Димитр Ангелов - Когда человека не было
Чунг невольно втянул голову в плечи: от боли и недостатка воздуха в глазах у него потемнело. Подчиняясь лишь слепому жизненному инстинкту, он отпустил шею тси-тси, растопырил пальцы и начал шарить ими по земле в поисках опоры. Это дало тси-тси возможность обвить еще одно кольцо вокруг тела чунга и при этом прихватить одну переднюю лапу. Из четырех лап у чунга осталась только одна. Высунув ее из чешуйчатых колец, он продолжал искать опоры на земле, хватаясь за обломки веток, за траву, собирая комки сухих листьев, вонзаясь пальцами в землю.
Эти движения не имели никакой связи с сознанием — это были словно корчи перерезанного червяка. А тси-тси стягивал свои кольца вокруг шеи и груди чунга все сильнее и сильнее.
Все это время пома беспомощно глядела на два борющихся, сплетенных насмерть тела. Только услышав тяжелое хрипение чунга, она подползла к борющимся, схватила тси-тси за хвост и впилась в него широкими зубами. Это было единственное, чем она могла помочь чунгу.
Неравная борьба подходила к концу. От боли, от недостатка воздуха чунг начал терять сознание. И вдруг свободная лапа его вцепилась в какой-то твердый, неподвижно вросший в землю предмет и изо всех сил стиснула его длинными, гибкими пальцами. В это время тси-тси, почувствовав зубы помы, глубоко впившиеся ему в хвост, стянул свои кольца, задвигался и откатился на несколько шагов. При этом чунг, которого он оттащил, почувствовал, что твердый предмет оторвался от земли и остался у него в пальцах.
Почти лишаясь сознания, чунг размахнулся и начал осыпать чешуйчатое тело тси-тси беспорядочными ударами этого предмета. Движения у него были конвульсивными. Удары падали чаще всего туда, где давление было сильнее. Это было последнее проявление инстинкта самосохранения: если бы в пальцах чунга ничего не было, он наносил бы эти удары просто лапой.
Чунг не знал, сколько ударов он нанес тси-тси, не видел последствий этих ударов. Он только чувствовал, что тиски, охватившие его грудь, ослабели и что дышать ему стало легче. Оттого и сознание у него прояснилось. И тогда, уже с сознаваемой бешеной жаждой жизни, он начал наносить твердым предметом все более частые удары и ощутил, как этот предмет врезается в чешуйчатое тело душителя и как пальцы увлажняются чем-то липким. Тси-тси совсем ослабил свои кольца, развернулся, дернулся и весь вытянулся на земле.
Усталый, с вышедшими из орбит глазами, еще задыхаясь, чунг распростерся ничком, совершенно обессиленный, но все еще стискивая в пальцах твердый предмет.
Когда силы и сознание вернулись к нему, он поднял голову и устремил мутный взгляд на тси-тси. Тело у душителя было во многих местах пробито, а из ран сочилась бледно-красная кровь. Чунг перевел глаза на мокрый от крови предмет, стиснутый у него в руке, потом на тси-тси и снова на предмет, на камень с острыми краями. Будто не доверяя самому себе и тому, что видит, он поднес камень к глазам, ощупал его со всех сторон, потом снова уставился на тси-тси. Глаза у него расширились, блестели странным, необъяснимым испугом, потом отразили просветление, наступившее в простом, первобытном, примитивном сознании. И, словно не веря своему внезапному просветлению, он замахнулся камнем над распростертым тси-тси. Острый камень врезался в чешуйчатое тело. Чунг весь взъерошился, стал огромным и косматым, из груди его вырывались странные, никогда еще не произносившиеся звуки. Потом он наклонился над трупом тси-тси и принялся наносить ему удар за ударом. Заостренный камень погружался в мягкое тело тси-тси почти до самого кулака чунга.
Глава 14
НЕИЗВЕСТНЫЙ УЖАС
Чунги продолжали блуждать по земле и только вечером забирались на деревья. Сильные, злобные хищники встречались в лесу еще редко, да и чунги двигались всегда большими группами, и почти никто не осмеливался нападать на них.
Но пришло время, когда этих зверей стало много и их рев стал доноситься со многих сторон сразу. Так, однажды два грау накинулись на небольшую стаю чунгов одновременно. Ошеломленные неожиданностью, чунги убежали и кинулись на деревья. Грау догнали одного из них, и после недолгой обороны чунг захрипел с перегрызенным горлом. Хищники оставили его полуобглоданным, а остальное довершили хе-ни и ри-ми.
