Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 3.
— Правильно-о!
— Верно-о-о!
— Будут у нас и командующий и комиссары свои!
— Лазо, значит, на восток подался?
— Да, на восток, в Приморье.
— Почему не к нам?
— Там тоже нужны такие люди.
После Киргизова говорил Шитов, коренастый, среднего роста, с живыми карими глазами и густой волнистой шевелюрой. Еще во время речи Киргизова он прикрепил к кутней стене, как раз над головами Егора и Макара, карту Забайкалья, во многих местах утыканную красными флажками.
Стоя боком к карте, Шитов говорил о Читинском комитете большевиков, который возглавляет старый коммунист Александр Вагжанов, о том, в каких неимоверно трудных условиях глубокого подполья, ежеминутно рискуя жизнью, читинские большевики руководят революционным движением в области, благодаря чему очаги революции имеются теперь во многих местах Забайкалья.
— Здесь вот, в районе Прибайкалья, — Шитов концом винтовочного шомпола показал на карту, — сильную революционную организацию создал большевик Евгений Лебедев. Такие же организации создали и готовят людей к восстанию Морозов на Витиме, братья Сущих в верховьях Ингоды, Петр Аносов на Ононе, Федот Погодаев и Андрей Чугуевский на Газимуре. Такие же организации и боевые группы созданы на Шилке, на Куренге, на Урюмкане и Урове, они держат связь с Шахтаминской лесной коммуной, которой руководит бывший фельдфебель Иван Козлов. А зоргольский большевик Абрам Федоров направлен комитетом в низовья Аргуни, чтобы подымать на борьбу с контрреволюцией казаков Аргунской, Усть-Уровской и Аркиинской станиц. Как видите, революционные искры рассыпаны по всей области, и ваша коммуна является центром восточного Забайкалья. Вам же первым надлежит поднять знамя восстания, для руководства им надо избрать сегодня же военно-революционный штаб.
В прениях по докладу первым выступил однорукий Никита Зарубин.
— Я так думаю, — начал он, пробираясь от порога, где стоял все время, поближе к столу, — зачинать надо немедля, самое подходящее время для восстания, ни речки не задержат, ни распутица. Да и надоело уж в землянках этих отсиживаться, как тарбаганы в норе.
— Верно-о, — раздались голоса откуда-то с нар.
— В самом деле, каку холеру тянуть-то!
— Тихо, ребятушки, тихо, охолонитесь чуток, — осадил нетерпеливых вояк флегматичный усач Матафонов, бывший вахмистр батареи, — не торопитесь, поспешишь, людей насмешишь. Надо обдумать хорошенько. А я так кумекаю, что раньше весны нам нечего и рыпаться. Наше дело теперь — чем ближе к лесу, тем лучше, потому как нас ишо мало, и само собой понятно, что в случае какой неустойки, ежели прижучат нас беляки, одно наше спасение — лес. Там нас летом-то каждый кустик ночевать пустит, а случись такое зимой, что будет?
— Живем же мы в лесу.
— Сравнил божий дар с яичницей.
— Демид верно говорит, надо подождать.
И тут заговорили, заспорили разом во всех углах зимовья, но, вволю наговорившись, согласились с предложением Шитова — подождать весны.
Собрание закончили тем, что создали военно-революционный штаб, которому поручили руководить восстанием во всех районах восточного Забайкалья. Членами этого штаба большинством голосов избрали Киргизова, Семенихина, Бородина, Музгина и Самуила Зарубина.
ГЛАВА XI
В то время как Егор, обосновавшись в Алтагачанекой коммуне, тосковал по родной станице, по матери, по Насте и сыну, брат его Мишка жил припеваючи вдали от своих, не жалуясь на судьбу. После ликвидации Даурского фронта вместе с Данилом Орловым и другими казаками 2-го Аргунского полка вновь вернулся Михаил в станицу Чалбучинскую, пять больших сел которой растянулись по левому берегу пограничной реки — спокойной, величавой Аргуни. Сыновнюю любовь его к матери, к отчему дому пересилили чары Маринкиных карих глаз, властно потянули к себе, заставили казака вернуться в поселок Покровский, чтобы остаться в нем навсегда.
Первое время Михаил по-прежнему жил у Орловых, ночи напролет проводил с Маринкой, отсыпался днем в телеге, когда ехал вместе с другими работниками по снопы на дальние пашни. Работал он охотно, с увлечением, ног под собой не чуя от радости, уж больно по душе пришлась ему Маринка.
Вскоре после покрова сыграли свадьбу. Маринка была у отца единственной дочерью, братьев у нее не было, и Мишка поселился в богатом тестевом доме на правах сына.
