сторону. Эвикат уже ждал его, на миг их прижало в толкучке друг к другу, и табличка незаметно перешла от одного к другому под прикрытием плащей.
Передача письма прошла так гладко, что Юстин, все время громко твердивший сам не зная что про шкуру, чуть на расхохотался от облегчения.
Когда он обернулся к арене, все ссоры уже утихли, принесли другого петуха и поставили напротив красного. На этот раз бой тянулся долго, с переменным успехом, и к концу оба петуха стали проявлять все признаки утомления: раскрытые клювы, повисшие крылья, волочащиеся по окровавленной подстилке. Не ослабевало в них лишь одно — жажда убить недруга. А также отвага. Они напомнили Юстину гладиаторов. Ему вдруг опротивело это зрелище. Дело, ради которого он пришел сюда, было выполнено, Эвикат уже исчез. Юстин постарался как можно незаметнее выскользнуть наружу и зашагал к крепости.
С той стороны арены, однако, за ним следил центурион Посид со странным выражением в глазах.
— Любопы-ытно, — протянул он. — Очень любопытно, дружок. И что это ты так нервничаешь? Только ли волчья шкура тебя занимает? Послужной список твой таков, что рисковать не стоит. Он тоже выскользнул наружу, но направился вовсе не в сторону крепости.
Глава 8. Праздник Самхайма
Спустя два дня, под вечер, Юстин только что завершил последний обход и как раз собирался покинуть госпиталь. Вдруг в дверях хирургической показался Манлий, рука у него была обмотана окровавленной тряпкой.
— Совестно тебя беспокоить, господин, но хорошо, что я тебя застал. Я поранил палец и никак не могу унять кровь.
Юстин хотел было позвать помощника, который неподалеку чистил инструменты, и поручить ему эту несложную заботу, но заметил, что легионер смотрит на него как-то особенно, будто силится сказать ему что-то глазами, и переменил намерение.
— Подойдем к свету, — сказал он. — Что случилось на этот раз? Опять на тебя свалилась катапульта?
— Нет, я рубил дрова для моей женщины — я сегодня свободен. И рубанул по пальцу.
Легионер размотал алую от крови тряпку, и Юстин увидел небольшую, но глубокую ранку в мякоти большого пальца. Кровь текла безостановочно, сколько он не стирал ее.
— Помощник, миску с водой и полотно для перевязки!
Помощник немедленно бросил свою работу и принес воды.
— Заняться этим мне, господин?
— Нет, вытирай инструменты.
Юстин принялся промывать и бинтовать руку Манлию. Тот стоял неподвижно, глядя перед собой. Но вскоре помощник унес вычищенные инструменты в соседнее помещение, и мгновенно глаза Манлия ожили; он метнул взгляд на дверь, потом на Юстина и еле слышно пробормотал:
— Где командир?
— Командир? В претории, наверное. А что? — Юстин тоже невольно понизил голос.
— Найди его. Возьмите все деньги, какие у вас есть, все ценное и идите оба в город. Найдите дом моей женщины, последний по улице Золотого кузнечика. Только следите, чтобы никто не видел, когда будете входить.