В другой раз многочисленная стая хе-ни окружила двоих взрослых чунгов с детенышем и напала на них. Первые хе-ни, наскочившие на чунгов, погибли в их передних лапах и упали с раздробленными головами, с переломанными спинами и свернутыми шеями. Но остальные хе-ни во множестве налетели на чунгов со всех сторон и победили их. Оба взрослых и детеныш были съедены.
В другом месте целое стадо жесткощетинных гру-гру, неизвестно чем озлобленных и разъяренных, напало на группу чунгов, и чунги прибегли к единственно возможному способу спастись: быстро полезли на деревья.
С каждым днем чунги видели, что их сгоняют с земли, с каждым днем опасность на земле для них увеличивалась. Но они уже не могли и не хотели окончательно отказаться от нее. Запахи земли опьяняли их, ее плоды привлекали неотразимо. И они стали собираться во все большие стаи, чтобы никакой грау не смел на них напасть.
Только чунг и пома оставались одни, предоставленные самим себе. Пома не могла ни следовать за другими чунгами, ни лазать по деревьям, а чунг, подчиняясь неизвестному, несознаваемому закону, оставался с нею.
Боясь, что ее задушит тси-тси или растопчет мут, пома целыми днями оставалась в дупле, питаясь лишь немногими плодами, которые бросал ей снаружи чунг. Голод и жажду переносить было легче, когда она чувствовала себя безопасной в своем убежище. Мысль о помощи, которую чунг смог бы оказать ей в другом подобном случае, не занимала ее. Случай с камнем не был ее личным переживанием, и поэтому она не имела к нему отношения. Этот случай был пережит чунгом, для него он и был важен.
Но и для чунга случай с камнем вскоре перестал иметь значение. Сознательные поиски были ему чужды, он знал только случайные открытия; но образ его жизни был так прост, а сознание так примитивно и ограниченно, что случайному открытию нужно было повториться много-много раз, чтобы он мог прийти к общему выводу и к сознательному применению этого вывода. Он находился под властью инстинктов, а инстинкты упрощали все, что ему встречалось. Для него было проще и целесообразнее полезть на дерево, где его не достанет никакой опасный хищник, чем вступать с хищником в борьбу и убивать его суком или камнем. Случай обороны острым камнем не запомнился ему; некоторое время он носил камень с собою как игрушку, но потом забросил как нечто совершенно ненужное.
Таким образом, момент краткого просветления был погребен под господствующими в его природе инстинктами, и чунг позабыл о своем случайном открытии. Он научился только быть еще бдительнее и осторожнее, спускаясь на землю.
Между тем пома поправлялась и выздоравливала, но ее выздоровление шло очень, очень медленно. О лазанье по деревьям нечего было и думать. Пальцы на раздавленной лапе не могли сжиматься и оставались более или менее одеревенелыми. Она пользовалась исключительно пальцами другой лапы как для хватания плодов, так и для опоры при ходьбе. Одна задняя лапа была вовсе неподвижна вследствие глубоко разорванных мускулов, а рубцы на плече и груди затрудняли движения у одной из передних лап. Для обороны она могла рассчитывать только на свое дупло и на силу чунга. Но следы хищников вокруг дупла изо дня в день множились. И в конце концов, несмотря на все хитрости, к которым прибегал чунг, чтобы отвлечь внимание хищников от ее убежища, она непременно погибла бы. Но тут какая-то странная духота легла над целым лесом и повергла животных в неведомую тревогу.
Они уловили ее прежде всего обонянием: в воздухе, которым они дышали, разливался какой-то незнакомый, едва уловимый запах. Животные начали неожиданно выскакивать из своих логовищ, озираться во все стороны, рычать и реветь. Никто не решался нападать ни на кого, но на всех нашло предчувствие чего-то страшного, что должно приблизиться и погубить их всех.
Тяжкую духоту принес слабый ветер, такой слабый, что едва зашевелил листья на вершинах деревьев. Высокое голубое небо стало сначала рыжевато-желтоватым, потом пепельно-серым и нависло низко над лесом. Белое светило перестало озарять зеленые вершины утром и проходить по небу от края до края. Вечером огненно-белые и красные звезды не смотрели на землю, мигая блестящими ресницами. А когда наступала ночь, лес окутывался тяжелым, неподвижным мраком. И так — много дней подряд.
Потом ветер, принесший такую духоту, усилился настолько, что вершины деревьев закачались. Лес беспокойно загудел. И этот беспокойный, сдавленный, смутный гул опутал животных, словно сетью. Они убегали, возвращались, прятались, выскакивали и снова бежали. Они кружились и метались, словно запертые в огромной клетке, из которой хотелось вырваться, чтобы вздохнуть свободно.