Суровый в этом году выдался и февраль, уже к половине подходил он, а морозы не стихали, стояли нисколько не мягче крещенских. Но мороз не мороз, а время терять нельзя, надо успеть за зиму запасти дров, жердей, кольев, бревен на новый амбар, вывезти сено, потому-то Мишка каждый день ездил в лес вдвоем с работником на шести лошадях.
Вот и сегодня выехал из дому задолго до свету. Закуржавевшие сытые лошадки (не жалеют им овса хозяева) рысят, не дожидаясь кнута; скрипят от мороза сани, легонько постукивают по укатанной заледенелой дороге.
Переехали широкую торосистую Аргунь, дорога потянулась падью к темнеющему вдали лесистому хребту. Дорога не близкая, но Мишка не торопится, не понукает коней. С головой закутавшись в доху, сидит на передних санях, перебирая в памяти события минувших дней.
То вспомнится ему первый день возвращения с Даурского фронта, гулянка по этому случаю у Орловых и ночь, которую провел он с Маринкой. Полная луна стояла тогда высоко в небе, в улицах светло, как в сумеречный день. Мишка стоял в тени тополя возле атамановского дома, прижимая к себе Маринку, заглядывая в ее улыбчивые, темные очи, целовал в тугие жаркие губы.
«Мариша, ягодка моя сладкая, как же ты жила тута без меня-то…»
«Тосковала, Миша, ждала все время, знала, что приедешь, тетка Федора ворожила мне».
«Маришенька…»
Особенно ярко вспоминалось Мишке его сватовство к Маринке. Это было в воскресный день, вскоре после покрова. Сватами у Мишки были отец Данилы, степенный, уважаемый в селе Федор Мартынович, и соседка Орловых Устинья, длинная, худая как жердь, языкастая баба, дока свадебных дел. Хорошо вспомнилось Мишке солнечное, теплое утро средины октября: в доме Орловых праздничная суета, жарко топилась печь, разрумяненная жаром невестка — жена Данилы — допекала блины. Свои все позавтракали. Свекровь — пожилая, седовласая женщина — сидела уже за прялкой и, качая ногой зыбку с новорожденным внуком, слушала болтовню Устиньи.
— Да неужто правда? — дивилась старушка рассказам Устиньи о том, почему Наталья Башурова в баню с бабами не ходит.
— Боится она, ведьма киевская, вот не сойти мне с этого места, боится, чтобы хвост у ней не увидели добрые люди.
— Да полно ты, сватья, может ли быть такое?
— Вот те истинный Христос, не вру, от верных людей слыхала. А с нами-то што она удрала, змея подколодная: приходит ко мне летось за опарой, а у нас чушка только что опоросилась, поросята как ломти — любо посмотреть. Увидела она их, да и заохала: «Ой какие поросятки-то белые да бравые», — и что бы вы думали, недели не прошло — все передохли. Вот он какой глаз то у ней, чтобы ему лопнуть.
Продолжая трещать без умолку, Устинья не забывала и про чай, успевая и в сметану макнуть блином, и в горшок с растопленным маслом.
Данило сидел на табуретке, курил и, посмеиваясь, смотрел в раскрытую дверь горницы, где отец его прихорашивался перед зеркалом, расчесывая надвое широченную гнедую бороду. Он уже принарядился по случаю предстоящего сватовства: поверх сатиновой рубахи на нем серый форменный сюртук с двумя рядами орленых пуговиц, поперек груди блестит серебряная цепочка от призовых часов, широкие, с напуском, шаровары желтеют лампасами. Мишка все утро наводил глянец на сапоги, стегал таловым прутом папаху, смоченную подсахаренной водой, отчего шерсть на ней становилась кудрявее, пушистее, а новенькую гимнастерку и диагоналевые брюки с лампасами выпросил у Данилы.
Наконец все готово, Устинья допила шестой стакан чаю. Перед тем как идти, все присели.
— Ну, с богом, — Федор, поднявшись, перекрестился на образа, — в добрый час да во святой, пошли.
— Пошли.
— Ругни нас на дорогу-то, старуха.
— Да за что же ругать-то?
— Эка дуреха беспонятливая, для фарту.
— Ну ладно уж, хрыч старый.
— То-то.
В улице Устинья тараторила без умолку, подбадривая Мишку, понимая, что он волнуется, побаивается атамана.
— Не бойся, Михайло, смелее. Это девкам горевать положено, ихнее дело сиди да жди — придут сватать али нет, а тебе што, вольный казак, как сокол, куда хочу, туда лечу. Да ежели он заупрямится, атаман-то, так нам и к другим дорога не заказана, за эдакого молодца мы любую красавицу…
— Не надо мне никаких красавиц, окромя Мариши, — буркнул Мишка и тяжело вздохнул: — Зря мы, однако, со сватаньем этим, уж лучше бы убегом, проще было бы.
